– Ты же…

…разобьешь ему сердце…

Только вот чьи-то там сердца Полину мало волновали. Она роняла их, как роняют тарелки – мимоходом и особо не расстраиваясь. «На счастье» – так говорят о посуде.

– Она знает, на что идет, – сказал мне Роб чуть позже, когда я пришла к нему за объяснениями.

– Она идет на смерть, – напомнила я. – Без всяких гарантий, что найдет Эрика. Никем не доказано, что ритуал исполняет последнее желание. Это самоубийство!

– Она видела Эрика во сне. Ты знаешь, Полина сильная пророчица, и ее сны…

Плевать на ее сны! И на пророчества, от которых только беды. Теперь Влад потеряет ее… а я? Как я ему скажу? Не досмотрела, не уберегла. Могла бы заметить, но была слишком занята собой и Богданом. Нашла себе лазейку от горя, а должна была быть рядом с Полиной, вытащить ее из депрессии. Я же правительница! А еще друг. Его друг.

Слово оказалось скользким и удерживаться в сознании не хотело.

Рука сама потянулась к мобильному телефону, но я одернула себя. Что я ему скажу? Совершенно не хотелось становиться гонцом, принесшим дурную весть. Пусть сама и рассказывает, раз решила, ни с кем не посоветовавшись! И тогда вся ответственность за его боль останется на ней.

К своему стыду, я спряталась. Закрылась в кабинете на всю ночь, отключила звук на телефоне и закопалась в деловую переписку. Я знала, если Влад вдруг позвонит, я не смогу скрыть новость о Полине. А, рассказав, начну себя ненавидеть за то, что именно я, пусть и косвенно, сделала ему больно.

Сутки. У Полины есть сутки – последний дар умирающей жилы, чтобы завершить земные дела. Не такой уж большой срок, чтобы переждать. Позорно трястись за толстыми стенами векового дома скади и делать вид, что ничего особенно не произошло. Скоро на меня свалится шквал эмоций – сильных, убийственных, и к ним желательно подготовиться заранее.

Как оказалось, подготовиться к ним невозможно.

Глеб позвонил незадолго до рассвета. И бросил в трубку короткое:

– Приезжай.

Слово это, резкое, скрипучее, откликнулось ознобом. И руки задрожали, грозя выронить телефон. Спокойно, Даша. Ты знала, что нечто подобное произойдет. Готовилась, и вот…

Ключ зажигания получилось вставить с третьего раза. Вспотевшие ладони, соприкасаясь с рулем, издавали противный скрип. Не знаю, чего я ждала. Просто ехала. Колеса скользили по серому полотну асфальта, и я провожала горящие по краям обочин фонари, поглядывая на них в зеркало заднего вида.

Полина по всем расчетам должна была уйти вечером. И если Глеб звонит, то умирать она пришла к атли. Так символично… и так жестоко. Я слишком хорошо знала Влада, чтобы понимать: реакция на нее уход будет непредсказуемой.

Так оно и вышло.

Тишина. Распахнутые настежь ворота, подобно киношным ужастикам, вежливо приглашали в широкий ухоженный двор. И место для парковки нашлось удобное. Полуоткрытая дверь в дом, притаившийся в ожидании. Сосредоточенный Глеб и бледная Рита. Ее взгляд метался, как сумасшедшая белка, то останавливаясь на мне, то вновь ускользая.

– Думаю, Влад свихнулся, – мрачно сказал Глеб, как только я вошла. Помог мне раздеться и добавил буднично: – Совсем слетел с катушек.

Я кивнула, как-то враз успокоившись. Сердце билось ровно и глухо, только в горле пересохло, но попросить воды я не решилась.

– Где он?

– Наверху. Никого не пускает, меня трижды к черту послал.

– А она?

– С ним…

Лестница. Коридор, ставший невероятно длинным. Темное дерево двери с резьбой посередине, кованная ручка.

И стук, отдающий эхом в непривычно затаившемся доме.

– Убирайся! – зарычали из комнаты. – Все убирайтесь!

– Это я, Даша.

Тишина. Застывшие мгновения, нехватка воздуха и противный стук в висках. Я не помню, чтобы Влад когда-либо был в таком состоянии, даже в самые сложные моменты он всегда умел собраться, и вот…

Щелчок замка, приоткрытая дверь скалится щелью, я оглядываюсь на Глеба, ища в нем поддержки, но вижу только испуг на его лице. Глубоко вдыхаю, берусь за ручку и шагаю в комнату безумного своего бога.

Меня тут же схватили за руку, втянули внутрь и захлопнули дверь. Рассвет отпечатался на скулах Влада, заострил их, проложил тени под глазами, а сами глаза лихорадочно блестели, шаря по моему лицу. Словно искали во мне выход, спасение. Полу-расстегнутая рубашка, мятые брюки, щетина на лице.

– Ох, милый, – сказала я и сжала его руку. – Тебе нужно принять душ.

– К черту душ! Звони своему жрецу. Пусть сделает что-то, вернет ее.

– Влад…

Впервые я видела его таким, и показалось, он сошел с ума. Что у него помутился рассудок – окончательно и бесповоротно. И если я вдруг скажу то, что он так боится услышать, он меня убьет.

И пусть! Я не струшу сейчас, после всего, что мы столько пережили вместе.

– Возврата нет, – сказала я тихо. – Она сама так решила.

– Плевать! – выкрикнул он, оттолкнул меня и запустил пальцы в волосы. – Она всегда делала глупости. Всегда! Пошла туда его спасать… будто ему нужно больше. Будто всем нужно больше, чем мне. Она никогда ничего не видела, не слушала никого. Она…

Влад шагнул к кровати, все еще скрытой от меня тенями сумерек, присел на край, и лишь тогда я увидела ее. Спящую красавицу, которую не разбудит ни один поцелуй. Как тогда маму…

Сомкнутые ресницы, полуулыбка на губах, и мне показалось, она нашла, что хотела, и намекала нам, что там счастлива. Плевала этим своим счастьем в лицо. Руки, сложенные на животе, одну из них бережно взял Влад и прижал пальцы к губам.

– Оставила меня, – прошептал он, и я едва различила слова. – А ведь совсем недавно забыла о нем, забыла обо всех. Хотела меня, как раньше. А теперь ты говоришь, что возврата нет.

Я думала, он снова оттолкнет меня, но не оттолкнул. Позволил обнять, прижаться щекой к спине, держаться за него, как за последнюю соломинку в этом безумном мире. Последнюю, которая тоже постепенно пропитывалась безумием. Так мы и сидели, вдвоем, на широкой кровати рядом с покойницей. И было в этом что-то жуткое, неправильное.

– Мы должны похоронить ее.

– Я не могу, – сказал он глухо. – Это все, что у меня осталось. Отдам – и не останется ничего.

Помолчал немного, затем бережно положил руку Полины обратно. Разгладил складку на одеяле и повернулся ко мне. Мой прежний Влад, без того сумасшедшего выражения лица. Горькая улыбка, от которой хочется удавиться. Складка на лбу, которая появляется, лишь когда он почти в отчаянии.

– Считаешь, я сошел с ума?

Я покачала головой, погладила его по щеке.

– Мне нужно немного времени рядом с ней. Наедине. Пусть Глеб все подготовит, она хотела, чтобы ее похоронили на земле атли.

Я кивнула и встала. На непослушных ногах вышла из комнаты. Глеб ждал снаружи…

Так закончилась эпоха пророчицы Полины. И началась эпоха моих ошибок.

К вечеру задний двор атли опустел. Утихла суета и плач, причитания, прощальные речи, напичканные пафосом и никому не нужными теперь похвалами прошлых поступков. Люди унесли свою грусть и слезы, последние комья земли улеглись на могиле, а сама она покрылась ворохом цветов. Будто бы цветы могут выразить всю степень боли…

Не могут.

Влад стоял, сложив руки за спиной, и буравил цветы взглядом. Хотя, наверное, не их, а землю под ними. Небось хотел выжечь ее, добраться до тела Полины и вытащить его, вдохнуть жизнь в бездвижные члены, окрасить румянцем бледные щеки.

Против смерти он был бессилен, и бессилие, несомненно, злило. Поэтому я просто взяла его за руку, чтобы он мог с кем-то поделиться своей яростью. Я привыкла делить все его печали поровну, а иногда мне хотелось взять их все, переварить, выстрадать самой, потому что было просто невыносимо смотреть, как они едят его изнутри.

– Замерзла?

Голос, пустой и безжизненный, вернул меня в реальность. Вечер и правда принес прохладу, покрыл гусиной кожей плечи, но холода я не чувствовала. С чувствами вообще было туго, они будто притупились, как головная боль от спазмолитика, и я безразлично проигнорировала целых три сообщения от Богдана.