— Нет, — сказал я. — Три дня назад был уверен.

— У тебя нет внутреннего стержня, Артур, — заметил отец. — Колеблешься, как тростник на ветру. Надо вырабатывать.

На следующий день я подал апелляцию.

После занятий ко мне пришла Марина. Врач разрешил мне выйти на воздух, во внутренний двор. Там была площадка для мини-гольфа, очень приличная: искусственные маленькие скалы, водопады, ручьи, модель парусника на боку, цветущий жасмин и клематисы. И восемнадцать лунок.

Рука еще болела, но я чувствовал себя вполне в состоянии составить партию. А Марина обязалась бегать за мячиком. Последнее условие казалось мне не совсем правильным, но доктор Лошарь настоял.

Нагорный увязался за нами.

— Ребята, сто лет не играл в гольф! Я вам не слишком помешаю, если поболею?

Его фото на поле для гольфа, причем большом, я видел последний раз где-то за неделю до покушения. Но сказать «слишком» раненому герою язык не повернулся. Я очень надеялся, что Игорь Николаевич ему запретит, но тот горячо поддержал идею: больному нужен свежий воздух. И чуть не на себе дотащил его до скамейки у первой лунки. Ходил господин генпрокурор еще откровенно паршиво, как древний старик. И я только сейчас заметил, что со дня суда в его волосах здорово прибавилось седины.

И тут же простил ему назойливость.

— Давайте я поведу счет, — предложил он.

Мы согласились, во время игры не хочется отвлекаться.

Первая дорожка была простая с выступом и поворотом. Пар¹ был два. И у меня был пар. Марина забила с третьего раза.

Нагорный честно считал и сбрасывал результаты нам на кольца связи.

— А в Психологическом Центре гольф есть? — весело спросил я.

— Ты удивишься, Артур, есть, — сказал генпрокурор. — Я Закрытый Центр имею в виду. При Страдине не было. А теперь построили, жестоко же лишать людей привычной игры. Правда, не большое поле, а мини-гольф, как здесь, только поскромнее.

И все шло как по маслу, правда, Марина чуть-чуть выигрывала. И так до седьмой лунки. Знаю я эту дорожку! Хуже только в бочку попадать. Мячик надо загнать под искусственную скалу, внутренняя поверхность которой сделана в виде мертвой петли, и оттуда он должен упасть в широкую вазу с песком.

Марина била один раз, второй, третий, и мячик все не долетал и скатывался обратно.

— Ну, кто же так бьет! — сокрушался Нагорный. — Марина, да бейте вы сильнее.

Мячик опять не долетел и упрямо скатился обратно. Марина обреченно остановила его клюшкой.

— Ах, Марина, — прокомментировал Навальный. — Не расстраивайтесь. Вы бьете так красиво, что право уже неважно, куда.

Она ударила в пятый раз и, видимо, сильно. Описав положенную ему по законам физики параболическую траекторию, хитрый мяч угодил прямо в ручей у подножия скалы.

— Да за что ж вы его купаете! — прокомментировал Нагорный.

Следующие две попытки снова закончились недолетами.

— Семь, — сказал Нагорный. — Лунка проиграна.

И бестрепетно вписал Маринке восьмерку.

— Ну, давай, герой, покажи класс, — сказал он мне.

Я взял клюшку и ударил как следует. Мячик приземлился на соседнюю дорожку.

— Двоечник! — прокомментировал Нагорный. — Чему вас только в Университете учат?

В следующий раз проклятый мяч угодил в тот же ручей, причем, по-моему, на то же место.

— Артур, — сказал генпрокурор, — ты силушку-то рассчитывай молодецкую.

Я попробовал, было, рассчитать, и получил недолет.

— Три, — сказал Нагорный.

Четвертый раз оказался не лучше третьего, а в пятый мяч пролетел от вазы буквально в двух сантиметрах.

— Мазила, — прокомментировал генпрокурор.

В шестой он упал откуда-то с верхней точки мертвой петли и прикатился к моим ногам.

— Хоть сам вставай, — сказал Нагорный.

Седьмая попытка окончилась для мяча купанием.

— Семь, — сказал генпрокурор. — Лунка проиграна.

И влепил мне законную восьмерку.

— Александр Анатольевич, лунка трудная, — сказал я.

— Нечего на лунку пенять, коли руки кривы. Помоги-ка мне.

Я подошел, подал ему руку, он тяжело встал, но доковылял до проклятой дорожки.

— Клюшку давай.

Он взял ее совершенно профессионально, так что я четко понял, что только так и никак иначе и стоит держать клюшку для гольфа.

— Мячик положи, — приказал он.

Я положил мячик перед клюшкой.

Он ударил резко, но не слишком сильно. Мяч вкатился на внутреннюю поверхность мертвой петли, и изящно спикировал вниз прямо в песок в недостижимой вазе.

Это было какое-то чудо. Наверное, мы с Мариной одновременно открыли рты.

— Вот так! — сказал Нагорный.

И тихо мне:

— Зря ты меня не послушал. Большой катастрофы не случилось, конечно. Но не красиво это, не по-мужски.

Я не сразу понял, что это он об апелляции.

Я взглянул на Марину, и лучше бы я этого не делал, потому что она смотрела на Нагорного так, что ей впору было напомнить, что у него жена, двое детей и вообще он ей в отцы годится.

И уж было собирался что-нибудь ляпнуть по этому поводу, но Нагорный закашлялся тем самым жутким кашлем, как в первый день нашего совместного больничного существования.

И я отвел его к скамейке.

Во двор выбежал Игорь Николаевич и велел ему возвращаться в палату. Мне показалось неправильным бросать его в таком состоянии, да и ему понадобилось мое плечо.

Так что партия осталась незаконченной. По результатам первых семи лунок выиграла Марина.

Вечером мне сообщили, что кассационное разбирательство назначено через неделю.

— Кто будет рассматривать дело уже известно? — спросил Нагорный.

Он лежал под капельницей, но это не делало его менее разговорчивым.

— Осипенко, какая-то.

— Осипенко не какая-то, а Карина Юрьевна, — с уважением заметил Нагорный. — Очень грамотный юрист.

Я уже знал, что высокая оценка судьи Нагорным не сулит мне ничего хорошего.

— Я понимаю, почему твой адвокат так оптимистичен, — сказал он. — Руткевич, ведь, да?

Я кивнул.

— Ты ранен, — продолжил Нагорный, — валяешься в больнице на соседней кровати со мной. Еще два года назад, до реформ Хазаровского-Ройтмана, действовала система смягчающих и отягчающих обстоятельств. И суд давал срок с их учетом. Сейчас все эти обстоятельства никого не волнуют. Если только не меняют категорию преступления. То есть, например, если ты просто кого-то убил — тебя отправят в блок «С», а если еще и ограбил — то в блок «D». Но на продолжительность психокоррекции даже это не влияет. Она зависит исключительно от твоего внутреннего состояния и либо нужна, либо нет. И делать ее будут ровно столько, сколько необходимо психологам, чтобы нормализовать ситуацию.

— Руткевич не знает современной практики?

— Да знает. Просто есть корреляция между наличием «смягчающих обстоятельств» и продолжительностью лечения. И сейчас есть. Но это корреляция, а не причинно-следственная связь. Положительные моменты — не причина сокращения курса, а проявление лучшей психологической ситуации, которую нужно меньше корректировать. Но твое ранение не может быть таким симптомом. Просто случайность. Увы!

— То есть шансов по-прежнему нет? — спросил я.

— Никаких, — беспощадно повторил Нагорный.

За неделю я научился попадать в недостижимый песок, а Нагорный еще пару раз показывал нам «класс»: попав с первого раза в бочку, которую мы с Мариной благополучно проиграли, и, проведя мячик узким проходом на горке.

В последнем случае он даже не закашлялся и обошелся без капельницы.

Вечером, за день до предполагаемого кассационного разбирательства, к нам в палату зашел Игорь Николаевич.

— Артур, был запрос из суда о том, можете ли участвовать в судебном заседании. Я сказал, что нет.

Честно говоря, я не понимал, почему я не могу участвовать в заседании, если каждый день играю в гольф.