Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— На видеоролике о взрыве есть очень странный момент, мсье Вальдо. Перед выстрелом «Анастасия» вдруг начинает двигаться навстречу огню, буквально за доли секунды. А ваши корабли в противоположную сторону. Если бы не это, выстрел с линкора настиг бы вас, а не пассажирский корабль. Чем вы объясните эту странность?

Отец вздохнул.

— Я ждал этого вопроса. Не один же Леонид Аркадьевич такой внимательный. Он тоже посмотрел ролик, заметил «странность» и отказал мне в прощении. Это было после того как тессианцы собрали подписи в мою защиту. Да, я управлял «Анастасией» с моего кольца. Да, я ими прикрылся. Да, я спланировал это с самого начала. По секундам. И я ничего не могу сказать в свое оправдание. И ничего не буду говорить.

Отец замолчал и так и стоял на трибуне, и лицо его было серым, как у мертвеца. А я смотрел на окошечко с цифрами предварительного голосования: колонка сторонников смертной казни стремительно росла.

Наконец, молчание было нарушено.

— Значит, император знает? — спросили отца.

— Знает, конечно.

— Он отказал вам в прощении, и вы говорите, что его власть вас вполне устраивает?

— На его месте я бы поступил также.

— И вы пришли просить милости у Народного Собрания?

— Слушания инициировал не я. Если вы помните, это госпожа Ромеева. Думаю, она добрая женщина и хотела, как лучше. А я ни о чем не прошу. Тем более о милости. Как решите — так и будет.

Столбик сторонников исполнения приговора подобрался к пятидесяти процентам, замер и даже опустился чуть вниз. Я перевел дух. Вряд ли ситуация ухудшится, самое страшное уже сказано.

Выступление императора

Было около одиннадцати. Я снял кольцо и положил на тумбочку. Начал было раздеваться, но в дверь позвонили. На пороге стоял Олег Яковлевич.

— Можно? — спросил он.

Я кивнул.

— Заходите.

Я сел на кровать, Старицын — на стул рядом — свое обычное место.

— Артур, — сказал он. — Вы не расстраивайтесь из-за вашего отца. Никакой казни не будет, конечно. Почти пятьдесят процентов — это много, но еще Леонид Аркадьевич не выступал. Даже если Народное Собрание решит привести приговор в исполнение, император наложит вето, я в этом абсолютно уверен. И Саша не выступал, а к нему прислушиваются.

Я не сразу понял, что Саша — это Нагорный.

— А что скажет Александр Анатольевич? — спросил я. — Вы же его хорошо знаете.

— Саша — принципиальный противник смертной казни.

— Да? А он говорил, что это Леонид Аркадьевич отправляет воров в ПЦ, а он бы расстреливал.

— Вы его больше слушайте. Это у него полемический прием, фигура речи. Не более. Так что успокойтесь и ложитесь спать. Психокоррекция практически закончена. Биопрограммер ночью поработает, но это буквально последние штрихи.

На следующее утро за завтраком точно также меня подбадривали Вовка с Махлиным. Илья особенно. Поскольку вообще сиял.

— Тебе что урезали срок в два раза? — спросил я.

— Нет, пока. Но меня на работу берут. В частную клинику по программе реабилитации. Правда, ассистентом. Ну, да ладно.

— А что за программа реабилитации?

— А у них налоговые льготы, если они берут человека после курса психокоррекции. Так что меня взяли ради налоговых льгот. Ну, постараюсь, чтобы они об этом не пожалели. С понедельника выхожу. Правда, ночевать пока здесь. Но мой психолог говорит, что, если все пойдет хорошо, отпустит на месяц раньше.

— Удачи, — сказал я.

Я вернулся в свою комнату. Бешено хотелось выйти в Сеть, но сейчас должен был начаться сеанс, и я снял кольцо, чтобы не соблазняться.

Долго мучиться не пришлось, Старицын был как всегда пунктуален.

— У нас сегодня очень короткий последний сеанс, — сказал он. — Буквально полчаса.

Я лег и ничего не почувствовал. Даже голова не кружилась.

Я закрыл глаза. Что он меня усыпит?

Спросил:

— Биопрограммер работает?

— Ну, конечно. Просто лежите, от вас ничего не требуется. Все пути известны, нейронная карта известна, все автоматически произойдет. Мы с вами почти две недели рисовали вашими нейронными связями некий эпюр. Что-то добавляли, что-то убирали. Сегодня картинка станет объемной и оживет.

— Интригует, — сказал я, — но я ничего не чувствую.

— Почувствуете. Потерпите.

Что там делают моды в моей голове? Я дивился собственному спокойствию. Я уже давно не паниковал ни перед, ни во время сеансов, но теперь было ощущение абсолютной правильности происходящего.

— Все хорошо? — спросил Старицын. — Голова не кружится?

— Нет.

— Давайте вернемся немного назад, вспомните тот день, те события, которые привели вас сюда. Просто вспомните. Не надо ничего говорить.

Весна. Дом Олейникова. Запах цветов и вина. Прошло меньше трех месяцев. А кажется, годы. Вот я поднимаюсь по лестнице, беру с подноса бокал, болтаю с экстравагантным поэтом, он представляет мне Кривина, я узнаю его… Дальнейшее некрасиво, излишне, просто отвратительно, я унизил не его, а себя. Мне стало остро стыдно, ком застрял в горле, к глазам подступили слезы.

— Плакать хочется? — спросил Старицын.

— Да.

— Надо выплакаться. Не стесняйтесь. Если хотите, я уйду.

— Да. Это катарсис?

— Почти.

— У отца также было?

— Я не видел, но скорее всего, гораздо острее. Вы же не убили никого, слава богу. У Ройтмана спросите. Мы сегодня едем в ПЦ.

— Когда?

— Через час. Все, я ухожу, и через час мы едем.

Незадолго до возвращения Старицына в моих ощущениях появились новые тона: во мне зажигался, разгорался и рос теплый внутренний свет. Я через все прошел, оставил позади и теперь иду куда-то навстречу солнцу. Поднимаюсь к нему, вхожу в него, пребываю в нем, и оно не обжигает, а обнимает меня.

Вернулся Старицын, посмотрел на меня вполне медицинским взглядом и сказал:

— Вот это катарсис. Пойдемте.

— У убийц круче, да? — спросил я, когда мы шли по коридору.

— Да.

— Я пойду кого-нибудь убью.

— Не получится. Только в случае крайней необходимости: самооборона, защита других, война. Не запутаетесь. Мы установили очень жесткий запрет на убийство. Вообще на насилие. Табу! Вы же все-таки были у нас на «С», хотя и по мелкому поводу. Если не дай бог случиться, сразу к нам. Просто со мной связываетесь.

— Надолго?

— Нет, если все было правильно. ПТСР снять и восстановить контуры.

Я помнил, что ПТСР — это посттравматическое стрессовое расстройство.

Мы миновали проходную с охранником. Совершенно беспрепятственно. Нас даже не остановили, словно ее не было. И сели в миниплан.

— Долго лететь? — спросил я.

— Минут пятнадцать.

Закрытый Психологический Центр расположен километрах в пяти к северу от Кириополя. У входа аллея с кипарисами и можжевельниками. Вдоль аллеи круглые фонари.

Мы прошли метров десять и поднялись по лестнице к стеклянным дверям. У входа табличка: «Кириопольский Закрытый Психологический Центр. Посткоррекционное отделение».

— Я представлял себе все несколько иначе, — заметил я.

— Мрачные средневековые стены, решетки на окнах, темные казематы с плесенью и грибком, — мрачным тоном продекламировал Старицын.

— Ну-у, — протянул я. — Может быть, не настолько.

Вместо стен и решеток был единственный охранник, так же, как в ОПЦ, и арка для обнаружения запрещенных предметов и веществ. Мы со Старицыным прошли через арку и поднялись еще по одной лестнице, ступеней на пять, к лифтам.

— Артур, страшно? — спросил Олег Яковлевич.

— Нет.

— Ну, и хорошо.

— От ОПЦ принципиально не отличается.

— Принципиально отличается. С виду не отличается. Почти.

Мы вошли в лифт. Его почему-то не было в меню моего кольца, однако мы поехали вверх.

— Странный какой-то лифт, — заметил я.

— Просто у вас нет допуска, Артур.

50
{"b":"712277","o":1}