– Катя, слушай внимательно. Эти люди – плохие. И сделают очень плохо, если доберутся до нас. Я сейчас попробую их отвести. Ты сиди рядом, ничего не говори, смотри под ноги.

Мы забились к самому окошку. Я сосредоточилась. Что надо делать? Что дед делал? Щель открывать не умею. Возник белый ком в солнечном сплетении. Он медленно пульсировал, рассылая горячие волны по всему телу. Шаги приближались. Я уплотнила воздух, как смогла. Теперь мысленно рисую крест на входе и знаки, какие увидела, в полях креста. Белый ком я направила в начертания. Крест засветился. Глаза опущены в пол. Теперь вызвать состояние отрешенности.

Мимо проскочили трое, мельком глянув в нашу сторону. Хлопнула дверь в следующий вагон. Послышалась вальяжная поступь. «Заччем суеетитьсяа» – послышался голос с эстонским акцентом. «Вдруг спрыгнет?» – ответил другой. «Фотт тогда и поббежитте».

Из прохода заглянул высокий светловолосый мужчина с худым лицом и бесцветными глазами. Я медленно подняла голову. Он не уйдет. Сейчас видно со стороны, что значит смотреть по-другому. Сосредотачивается, поняла я. И в этот момент я положила ему на лоб такую же крестообразную запрещающую печать. И со всех сил вонзила в ее центр весь белый ком. Горячие волны по телу прекратились. Эстонец ойкнул и протер глаза рукой. Посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся. Торопливые шаги возвращались обратно. «Никого не видите» – невидимый собеседник спросил с надеждой. «Никкого, Максим Иванович». «Тогда выходим, поедем дальше» – и уже тем троим – «все на выход, машину к станции».

После того, как поезд вновь тронулся. Катя подняла глаза и потребовала объяснений:

– Почему ты думаешь, что искали тебя? Просто люди прошли. Хотя эстонец – необычно. Никогда их не видела. Только Тенниса Мяги слышала. Тебе нравятся его песни? Маша, с тобой все в порядке?

– Со мной все. Только устала что-то. Сейчас приедем, пирожков купим.

– Давай в блинную зайдем. Там вкусно.

До вокзала мы доехали без приключений. Перекусили в Блинной. Сначала поехали к моей маме. Ей на встречу к двенадцати, поэтому застанем дома.

– Сюрприз! – хором закричали мы, когда дверь в комнату открылась.

Мама обрадовалась. Мы ее провожали до центрального корпуса педагогического института. Потом поехали в Дядьково. В ту сторону построили новый проспект и пустили новый маршрут. Народу еще мало. Вся дорога заняла за пятнадцать минут. Асфальта на проспекте еще не было. Колеса громко шуршали по укатанному гравию.

До общаги нужно идти еще минут десять. Мы поднялись на пятый этаж. Катя светится прямо. Стучим в царапанную дверь. Нам открыл черноволосый высокий мужчина, чем-то знакомый.

– Катя! Доча – он шагнул в коридор.

– Папа? – у подруги потекли слезы. Они обнялись и стояли так, пока не выглянула ее мама:

– Заходите в комнату.

Мы уселись на диване.

– Как доехали? – спросил папа меня. Глаза у него черные, пронзительные, настороженные.

– По всякому, – отвечаю и сама изучающе смотрю.

– Она каких-то дядек испугалась, – смеется Катя, не отпуская папину руку, – мы от них в другой вагон убежали, а они мимо прошли.

– Маша, это бригада зачистки была?

– Наверное, бригада, – отвечаю не уверенно, – с ними эстонец был.

– И вас не заметили? Хотя, что я спрашиваю.

– Папа? Это что-то серьезное было?

– Спасибо тебе, Маша, – он кладет руку мне на плечо, и уже жене – Света, покорми детей

– Ничего не понимаю, – говорит Катя.

– И я ничего не понимаю, – я перевожу взгляд с нее на папу.

– Мы не можем всего объяснить, – включается мама, – поверь, Маша, так было надо.

– Не объясняйте, – киваю я, – все будет хорошо?

– Теперь будет, – говорит папа, – Катю надо было спрятать. Она уникальная девочка. Теперь мы уедем в другое место. Там никакие «эстонцы» не достанут. Аттестат привезла показать?

– Конечно, – Катя отрывается от отца и достает из сумочки документ. Отец посмотрел и протянул матери. Та убрала к себе.

– Мы сегодня уезжаем. Сейчас в Москву. Машина внизу. Вечером самолет в Болгарию. Знаю, что вы подруги. Но по-другому нельзя. Надеюсь, что еще встретитесь.

Мы едим в задумчивости на кухне. Катя показывает тайком болгарский паспорт «Иванка Боянова Темнова». Потом мы шепчемся в коридоре:

– Я тебя обязательно найду тебя, – Катя обняла меня, – папа говорит, что мы в Болгарии только проездом, потом во Францию. Там я буду учиться. Если смогу, то потом пришлю тебе вызов.

– А кто у тебя папа? – пытаюсь выяснить хоть что-то.

– Не знаю сама. Но он очень хороший, кем бы ни был.

– Конечно, это же папа.

Решила сама его спросить:

– Вы можете мне хоть что-нибудь разъяснить?

Папа отослал всех в комнату:

– А тебе не рассказывали?

– Ничего. И я чувствую, что в какой-то игре. Дела домашние, ладно. Но рядом с Катей я оказалась неспроста, это уже сюрприз. Я четко видела, те в поезде искали не меня, а ее.

– И ты ее защитила.

– Да. Защитила.

– Это твое задание. Только мы не говорим так. Но я вижу, что ты еще ребенок. Тебя еще многому нужно обучить. Раз именно ты была рядом, значит, по-другому не получалось.

– И кто меня обучит? Хоть что-нибудь бы понимать в происходящем.

– Думаю, без присмотра тебя не оставят. Я так вижу, ты будущий Мастер Печатей.

– Это ещекто?

– От слова «запечатлеть». Так проще говорить. Ступени, звенья цепи это художники, графики, каллиграфы. Это твой способ познания мира. Все, что можно сделать начертанием в любых мирах.

– А их много?

– Тебе расскажут.

– А Катя кто?

– Она Пастух. Это те, кто вдохновляет, направляет народы, общества.

– Будет политиком?

– Ну что ты. Там говорящие головы. Пастухи редко появляются открыто. Читала про Жанну Дарк? Это как раз такой случай.

– Ее сожгли.

– Это не сейчас обсуждать будешь и не со мной.

– А у нас нельзя ей остаться? Тут тоже есть кого понаправлять.

– Каждый Пастух для своего народа. Ее место не здесь. Спасибо тебе еще раз. Нам пора.

Они собрались быстро. Большинство вещей осталось в комнате, словно хозяева еще собирались вернуться. Последний раз я обнялась с Катей у желтого жигуленка. Она села на заднее сиденье. Стекло пыльное, и я не увидала, машет она мне или нет. В расстроенных чувствах я поехала к маме.

У мамы все хорошо. У нее приняли документы на восстановление. На заочное. Осталось сдать две сессии. Это год учебы. На радостях она повела меня обедать в кафе. Мы сидели за столиком. Посмотрев, как я ковыряюсь вилкой, мама тронула меня за руку:

– Машуль, но чего ты? Все устроилось хорошо. Жалко расставаться с подругой, но она еще появится, как чувствую. От нее ничего не зависело. Есть родители. Правда, с твоих слов, какие-то мутные. Папа или в тюрьме сидел, или разведчиком был. Надо порадоваться за нее, что так получилось. Они едут в новую жизнь. Она счастлива. А у нас здесь новая жизнь. Не решила, куда пойдешь?

– Ты права, мамочка, у нас здесь новая жизнь. И это прекрасно. А грусть больше от непонятности. Но это пройдет, – я улыбнулась.

– Что не ешь, – мама сжала руку.

– Да как-то мясо не хочу. Не люблю я его, – я четко почувствовала отвращение, но не хотела расстроить маму, – давай коктейль возьмем?

Мы взяли два молочных коктейля и две песочных пирожных.

– Мам, надо еще одной тете позвонить. Дед телефон дал.

– Это которая по пению? Позвоним. Только если встречаться с ней надо, на семнадцать сорок пять не успеем. Поедем на двадцать сорок пять.

Мы позвонили из автомата. Тетю звали Вера Абрамовна. Она назвала адрес, и мы поехали. Нашли дом не сразу. В нем оказалась музыкальная школа. На первом этаже нашли нужный нам кабинет. Под номером фанерная табличка «Заведующий учебной частью».

Вера Абрамовна оказалась миловидной, стройной, около пятидесяти лет, но волосы без заметной седины. Косметики на ней не было совершенно.

– Так вот ты какая, Маша Макарова, – улыбнулась она, рассаживая нас на стулья.