— Хорошо, Александр Анатольевич, — усмехнулся Салаватов.

— И, во-вторых, — продолжил Нагорный, — вас же не уволили, хотя вы никогда не скрывали своих симпатий к Владимиру Юрьевичу. Я сейчас это считаю ошибкой. Надо было всех разогнать. Но факт, не уволили.

— На меня ничего не было.

— Теперь есть.

— Руслан Каримович, продолжайте, — сказал Венгер, — Вы четверых назвали. Еще двое.

— Долгих Алексей и Рябинин Богдан. Это СБК.

— Тоже уволенные?

— Первый. Богдан служит.

— Замечательно служит. Где конкретно?

— В охране Хазаровского.

— Так…

— Саша, надо задерживать, — сказал Венгер.

— Две минуты перерыв, — кивнул Александр Анатольевич. — Никто никуда не уходит. Мне надо сделать пару звонков.

Нагорный тоже не ушел, даже говорил вслух. Назвал кому-то фамилии и имена, сказал, что люди были уволены из прокуратуры и СБК, что Богдан Рябинин работает в охране императора.

— Найти и организовать наблюдение немедленно. С Кратоса не выпускать. Но пока не трогайте. Ждите приказа.

Нагорный отключился и взглянул на Венгера.

— Надо объяснять, почему?

— Нет, я понял.

— Хорошо, — кивнул Нагорный. — Руслан Каримович, теперь с другой стороны. Кто вам поручил набрать людей?

— Никто. У нас никто никому ничего не поручает. Но вашего вора Хазаровского ненавидят все. Равно. И вас вместе с ним.

— О себе промолчу, — улыбнулся Александр Анатольевич, — но Хазаровский не вор. Я интересовался его делом еще, когда был адвокатом. Обычная страдинская фабрикция. Отличается разве что размахом.

— Сами-то верите в то, что говорите? — хмыкнул Салаватов. — Вы хотите убедить меня в том, что Хазаровский не вор?

— Я ни в чем не хочу вас убедить. Убеждать вас будут в Психологическом Центре. А нам нужны фамилии для убеждения их обладателей. Кто состоит в вашем сообществе равных?

— Герман Митте…

— Герман Маркович? — переспросил Нагорный. — Не может быть!

— Честный человек, да? Мы же все должны быть непременно воры и коррупционеры.

— Он был начальником СБК при отчиме… — проговорил я.

— Точно, Артур, — кивнул Салаватов. — Он возглавлял СБК при Данине. И не захотел возглавить при Хазаровском. И Хазаровский поставил своего Даурова, который в его корпорации жуликов ловил и ничего не понимает в охране государственной безопасности.

— Дауров — умный человек, — заметил Нагорный. — И Леонид Аркадьевич переманил его к себе из СБК, еще при Анастасии Павловне. Он разбирается.

— Дауров был мелкий полковничек. Ему генерала дали уже после отставки по ходатайству того же Хазаровского. А какие теплые отношения были у Хазаровского с Анастасией Павловной всем известно. Она бы ему и маршала дала. Но он поумнее, конечно вас, Александр Анатольевич, хоть не всех уволил.

— Руслан Каримович, — улыбнулся Нагорный, — вас послушаешь, можно подумать, что это вы Сергею Кривину тексты писали.

Реакция Салаватова была совершенно неожиданной. После ровного фона СДЭФ и благожелательных оценок правдивости Руслана Каримовича, на графике вверх вылетел пик, и загорелась красная надпись: «Испытуемый может быть причастен к тяжкому преступлению, связанному с насилием. Вероятность 70 %».

— Господи! С Кривиным-то у вас что? — выдохнул Нагорный.

— Сергей входил в наше сообщество, — сказал Салаватов.

И детектор счел это правдой.

Но красная надпись продолжала висеть.

— Почему вы решили его убить? — спросил Кирилл Васильевич.

На графике снова вылетел протуберанц, и оранжевое пятно на изображении мозга стало красным.

Салаватов молчал.

— Руслан Каримович, с Камиллой будете советоваться? — спросил Нагорный. — Я не против.

— Да, — тихо сказал Салаватов, — пять минут.

Когда они ушли, Нагорный вызвал кого-то по устройству связи.

— Герман Маркович Митте, — продиктовал он, — взять под наблюдение. Нет, задерживать пока не надо.

— Чем им это может грозить? — спросил я.

— По паре лет на брата, — сказал Венгер.

— Мой отец почти десять отсидел, — заметил я.

— Два года психокоррекции это много, Артур, — сказал Нагорный. — Это очень много. Ты из-за десяти дней испереживался и рассказывал журналистам, что постарел на десять лет. Забыл уже?

— Нет.

— Ну, так посерьезнее. Салаватов не зря мандражирует, он прекрасно знает, что его ждет. Даже, если Ройтман на последние полгода отправит их на Сосновый, это много. ПЦ даже в легких блоках — крайне неприятная штука. А здесь будет «Е». И боюсь, что даже не «Е3». Заговорщики хреновы! На банальном воровстве спалились!

Камилла с Салаватовым действительно общались минут пять.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась госпожа де Вилетт. Вид она имела более чем решительный. Руслан Каримович возвышался за ее плечом, и тоже выглядел ободренным.

— Мы беседуем шесть часов, — сказала Камилла, — мой клиент не ел с девяти утра. Еще час, и я подам в ИКК жалобу на пытки. И в юридический комитет НС. Параллельно.

— Боже упаси, — улыбнулся Нагорный, — еще час, и мои подчиненные тоже будут жаловаться на пытки. Просто Руслан Каримович такие увлекательные вещи рассказывает, что оторваться невозможно. Все, вызываю охрану, и пойдем обедать.

В комнату вошли двое полицейских и встали по бокам от двери.

— Ребята, — сказал Нагорный, — с Русланом Каримовичем оказалось все гораздо серьезнее, чем мы думали, поэтому глаз не спускать. Но беседуем мы замечательно, так что вежливо, не обижайте. Госпожа де Вилетт, вы будете с клиентом обедать?

— Разумеется.

— Хорошо. С адвокатом пусть общается, сколько угодно, его уже не спасет. «Е4», как минимум, а, возможно, и «Е5».

Один из конвойных присвистнул, а на графике СДЭФ Салаватова возник пик.

Камилла строго посмотрела на Нагорного.

— Александр Анатольевич, не смейте!

— Конечно, конечно. Все после обеда. Но я запомнил. Так, обедаем здесь, на этаже, и вы с Русланом Каримовичем тоже.

Мы вышли в коридор, освещенный длинными овальными лампами. Окон здесь не было.

Салаватова вели метрах в пяти впереди нас. Наручники сомкнули за спиной, и двое охранников держали его за локти, справа и слева. И двое шли следом. Мне показалось это лишним, я вспомнил рассказ Ройтмана о том, как по коридорам ПЦ водили моего отца. Салаватов же не стрелял сам, только людей подбирал, разговаривал. Зачем так?

Я видел его опущенные плечи и руки в наручниках, сложенные бессильно и покорно. Почему-то больнее всего мне было смотреть на эти руки.

Нагорный коснулся моего плеча так, что я вздрогнул.

— Артур, все хорошо, — шепнул он, — мы все абсолютно правильно делаем.

Столовая генпрокуратуры до боли напоминала столовую в ОЦ. Те же подносы, на которые надо набирать еду, легкие стулья и простые столы. Только в ОЦ стулья были оранжевыми, а столы голубыми. Как мне объяснил Старицын, чтобы избежать сенсорной депривации. Здесь стулья голубые, а столы светло-зеленые с разводами. Видимо, и следователей с прокурорами надо беречь от того же, а к созданию местного интерьера руку приложил психолог. Только окна гораздо больше, во всю стену, так же, как в кабинете Нагорного. И мозаики с горными пейзажами на стенах, пожалуй, повеселее, чем в ОЦ. Больше напоминало «посткоррекционаку» в Закрытом Центре.

Справа от входа глухие двери, за которые увели Салаватова, и ушла Камилла.

— Там что отдельная столовая для арестантов? — спросил я.

— Да, — кивнул Александр Анатольевич, — но она ничем не отличается. Стекла здесь везде небьющиеся, а меню общее.

Мы впятером сели за один стол, так что Гера даже позаимствовал стул от соседнего столика.

Нагорный взял борщ, пирог с мясом и морс. Я — сырный суп с крутонами, два маленьких шашлычка с овощами и сидр, который оказался банальным яблочным соком и явно алкоголя не содержал.

— Саш, здесь, что синдр безалкагольный? — спросил я.

— А ты как думал? Здесь сухой закон. Для всех: и для нас, и для арестантов.