– Не томи, рассказывай.

– Такой дотошный попался. Все в глаза заглядывает и так, и этак. Всю вымотал. Про тебя расспрашивал. Какие изменения в поведении, да нет ли ничего необычного. Пришлось врать человеку! А может, он прав? Может, действительно есть заболевание? Говорит, такие больные все настойчиво отрицают. Я уж сомневаться стала. Да, думаю, как договорились, так и надо до конца стоять.

– Молодец мама! – выдохнула я, – а ты действительно думаешь, что они лучше знают, как надо?

– Но они же врачи.

– Это понятно. Уточню, как лучше мне, а не им? Не много ли берут на себя, решая такое? И ты засомневалась? На счет болезни.

– Если засомневалась, то тебе ничего не говорила бы. Что, я не понимаю что ли? В семью нельзя власть пихать. Никакую. И врачебную тоже. Короче, нет никаких особых изменений. Стала посмелее и даже подралась в школе. Это он из меня вытянул. Не могла удержать. Но это и так выяснить можно. В школе не утаят, если позвонит.

– Ну и правильно. Думаю, ничего страшного. Пошли звонить продавщице.

Телефон оказался Светланы Александровны, заведующей секцией одежды в Универмаге. Ее предупредили, она нас ждала в своем кабинете на втором этаже Универмага. Мы подошли, и продавщица, оглядывая нас, шмыгнула в подсобку. Через минуту появилась статная женщина с тугим пучком крашеных волос.

– Здравствуйте, это вы от Павла Сергеевича? – и, не дожидаясь ответа, махнула рукой, – пойдемте со мной.

Кабинет завешен вымпелами и картинками, по углам стоят коробки и стулья со свертками. Нас усадили на свободные места.

– Мне сказали, курточка нужна и обувь.

– Да, – ответила мама, поглядывая на меня.

Меня поставили, заставили снять верхнюю одежду и разуться. Пришла еще одна тетя, старший продавец. Осмотрела со всех сторон. Переглянулись с заведующей.

– На вас есть румынская курточка. Очень хорошая, но не совсем зимняя. Демисезонная, – выдала тетя, – пятьдесят рублей. И есть японская за восемьдесят.

Мне понравилась румынская. Она была темно-красная, у белым искусственным мехом на капюшоне. Сапожки принесли польские, за семьдесят рублей. Все подошло прекрасно.

– Еще могу предложить кроссовки «Томмис». Тридцать рублей.

Мы посоветовались с мамой и решили все же взять, хотя это были совсем последние деньги. Осталось только на обратные проезд и обед. Кроссовки чуть велики, зато можно летом в них форсить. Мама расплатилась. Заведующая отозвала ее в сторону. Недолго они переговорили и позвали меня.

– Маша, тут Светлана Александровна просит помочь.

– Машенька, мне тут рассказали. Не знаю, куда еще обращаться. Муж у меня болеет сильно. Рак у него. Не могла бы ты его посмотреть?

– Так его на операцию надо. И далее лечить.

– Неоперабельный уже. Химию не переносит. Он сам врач. Кандидат наук. Сам все понимает. Уже смирился. Я уговорю. Посмотришь?

– Хорошо. Завтра сможет приехать?

– Сможет. Сын на машине привезет. Ты, если что надо, скажи.

– Я буду ждать его завтра.

В школе девчонки шушукались на первых уроках, поглядывая на меня. После второго урока Наташа Перфилова с подружками подошла:

– Как дела, Маша? Тебя к психиатру вызывали из-за Гаврилы?

– Нет, конечно. Где психиатр, а где Гаврила. Это всех осматривают, кто тяжело болел с потерей сознания и прочее. Да и что там смотреть, заключение написал в карте «психических заболеваний не имеет» да отпустил.

После слова «всех» девочки расслабились и даже как-то разочарованно.

– Ну ладно, а нас ты вспомнила?

– Да, всех вспомнила. Может, не все подробности. Так все и мало кто помнит, – я успела узнать, как зовут всех ребят и с большинством познакомиться.

На перемене мальчишки бегали, играли в чурни. Мы с Катей стояли у окошка:

– Вот скажи, Маша, чего мальчишки такие дураки?

– Да не дураки. Интересы у них совсем другие. Это нам важно, кто на кого смотрит, кто кому нравится. А им до этого еще не просто долго, а бесконечно, – я смотрела и чувствовала в ребятах то, что мне не хватает. Неуемная энергия, бросаемая в пустую, и безрассудство. Как молодые щенки, которые не понимают границ, но милы и привлекательны. Парни еще нескладные. Модное слово – акселераты. Перерастают пап и мам. В движениях зарождающаяся недоступная физическая мощь. И это притягивает. Как и глупые хулиганские поступки, потому что это поступки, это проявление энергии.

– А как они увидят, кто кому нравится? – разочаровалась Катя, – если так и дальше будет.

– А это уже задача для девочек, – смеюсь я.

– Так нечестно.

– Очень честно. Тебе кто-то нравится?

– Вот еще. Нужны они очень, – Катя поднимает нос.

Мы идем вместе после уроков. У нашего дома стоит серая «Волга». Меня уже ждут. Мы прощаемся с Катей. В машине двое. На пассажирском сидении рядом с водителем пожилой солидный дядя с посеревшим лицом. Видно, что ему плохо, и он держится. Я подхожу к водительской двери, ее открывают:

– Здравствуйте. Вас Светлана Александровна прислала?

– Здравствуйте, а вы – Маша? – водитель выходит. Парень высокий, в дубленке и джинсах, но ботинки осенние. Смотрит оценивающе и со смешинкой.

– Именно так, молодой человек. Мы – Маша, – подпускаю смешинку тоже.

Пассажир открывает дверь и выходит. Кивает и тихо здоровается. Одновременно осматривается по сторонам.

– Пойдемте в дом, – приглашаю их.

В прихожей троим тесно. Вешаем одежду и проходим в большую комнату.

– Я нужен? – спрашивает молодой.

– Вы всегда нужны. Только скажите, как вас звать.

– Ой, что-то мы не представились. Все сумбурно, растерялись, – он улыбается, – это Дмитрий Семенович, мой папа. А я Олег Дмитриевич. Можно Олег. Быть дядей пока не хочу.

– Хорошо, Олег. Вы посидите на кухне, пожалуйста. А мы с папой поговорим.

Олег ушел. Слышно, как скрипнул деревянный желтый стул. Я села напротив Дмитрия Семеновича.

– Если честно, то какой-то сюрреализм, – начал папа Олега, – я не понимаю, что здесь делаю. Согласился поехать только из любопытства. Света говорила, что я врач. И я все про себя знаю и понимаю. Но научный интерес, очевидно, останется до последнего вдоха. Что мне сделать? Будет осмотр? Можете рассказать, в чем заключается помощь? Поймите, это не от недоверия. Мне, правда, интересно.

– Но недоверие есть. Вы же рассчитываете разочароваться. И вам заранее неудобно, что будете плохо думать о незнакомых людях.

– Да вы психолог! – умные глаза несколько на выкате. Высокий лоб собрался складочками под ежиком седых волос.

– Тут особых способностей не надо.

– А где надо?

– Что определяет лечение? – отвечаю вопросом.

– Это зависит от диагноза. Если он есть. Если не ясен, то лечат признаки. Симптомы.

– А диагноз от чего зависит?

– Тут общая картина. И клиника, и данные обследований, анамнез.

– А картина этой клиники. И обследований. И анамнез. Они от чего зависят?

– Ну, клинику надо правильно увидеть и оценить. Анамнез, историю заболевания, правильно собрать. Данные обследований, здесь качество аппаратуры, но и правильно интерпретировать важно.

– А увидеть клинику и собрать анамнез, это от чего зависит?

– От опыта и искусства врача. От того, насколько он увидит признаки болезни. Пропедевтика, слыхали такое слово?

– Нет, не слыхала. И что же это?

– Искусство опросить и осмотреть больного. Сейчас уже многое упускается. Считают, что УЗИ и рентген точнее. В Америке ядерно-магнитный резонанс вовсю используют. А раньше некоторые врачи по запаху определяли болезнь. По изменениям кожи, по тончайшим признакам. Всего больного ощупывали, осматривали, слушали.

– Ну, а это искусство от чего зависит?

– Здесь уже от индивидуальных особенностей. Один лучше слышит, другой лучше видит.

– То есть, аппаратура все эти способности атрофирует?

– Верно. И это обидно. Потому что клиническое мышление страдает. Начинают надеяться только на технику.

– А если не было бы никакой техники?