Зацепившись пару раз за торчащие из земли корни и свалившись наконец в глинистый овражек, Родрик, весь в грязи, с трудом выкарабкался и, тихонько матерясь, свернул ближе к тракту: хоть слегка и на виду, но идти здесь было не в пример легче. Не удержался и потратил пару минут на то, чтобы забраться на дерево, глянуть, что творится в селении, которое уже давно скрылось за пригорком. Так и есть: там, словно рой светлячков, мелькало множество мелких огней – крестьяне с факелами уже приближались к кромке леса, а оттуда до поляны с его плащом рукой подать. За дальностью расстояния ничего не было слышно, только лёгкий ветерок шевелил голые ветви.

Родрик бросил взгляд на север, где милях в пяти, на фоне чёрного неба угадывались ещё более чёрные очертания Нордмонтских гор. Здесь они были высоки, отвесны и неприступны, как будто зубы гигантского дракона чьей-то невиданной силой воткнуло в землю. Пути на север в этих местах не было, разве что внезапно вырастут крылья. В Подгорье дорога раздваивалась и одним своим щупальцем вскоре заползала в узкое ущелье, тянувшееся на добрую пару лиг, а там – Нордмонт, свободная страна. Родрик в своё время исходил те земли вдоль и поперёк, но, увы, и вход в ущелье, и выход из него запирали крепости: с этой стороны – герцога Бедвира, с той – графа Тэлфрина, великого северного лорда. Другие проходы в Нордмонт, если не карабкаться по горам, которые дальше к востоку становились более пологими, находились уже после Эллесмере, но в ближайшее время Родрику, видимо, добраться до тех мест не судьба.

В гуще леса стало уже хоть глаз выколи, и только чуть более светлое небо над горами давало возможность выбрать направление. Родрик полез вниз, почти на ощупь. В каких-то десяти локтях от земли ветка обломилась, и он шлёпнулся на спину, треснувшись затылком о камень. Голова взорвалась тысячью искр, и Родрик провалился в темноту.

Очнулся он, кажется, скоро. Охнув, уселся на земле, ощупывая рану. Кожа глубоко рассечена, шея в липкой крови. Родрик уже было приготовился громко и грязно выругаться, но слова застряли в глотке.

Собачий лай, далёкий, но ясно различимый.

Проклятье.

Экая он бестолочь, однако. Вот они, сестрички! Про такой расклад он не подумал. А ещё плащ свой оставил возле кострища – нате, вам подарочек, нюхайте на здоровье.

Родрик вскочил на ноги, слегка пошатываясь, сделал шаг вперёд, назад, остановился, сел, буквально плюхнувшись на землю. Перед глазами кружились, расплываясь, тёмные пятна, а в затылке ухало так, что собрать мысли в одну кучку получилось с трудом.

На дереве не схорониться, нет, под бревном каким-нибудь тем более. Пред мысленным взором живо встала картина, как прошлой зимой одного солдата за дезертирство Леофрик Бедвир приговорил к сотне ударов кнутом, велев собрать на это зрелище всю дворню. Обычно пятнадцати хватало, чтобы на ту сторону Глейра человека отправить: толстый хвост из плетёных полосок воловьей кожи ломал рёбра, свежевал заживо. Но не в этот раз: в ту пору у герцога гостил Ролло, младший братец короля, и он непонятно зачем привёз своего заплечных дел мастера, из Морского народа – с дикой внешностью, голого до пояса, в синих татуировках и шрамах. Должно быть, просто таскал его с собой всюду, как диковинку.

Тот изувер знал своё дело. Плеть у него была футов десяти длиной, тонкая и свистящая. Он прицеливался, хлыст извивался змеёй, жалил острым зубом – и тело преступника лишалось очередного крохотного кусочка плоти. Несчастный выл воем. Женщины отворачивались, а мужчины стояли хмуро. «Не в обычае это у корнов», – проворчал тогда старик Дерин. Когда-то он тоже был наёмником, но преклонный возраст и культя вместо левой руки заставили его доживать оставшиеся годы нахлебником. Леофрик, жирная скотина, сначала веселился, потом, когда заметил смурные лица подданных, улыбка на его физиономии как-то подвяла, но прерывать экзекуцию не стал. Просто отвернулся презрительно и под ручку с Ролло скрылся за дверью донжона. Тот Ролло, кстати, через пару месяцев отдал богу душу: как Родрик слышал, на охоте его задрал медведь. И поделом.

– Недостойно это Первородного, – прошамкал беззубым ртом Дерин, проводив Леофрика взглядом, – белая ворона среди Бедвиров. По всему видать, мамаша его по чужому лужку гуляла, чужие цветочки нюхала, да вернулась в пыльце перемазанная.

Тогда-то и появилась у Родрика мысль, что пора валить из этих мест. Леофрик действительно, не иначе, подкидыш. Первородному так поступать негоже. Первородные – они от богов, своих народов не только судьи, но и защитники-благодетели. Да и не Леофрик вовсе должен был быть господином Западных земель. Знающие люди рассказывали, что у него когда-то была старшая сестра – истинная наследница, отцом назначенная и благословлённая, но ещё ребенком пошла с подружками да с младшим братцем по клюкву на болота, и потерялась. Леофрика нашли, а вот сестрица пропала, сгинула. Старый герцог Эффа рвал и метал, потом пил беспробудно, и вскоре преставился сам. Злые языки болтали, что Эффа своего сыночка не особо жаловал, всё винил его в том, что тот за сестрой не уследил, хотя самому Леофрику в ту пору было годков восемь, не больше.

Говорили, что Эффа даже корону ему оставил какую-то не такую: не с семью зубцами, как Первородному полагается, а меньше: видно, надеялся, что дочка его найдётся. Наверное, именно потому Родрик за всё время ни разу Леофрика в короне-то и не видел: видно, стыдился тот дешёвой подделки. А народ по кабакам шептался, что корону Первородного, правильную, семизубчатую, абы кто надеть не может – будет тут же поражён огнём небесным.

Но к Вилу герцога.

В ночной тиши собачий лай слышался уже отчётливо – прямо сюда идут, твари. Родрик стиснул зубы. Нет, такой радости он им не доставит. Он поднялся, скривившись от очередного «бух» в затылке, и решительно повернул на юг, в сторону, противоположную от родного Нордмонта. Две-три сотни шагов – и ищи его-свищи. Родрик зло ухмыльнулся. Здешний люд ундин-русалок и прочих небылиц больше боится, чем собственных жён. Хотел бы он посмотреть на того храбреца, который попрётся за ним в Круахову Топь!

В темноте он видел почти как кошка, но здесь была другая темнота, липкая и вязкая, мутной пеленой висевшая в десяти шагах во все стороны. Поначалу он довольно ловко перескакивал с кочки на кочку, даже посмеивался: луна нет-нет да и выглядывала из-за туч, давая вполне достаточно времени, чтобы оценить, куда прыгнуть. Где-то далеко позади мелькали огоньки факелов, слышались крики и собачий лай, постепенно затихая: те олухи явно дошли до края болота, а дальше – ни шагу. Насколько далеко он оторвался, Родрик не знал, но не меньше, чем на полмили. Огоньки вскоре пропали, а следом и звуки, осталось только бульканье и слабые всплески, обычные для такого рода мест.

За последние три года Родрик наслушался немало историй про Круахову Топь, и однажды даже пришлось научить уму-разуму пару мужланов, свято уверенных в том, что тот, кто не слушает, открыв рот, их детские байки, не имеет права пить пиво в местной замшелой харчевне. Какие-то «тёмные силы» пришли, да что-то поглотили, да теперь туда ходу нет, а тот, который пойдёт… вот Брин-дровосек пошёл, да пропал, и мертвяки там прямо по воде бродят – и прочее в таком же духе.

Всласть помахав кулаками, они уселись за один стол, потирая ушибленные челюсти, прихлёбывая из кружек и внимая мудрости своего нового знакомого.

– Это ж болото, дурни, – помнится, тогда говорил им Родрик, – а болото оно что в Нордмонте, что в Ллевеллине – один чёрт. Спьяну по любому туда лучше не соваться.

Идти надо там, где муравьиные кучи, густая трава, и сосна растёт. А если звериная тропа есть и лосиные следы – это ещё надёжнее. Лоси – они чуют, где пройти можно, и в колодцы не проваливаются. Если деревьев много – значит, земля. Там и отдохнуть получится, ну, или на поваленном стволе. Но между такими кочками, железно – мочажины. Хорошо, если просто водица застойная, а часто – вязкая грязь. Засосёт на счёт два. А ежели ровное пространство перед собой видишь, и кукушкин лён там тёмный такой – даже и не суйся, матерью Боанн клянусь – колодец.