– Простит? – усмехнулась Полина, но улыбка вышла горькой, кривой.
– Простит, – кивнула я, хотя уверена не была. Эрик слишком… непредсказуемый. Слишком своенравный, чтобы можно было просчитать его реакцию. – Он просто не привык.
– К предательству?
Глаза на меня подняла, и на этот раз они были абсолютно сухими. Покраснели только – сдерживание слез требует немалых усилий, уж я-то знаю.
– К тому, что можно хотеть кого-то, когда есть он – венценосный и прекрасный, – пошутила я и ободряюще ей улыбнулась. – Эрик – эгоист, и внимание воспринимает как должное. Слишком много у него было этого внимания, вот он и вырос в полной уверенности, что уникален и безупречен. То, что ты выбрала его, а не Влада, удивления у него не вызвало, а теперь… он растерялся.
– Я тоже, – призналась она. – Думала, прошло, а оно видишь как…
– Ты в курсе, что я всегда была против вас с Эриком. Не из вредности, просто не верила, что у вас это по-настоящему. Я Влада с детства знаю, и вашу историю будто бы сама пережила. То, через что ему пришлось пройти… Думаешь, ему легко было? Видеть, как ты мучаешься, и молчать? Поступать с тобой жестко, порой жестоко даже, оправдывая это тем, что ты будешь жить?
– Было бы легче, если бы он дал мне выбор.
Она отвернулась, и по глазам нельзя было прочесть, о чем она думает, но голос дрогнул, а фраза не прозвучала очень уж уверено. Некоторые вещи мы понимаем слишком поздно… Вот и я поняла, наконец, насколько пророчице дорог мой брат. Оттого она сейчас и терзается, оттого и казнит себя.
– Неважно. Это прошлое, в отличие от Эрика. Он никогда и никем так не проникался. До тебя. Потому я не верила, но затем… затем он изменился. Ты его изменила, понимаешь? Влад – мой лучший друг, но я не могу не признать: вы с Эриком пара. Настоящая, с глубокой привязанностью.
– Уже нет.
Два слова, и в них – вся ее боль, все разочарование. Полина укрывалась ими, как пледом, словно старалась согреться. Спрятаться. Эрик умеет замораживать взглядом, даже если себя контролирует. Особенно когда себя контролирует.
И чтобы как-то ее успокоить, подбодрить, я повторила слова Влада:
– Он остынет, обязательно.
Она промолчала. Присела на кровать, закинула ногу на ногу и обняла себя за плечи, закрываясь от мира окончательно. Опасно позволять ей прятаться. И сейчас, когда Эрик немного не в форме и занят не тем, я должна быть сильной и думать о будущем. Растерянный, несчастный сольвейг страшнее, чем разъяренный. Несчастному нечего терять.
Иногда слова лечат. Не уверения в том, что все будет хорошо. Не оправдания, не жалость, не обещания. Просто слова.
Говорить – неважно, о чем. О погоде. О необходимом ремонте, потому что Крег испортил входную дверь, а новую поставить сейчас нельзя. О коврах, истоптанных охотниками. Не стоит им это прощать, даже если они хорошо целуются. О первом своем неумелом поцелуе с Ричардом из бранди. Он имел неосторожность съесть лук за обедом, и я кривилась, стараясь не выдать отвращения.
О прошлом, воспоминания о котором рвут душу на части, и грудь распирает от не выплеснутой, не разделенной с кем-то тоски.
О недавней встрече с Богданом, где я позволила себе больше, чем вообще имела право позволять.
Так даже правильнее. Нельзя лезть человеку в душу, предварительно не открыв ему свою.
– Знаешь, в детстве думала, что стану королевой…
А если не королевой, то принцессой точно. Сильной, влиятельной и уверенной в себе, как папа. Понимающей, как мама. Любознательной, как Эрик. И все у меня будет хорошо.
Что? Все и так хорошо? Наверное. Только вот отчего-то кажется, я могла бы лучше, правильнее, что ли. Что такое правильно? Не знаю. Есть законы. Канву их соткали боги, и нам ли им перечить, нам ли сомневаться?
По законам жить легко – всегда знаешь, как поступить, как вести себя, как дышать, жить. Только вот любовь законам неподвластна. И лишь спустя много лет, набив кучу шишек и синяков, ты это понимаешь.
Мама нарушила закон ради отца, пошла против воли своего вождя и в итоге обрела себя. Они были счастливы, и отец не взял больше ни одной жены. Хотя мог, и мама, уверена, не стала бы перечить. Она чтила законы, и учила этому нас с братом.
Когда отец погиб, мама так и не смогла смириться. Есть такой ритуал, когда чистят жилу. Меняют весь кен на единственное желание, иссушают хищного до капельки, забирая все, даже глубинные запасы. Ради одной мысли, что ты можешь получить эфемерный шанс на встречу. Только безумец пойдет на это, без кена мы не умеем жить. С последней каплей кена из нас уходит жизнь, именно поэтому нам необходимо питаться.
Маму это не волновало.
Кто-то считал ее поступок безумием, явным самоубийством, но я верила: где-то там она нашла отца. И они снова вместе и счастливы, такие, какими я их помню.
А имена их остались на соседних табличках, в саду, у источника. Там, где земля скади спрятала их тела навсегда. Эдмунд и Божена Стейнмод. Вместе навсегда. Венчанные богами…
Отец любил ее, боготворил и всегда ставил мне в пример. Я и сама ею восхищалась, старалась во всем походить, и вот выросло… то, что выросло. Я не жалею, нет. Но мне бы чуть больше смелости, хотя бы немного, и тогда бы я…
– Ты смелая, Даша. – Полина улыбнулась. Грустно, но все же улыбнулась. – Разве трусишка станет целовать охотника?
– Не станет, – улыбнулась я в ответ. И ледяная стена между нами треснула, осыпалась осколками, они истаяли под нашими ногами, превращаясь в лужи. Я сидела с ней, пока она не сослалась на усталость и не уснула в моей кровати, поджав под себя колени, как маленькая.
Эрик появился вечером. Улыбался – сдержанно, правда, но будто бы непринужденно, ничем не выдавая истинных, глубоких эмоций. Как ни в чем не бывало, общался со скади, и соплеменники отвечали ему такими же сдержанными улыбками и короткими фразами. Разговоры о наказаниях стихли, будто выключился неугодный Эрику канал. Смолкла Алиса и в сторону отошла, нацепив совершенно не шедшую ей маску послушания. Роль примерной девочки – излюбленная роль женщин хищных. Мужчины не любят, когда им перечат.
Эрик на нее почти не смотрел. Оглядывался только – осторожно, когда думал, что никто не видит. Влад уехал в Липецк, он всегда был благоразумным, а сейчас любое напоминание о случившемся между ним и Полиной станет той самой искрой, которая упадет в мешок с порохом. Полина же перебралась на третий этаж, в ту самую комнату, в которую изначально поселили спасенного охотника.
Эрик, видимо, не возражал. Или сам же ее туда и отправил.
Я не решилась спрашивать с порога.
В остальном ничего не изменилось, а Эрик не сорвался, несмотря на мои опасения. И на первый взгляд остался моим братом, а его демон – спящим демоном.
На первый взгляд.
Пришли охотники – те, которые прислушались к Гектору. Их предводитель, Сигнар, был вежлив и власть Эрика признал. Но о помощи просил с достоинством, не лебезил и не улыбался сладко. Видно было, что Сигнар знал себе цену и слово привык держать. А если так, то он не ударит в спину.
Нет, я, конечно, охотников не любила. А как можно любить тех, кто убивает твоих сородичей? Но некоторые вызывали уважение, и я не могла этого не признать.
После окончания прошлой войны, смотрителем скади назначили Мартина. Не древний, но достаточно стар и видел, небось, немало. Поговаривали, Первую мировую войну прошел. А еще бывал на концертах «Битлз» и знал самого Чарли Чаплина. Слухи ходили – я заметила, что о сильных и немногословных людях всегда ходит много слухов.
Я знала лишь, что Мартин был вежлив. Справедлив. И никогда не унижал меня, хотя мог. Помню, как дрожали колени, когда я впервые поднималась по витой лестнице в здании на окраине Лондона. Эскорт был – два хмурых охотника, один из которых подталкивал меня в спину, побуждая идти быстрее – молодые и горячие любят кичиться властью.
Высокие, сводчатые потолки коридора. Широкая двустворчатая дверь из темного дерева, которую распахнули передо мной рывком. Сжатые губы Мартина и короткая фраза, после которой охрана моя быстро удалилась. Они называли его «мастер», он им и был.
