– Я детей хочу, понятно! – выдохнула я резко. – Семью. Определенность какую-то. А ты…

– Не могу этого дать, – глухо отрапортовал он.

– Ты не виноват, – устало вздохнула я. – Никто не виноват.

– У тебя ведь есть племянник – отличный пацан растет, путевый. И тебя как мать любит.

Есть. Любит. И я люблю Алана до беспамятства. Только вот я его не рожала, не носила в себе, не взращивала, как положено матери. Богдану этого не понять. Наверное, мужчина в принципе не поймет, да и объяснять не хочется.

– Я денег скопил. Думал ремонт тут сделать. Как ты любишь, чтобы занавесочки всякие там, скатерти. Сама бы придумала и сделала, как нравится. Может, оставалась бы ненадолго, зубную щетку я уже купил.

– Смелый шаг, – пошутила я. Хорошо бы весь этот разговор к шутке свести…

– Не смейся, – обиделся он. – Я ведь правда хочу жить тут с тобой.

– Я не могу тут с тобой жить. У меня работа, племя, Алан.

– Ну и жили бы тут втроем. Я бы за малым смотрел, когда ты по командировкам мотаешься. Я ж не против работы твоей, понимаю, эмансипация, все дела…

– С ума сошел? Кто меня с ребенком к тебе отпустит-то? К охотнику домой, ага. Он же наследник!

– Я ж не сделаю ему ничего, – насупился Богдан. – Наоборот, защищать буду вас, как положено мужику.

– Скади не позволят Алану жить с тобой, – вздохнула я. – Совет выступит против, я ничего сделать не смогу. Законы никто не отменял. К тому же, у него есть мать…

Номинально, но все же. Нельзя просто взять и присвоить чужого ребенка, даже если привязался к нему всей душой.

– Хорошо, пусть без него, но ты смогла бы оставаться ненадолго.

– Ненадолго останусь, – улыбнулась я и притянула его к себе, чтобы наконец закончить неприятный разговор.

– До утра, – шепнул он мне на ухо, и я рассмеялась от щекотки. – Или дольше?

– Или дольше…

Домой я попала следующим вечером.

Элен сидела на террасе и смотрела вдаль.

Сумерки опустились на ее плечи, укрытые шалью, ветер трепал распущенные волосы, в чашке на плетенном столике остывал забытый чай. Меня она, казалось, не заметила, хотя я достаточно громко стучала каблуками по влажной от мелкого дождя брусчатке. Когда я подошла и положила руку на ее плечо, Элен вздрогнула. И на меня посмотрела воровато, словно я застала ее за чем-то постыдным и недостойным.

И будто для того, чтобы как-то покаяться, она тихо сказала:

– Иногда я сижу тут и ее ненавижу. Это плохо, да? Эрик хотел, чтобы она жила…

– Это не плохо, это бесполезно, – ответила я и присела рядом. Ее пальцы были ледяными, и я подула на них, чтобы хоть как-то согреть. Сколько она здесь сидит? Сколько себя изводит?

– Я дрянь, – вздохнула Элен.

– Не ты одна. Сложно любить женщину, которой болеет твой мужчина.

Пусть он и не совсем твой. Вернее, совсем не твой. Сердцу не прикажешь.

– Тоже на нее злишься?

Элен смотрела с надеждой, будто если соглашусь, разделю с ней эту ношу невысказанной ненависти, и она станет не только ее тайной. И, если подумать, мне впору ненавидеть Полину – и за Влада, и за Эрика, который за нее погиб, но… ненавидеть не получалось. Может, потому что я ее понимала?

– На нее сложно злиться, – ответила Элен за меня и отвернулась. – Но иногда, знаешь… Она ведь позабыла о сыне. Об Эрике тоже, а он…

– Она не забыла Эрика, – возразила я.

– Тогда где она?

Вопрос, на который мне не хочется отвечать. Даже думать не хочется о том, что она сейчас… Горечь, которую ненадолго прогнал Богдан, возвращается. В виски стучится отступившая было мигрень.

Поспать. Закрыться в комнате, сделать вид, что меня не существует. Поплакать, быть может. Я позволяю себе иногда. Редко.

Правительницы не плачут. И не прячутся. Эрик верил в меня, и я не могу его подвести. Потому я сдержанно улыбаюсь, встаю, помогаю подняться Элен. Отвожу ее наверх, в гостевую комнату. Внутри пахнет лавандой и вереском, всегда, даже в морозные зимние дни, приоткрыто окно, и свежий воздух разгуливает по углам. Элен не выносит духоту…

Я помогаю ей улечься и дожидаюсь, пока уснет. Подтыкаю, как ребенку, одеяло и выхожу. В своей комнате все же реву, закусив кулак. За долгие годы я научилась плакать беззвучно.

В целом, я привыкла к стабильности. Когда я дома, рабочие вопросы стараюсь решать по ночам, а день посвящать Алану. Беготня, визги, разбитые коленки, воздушные пирожные на лужайке за домом, заливистый смех, и вот я снова бодра и сильна духом. Удивительно, насколько целительными бывают объятия детей. И запах их, молочный, сладкий, умиротворяет. На минутку или две я позволяю себе думать, что он действительно мой сын. Сказанное Богданом не выходит из головы, Полины все нет, но Алан, кажется, совсем забыл о ней. Смотрит на меня сияющими, ясными глазами Эрика, цепляется ручонками за юбку.

«Он не мой сын, – говорю я себе строго. – Не мой…»

Возможно, у меня никогда не будет сына. И дочери не будет. И пусть… Пока есть Алан, я могу любить его. Я буду любить его за двоих, за троих, а если понадобится, то и за целый мир. Я не позволю ему озлобиться, как когда-то Эрик. Все у нас будет хорошо.

Вечером Роберт привез Полину. Помнится, я сначала удивилась, что они приехали вместе. И Роб, в последнее время приветливый и милый, отметился лишь кивком. Даже жену не заметил, чем вызвал массу недоумения и даже обиды.

То, что Полина изменилась, я ощутила, лишь прикоснувшись к холодной ее, безжизненной руке. Словно до призрака дотронулась. Холод переполз с ее тонких пальцев на мои, с головой окунув в мутный омут воспоминаний…

Окно плотно закрыто, и лишь узкая щель между шторами позволяет видеть улицу. Кровать, как всегда, аккуратно заправлена, и на покрывале ни складочки. Боясь нарушить царящий в этой комнате идеальный порядок, я остаюсь стоять у двери. Плохое предчувствие охватывает сразу же, ползет по затылку ледяными змейками. Мама молчит и смотрит как-то жалобно, тянет ко мне руку. Хочется коснуться, но я боюсь, что, если подойду ближе, дотронусь, пойму нечто важное, страшное и неизбежное. То, что уже никогда уже не смогу изменить…

– Что… – Я отдернула руку, будто обожглась. – Что ты сделала?!

В глазах Полины, больших и печальных, плескалась тишина. Тишина звенела вокруг, лезла в уши, заполняла мозг, и жила пророчицы, некогда переполненная, теперь молчала. Пустая… Как же так…

– Зачем?..

– Я нужна ему. – Тихий, твердый ответ, на который у меня нет контраргументов. Да и не помогут они больше. Лишь воспоминания, болезненные и личные, скребутся в груди.

– Но Алан… и мы…

Отговаривать не то, что бесполезно – бессмысленно. У ритуала очистки жилы нет обратного хода, только немного времени, чтобы попрощаться…

…Мама типично бледна, и я не сразу замечаю, что сегодняшняя бледность – особенная. Как и блеск в глазах. Неприсущая ей торопливость, дерганность даже. А ладонь холодная и сухая, и острые ногти впиваются мне в запястье.

– Ты нужна своему брату.

Я киваю, хотя в глубине души понимаю: Эрику никто не нужен. Ни она, ни я, он одержим лишь местью. Однажды его демон вырвется на свободу, и по вечерам я молюсь, чтобы брат сдерживал его подольше.

– Обещай, что не оставишь его, даже если… – Она обрывает фразу на полуслове, но мне и не нужно слышать ее конец.

– Мы не оставим, – поправляю я. И за руку ее цепляюсь, будто мама может сейчас оттолкнуть меня и убежать навсегда.

Я еще не знаю, что она и так меня оттолкнула. Нас…

– Алан привязан к тебе больше, чем ко мне, – ответила Полина. – Эрик всегда говорил, что именно ты воспитаешь наследника. Он был прав.

«Эрик мертв!» – захотелось крикнуть мне. Он мертв, а мы живы. Алан, скади. Влад… Он так боролся за нее, все время был рядом, несмотря на то, что Полина все это время была верна погибшему мужу. Поддерживал ее, помогал. А теперь…