— Да я понимаю, — кивнул адвокат, — но чувствуешь себя после этого так, как будто по тебе катком проехались.

— А ты знаешь, что Саша попросил о допросе в ИКК, чтобы оправдаться в убийстве Кривина? — спросил Руткевич. — И мы завтра туда идем. Так что он действует вполне в соответствие с категорическим императивом. Каждый поступок можно возводить во всеобщий закон.

— Ну, вы мне льстите, — покачал головой Нагорный. — Пойдемте лучше кофе попьем. Все устали до смерти.

— А Салаватова не будем допрашивать? — спросил я.

— Ну, ты даешь, Артур! — хмыкнул Нагорный. — У тебя еще есть силы кого-то допрашивать? Половина третьего ночи.

— Подумаешь! — сказал я. — Мы в колледже, еще на Тессе по три ночи подряд гуляли.

— А мы работаем, — заметил Александр Анатольевич. — Салаватов не на Кратосе. Увы!

Мы вышли в соседнюю комнату, и Нагорный первым делом отпустил полицейских и предложил адвокатам сесть на диван.

— Я секретарш отправил домой естественно, — сказал Нагорный, — еще вечером. Не буду же я девчонок мучить непонятно зачем. Здесь есть автомат для завтраков, сами справимся. Дима, Артур, мы здесь вроде хозяева.

Завтрак (точнее ужин) состоял из кофе и круассанов с шоколадом, которые мы и поставили на стол перед адвокатами. И сели сами.

Кофе был очень кстати.

— При Стардине меня вечно подозревали в том, что я дал взятку следователю или судье, — заметил Роберт Наумович, попивая кофе, — теперь в том, что я вступил в сговор со следователем в ущерб клиенту.

— Если бы все было законно, никаких бы претензий не было, — сказал Нагорный. — Но в деле фальсификация доказательств. Это Закрытый Центр. Е3!

— Угу, — проворчал Роберт, — а Салаватов не на Кратосе.

— Достанем Салаватова, не беспокойтесь, — пообещал Нагорный.

— У Привозина наверняка будет отрицательное ПЗ, — сказал Роберт Наумович.

— Ну, по халатности, может быть, — согласился Александр Анатольевич. — Даже если будет положительное, суд, скорее всего, простит. И я даже возражать не буду. Но не по второму. При Страдине, столь часто нами поминаемом, меня оговорил такой же тюлень. Из страха, не из корысти. Точнее из менее злокачественной корысти, чем в данном случае: его сделали моим сообщником и пообещали освободить от наказания. А здесь вообще за деньги.

— Не только, — возразил Роберт Наумович. — Все-таки главным был страх.

Нагорный пожал плечами.

— Психолог будет смотреть. Я думаю, что ОЦ здесь совершенно необходим. Для его же пользы. Чтобы он сам не попадал в такие ситуации, и люди от него не страдали… Знаете, когда я соглашался на эту должность, я поклялся себе, что при мне дела фабриковаться не будут. Но дела фабрикуются.

— Саша, — сказал Руткевич. — На самом деле прогресс огромный. При Страдине это бы вообще никто расследовать не стал. Твоего Привозина как миленького отправили бы в Закрытый Центр, и Ройтман бы ничего не смог сделать. А следователей, фабриковавших дела, Владимир Юрьевич имел обыкновение защищать до последнего и несмотря ни на что. А их обличителей обвинять в клевете и отсутствии патриотизма. Я уже походил в его времена во врагах империи и сочувствующих тессианским террористам. Хотя ни с какого бока, как ты понимаешь. Так что, Саша, так держать, мы тебя любим.

— Это как остаточный кашель, — заметил Дима. — Не все болезни лечатся сразу, даже при наличии модов. Неприятно, но не опасно. Справишься.

— Не опасно, да… — вздохнул Нагорный.

Адвокаты откланялись, а мы с Димой и Александром Анатольевичем взяли еще по чашечке кофе.

За окном занимался рассвет.

— Я откажусь, наверное, — сказал Нагорный, — я ведь не согласился еще окончательно.

— От чего откажешься? — поинтересовался Дима.

— От предложения Хазаровского.

— Это еще почему?

— Потому что у меня бардак в ведомстве. Вы же не хотите, чтобы в стране было то же самое.

— Бардак у него! Да по сравнению с тем, что было до тебя, это только на выставке показывать — витрина! До тебя эти господа с двенадцатью бюджетными миллионами даже бы задницы не подняли. Забрали, распилили, по карманам разложили и сидели спокойно. И никто бы их не упрекнул даже. Страдина кроме личной преданности ничего не интересовало. Не бунтуете, против меня ничего не имеете — воруйте, сколько влезет. А будете против — вот тогда я вас и прищучу, благо есть за что. И чем больше тех, кого есть, за что прищучить, тем легче управлять империей. А теперь они такие многоходовки выстраивают, что диву даешься! Парня подставили и чуть не подкупили, следователя подкупили, судью, видимо, тоже подкупили, деньги на Анкапистан перевели и сами сбежали. На Анкапистан! Они там головой рискуют с такими деньгами.

— Головой они не рискуют, — сказал Нагорный, — охрану наймут. Но с Анкапистана мы их достанем.

— Анкапистан не выдает.

— Зато очень охотно продает.

— Двенадцать миллионов пойдешь просить к Хазаровскому?

— Ну, зачем двенадцать?

— Так против меньшей суммы они выкупятся.

— Дим, знаешь, я думаю, что из этих двенадцати миллионов одиннадцать давно на Кратосе, и их хозяева сидят спокойненько и задницы не поднимают. Но придется поднять.

— Вот! Такое боевое настроение мне гораздо больше нравится. А по поводу предложения Хазаровского тебя вообще никто не спрашивает.

— Хазаровский спрашивает.

— Это он из вежливости. Народ хочет, чтобы это был ты, а значит, ты должен взять под козырек и ответить: «Есть!»

— Народ пока не спрашивали.

— Да? А то не видно после чьего выступления сразу меняются все расклады на НС.

— Ну, выступление это одно, а малое кольцо совсем другое… Чего я им сдался? Вон Артур хочет.

— Артур, заткни уши, — сказал Дима.

— Не буду, — улыбнулся я.

— Тогда давай договоримся без пощечин.

— Да вы что? — хмыкнул я. — После психокоррекции? К тому же я отличник курса «Мирное разрешение конфликтов». Меня тренер на каждом занятии вызывает в центр круга: «Вот нам сейчас Артур покажет».

— Молодец. Ладно, тогда рискую. Саш, ты бы еще кого-нибудь из детского сада порекомендовал.

Я, наверное, покраснел. Глубоко вздохнул и быстро взял себя в руки.

— Артур, не обижайся, — сказал Нагорный.

— О! — отреагировал Дима. — Любо-дорого посмотреть, как человек успешно применяет на практике посткоррекционный курс.

— Все нормально, — кивнул я. — Уже нормально. Кстати, я бы точно отказался, если бы мне сейчас это предложили.

— Ну, значит, Саш, никуда не денешься, — заключил Дима.

— Сами не понимают, на что нарываются, — проворчал Нагорный. — Ночами заставлю работать.

— Себя в основном, — заметил Дима. — Мы-то сейчас с Артуром спать пойдем, а ты ведь наверняка останешься.

— А чего уходить? — сказала Нагорный. — Светло уже. Скоро начало работы. Доктора надо допросить, который справку подписывал. Или подпись его подделали. Андрея Кравченко.

— Саш, да вряд ли. Мы же все проходили специальный курс психологической подготовки у Ройтмана. Так же, как психологи Центров. Нас бы иначе не допустили к работе с заключенными.

— Похоже, из нас только Александр Анатольевич не прошел курс, — заметил я.

— У него все впереди, — улыбнулся Дима.

— Следователей через это надо прогнать, — заметил Александр Анатольевич. — И судей. А господина Кравченко все равно надо проверить.

— Ну, проверяй, — пожал плечами Дима. — Геру позовешь?

— Позову, иди спи. У тебя отгул.

— Ну, тогда я откланиваюсь. Артур, остаетесь?

Я вопросительно взглянул на Нагорного.

— Силы есть? — спросил он.

— Конечно.

— Тогда задержись еще на часок.

— Хорошо.

Мы остались вдвоем с Нагорным и взяли еще по чашке кофе.

— Александр Анатольевич, а вы обратили внимание на голубой гравиплан и карстовые пещеры? Помните, как умер Кривин?

— Помню, конечно. Обратил. И «Саша» — это совершенно нормально. У нас достаточно неформальная обстановка. Я вообще не ощущаю себя чиновником. Просто мы здесь собрались, потому что определенные вещи нам не нравятся, и мы хотим, чтобы так не было, а было по-другому. Мы же здесь не потому, что нам деньги платят, или мы хотим выслужиться, просто считаем, что это нужно делать, и мы хотим этим заниматься. Я и при Страдине занимался тем же самым, только тогда меня пытались за это посадить, а теперь я сам имею право направить человека в Психологический Центр. И это здорово! Эти люди и обязаны быть в ПЦ. А что касается интересных совпадений. Да, совпадения интересные. Но не стоит относиться к ним с излишним энтузиазмом. Голубых гравипланов много. Вот, Федор Геннадиевич нам место покажет, над которым его катали, тогда можно будет более определенно говорить.