Зато темноволосый знаком Олейникову.

— О! Сергей! Мы тут новый закон обсуждаем. Что ты о нем думаешь?

Хитрый и широколицый кривится.

— Думаю, что императору не стоило дописывать к «Кратос Анастасис» «элевтерос», если он собирался принимать подобные законы.

«Кратос Анастасис» — «воскресшая держава» — греческая надпись на знамени Кратоса. Красным под алым фениксом, возрождающимся из пламени. Хазаровский действительно добавил «элевтерос» — «свободная».

— А причем здесь свобода? — спрашивает Никита.

— Как причем? — говорит Сергей. — В результате решать исход голосования будет образованный класс. Кого поддержит — тот и победит. А остальных и слушать нечего: быдло!

— Вы не о свободе, вы о равенстве, — говорю я. — А его не было и нет. В результате решать будут умные люди. Разве можно доверять судьбу страны глупцам?

Он внимательно смотрит на меня. В глазах — узнавание. Да, я знаю. Я чертовски похож на отца в молодости, на его растиражированный портрет, сделанный до тюрьмы. Неоднозначная личность мой отец: для одних — герой, для других — преступник. Иногда забавно наблюдать, как меняются выражения лиц моих собеседников. Не сразу доходит, что я никак не могу быть адмиралом флота, чье имя до сих пор у многих застревает в горле.

У Сергея в горле застрял вопрос.

И так и остался невысказанным.

— Судьбу страны должны решать все, кто в ней живет, — вместо этого сказал он. — Потому что их судьба определяется судьбой страны.

— Не все же понимают, как это связано, — вмешался Никита. — Народ Страдина любил, потому что при нем было сытно и спокойно. Ну, до поры, до времени. А свобода для большинства населения — это не пришей кобыле хвост! Кому она нужна, свобода? Мне, моим гостям (и то не всем), Хазаровскому. Последний, правда, променял ее на власть. Сдается мне, что даже тебе не нужна.

— Правильно сдается, — признался Сергей. — Я бы предпочел сытно и спокойно.

— Ну, ты-то понимаешь, что в несытно и неспокойно виноват не Хазаровский, а эпидемия и война. Делает все, что может. А свобода — дополнительный бонус на любителя.

— Вот именно! Он просто принимает выгодный для себя закон. Простой народ Хазаровского прокатит, потому что не понимает ваших премудростей.

— Причинно-следственных связей, — уточнил я.

— По-моему, решать должны только те, кто видят хоть на йоту дальше своего носа, — заключил Олейников.

— Между прочим, в аптеках продаются препараты для усиления интеллекта, — сказал я. — Если для кого-то важно повлиять на результат референдума, он пойдет и купит препарат. Они не запредельных денег стоят. Надеюсь, где-то между приемом и голосованием у него наступит просветление в голове. К тому же можно моды перепрограммировать на интенсификацию нейронных связей. Леонид Аркадьевич сказал, что будет только рад увеличению интеллектуального потенциала нации.

Сергей поморщился.

— Не убедили. Все равно неравенство. Препараты не безопасны. Да и неэффективны. Чтобы было безопасно и эффективно, надо психологу платить. И немало. А для того чтобы понять ценность интеллекта надо уже им обладать.

И он еще внимательнее посмотрел на меня.

— Извините, молодой человек, а когда это сказал император?

— Вчера, за завтраком, — ответил я.

И в его глазах узнавание сменило понимание.

— Простите, с кем имею честь?..

— Ох! Позор на мою белобрысую гриву, — прогремел Олейников. — Я же вас не представил! Это Артур эээ… Бронте.

Я поморщился от того что он назвал фамилию моей матери. Никогда не считал Олейникова трусом. Впрочем, тессианским сепаратистам он тоже никогда не сочувствовал.

— Бронте? — задумчиво повторил Сергей. — А вы не родственник…

— Я его сын, — закончил я.

— Адмирала? — переспросил Сергей.

— Анри Вальдо.

— Понятно, — сказал он.

— А это мой друг, Сергей Кривин. Он журналист, — как ни в чем не бывало, закончил Олейников.

И тогда просветление наступило у меня. Я очень хорошо запомнил фамилию журналиста, сочинившего про кокаин.

Не знаю, как выглядит мое лицо в такие моменты: краснею я или бледнею. Почему-то мне кажется, что краснею. Лицо горит, и сердце колотится со скоростью сто двадцать ударов в минуту.

Я отступил на шаг и обратился к кольцу связи. Руки коснулись холодной мраморной балюстрады. Думаю, все заметили мой отсутствующий вид, когда я мысленно приказал поисковой системе искать изображения Сергея Кривина, и Сеть услужливо выдала серию портретов. Это был он.

— Вы не имеете чести, Сергей Валерьевич, — четко разделяя слова, сказал я. — Даже в качестве фигуры речи вы не смеете упоминать ее. «С кем имею честь?!» — передразнил я.

Шагнул к нему и залепил пощечину, хлестко, наотмашь.

Он закрыл покрасневшую щеку.

Нагорный посмотрел на меня с удивлением.

— Что с тобой, Артур? — спросил Олейников.

— Он знает. А вы, Никита Савельевич, иногда читайте утренние газеты.

Повернулся, и начал, не торопясь спускаться по лестнице.

Лагранж — городок неподалеку от Кириополя, знаменитый минеральной водой, научно-исследовательскими институтами и общиной выходцев с Тессы.

Вечер, горят фонари. Круглые, цветные, сделанные под старину с изысканным причудливым литьем. Хотя никакое это, конечно, не литье, а пикосборка.

Пахнет черемухой и вишней.

Тихая улица, знакомые деревянные ворота. По ним — зло, размашисто, с кляксами, черной краской: «убийца!» В прошлый раз надписи не было. В позапрошлый я собственноручно ее закрашивал. Я задумался, где бы взять краску сейчас. Негде, конечно! Уже поздно.

И позвонил.

Отец открыл сам. Он был в одной рубашке без костюма или мундира. Светлые волосы короче, чем у меня и на портрете. Улыбка на губах.

— Привет, Артур, заходи!

Я шагнул в сад.

— Что опять написали? — спросил отец.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— По глазам вижу.

— Темно уже.

Он пожал плечами.

— Ну, слышу по тону. Я устал стирать.

— Я закрашу.

— Да, ладно. В конце концов, это правда.

Это только отчасти правда. Да, Анри Вальдо когда-то командовал повстанческим флотом Тессы. Да, на войне, как на войне. Было бы смешно утверждать, что жертв не было. Но авторы граффити имеют в виду совсем другое.

Во время одного из сражений с императорским флотом отец захватил пассажирский корабль с тремя сотнями человек, заложил на него взрывчатку и потребовал освобождения из тюрем всех тессианских повстанцев и предоставления независимости Тессе. Условия не были приняты, и бой продолжился. Захваченный корабль задело выстрелом с императорского линкора, и взрывчатка сдетонировала. Анри Вальдо воспользовался случаем и бросил свой флот в гиперпереход к Дарту. Убийство трехсот мирных граждан естественно повесили на него.

Спустя два месяца он был арестован и приговорен к смерти, а тессианский повстанческий флот, лишенный командующего, полностью разгромлен. Но приговор так и не был приведен в исполнение. Императрица Анастасия Павловна несколько раз давала отсрочку. Отец провел в тюрьме девять с половиной лет.

Когда его арестовали, мне было шесть, и я его почти не помню. Когда незадолго до смерти императрица освободила его под надзор полиции, без права покидать Лагранж, без отмены приговора, без возвращения гражданских прав, мне было шестнадцать, и мы виделись только однажды. Вскоре у меня появился отчим: император Даниил Андреевич Данин. Тогда он влиял на меня гораздо больше, чем отец. Даже позволил шестнадцатилетнему мальчишке участвовать в военной кампании на Дарте. И никогда не нарушал слова.

С отцом мы общаемся последние года полтора. И я воспринимаю его, скорее как старшего друга. Никаких прав на меня у него нет, как и вообще никаких прав. И у меня нет перед ним никаких обязанностей.

Но должен же кто-то всякий раз закрашивать слово «убийца».