— Да что тут вообще происходит?!

Он не слышал собственного голоса. Грохот перешел в пронзительный металлический лязг. Весь корабль выл в агонии. Из носа и ушей Мандрелла хлынула кровь. Он вцепился в стол, уже больше не понимая, где тут верх, а где низ, заставил себя выпрямиться и побрел к выходу, качаясь на каждом шагу. Когда он достиг двери, визг «Сивоты» прервал жуткий грохот. Звук был такой мощный, что у Алексиса вышибло воздух из легких. Он рухнул на колени. Палуба накренилась. Он пополз вперед, вцепился в косяк и подтянулся на руках.

С трудом выбрался в коридор. Отголоски удара притихли, поглощенные скрежетом металла и звуком трескающегося камня. Стены, палуба и потолок коридора изогнулись. В воздухе повисла мраморная пыль. Мандрелл закашлялся, вдохнув пыль и дым. Световые сферы то гасли, то вновь загорались. Из прорванных труб вырывались пар и огонь. Он подался вперед, не видя ничего в нескольких метрах от себя. Он мог разглядеть лишь силуэты членов команды, мечущихся во мгле и пытающихся бежать. Они махали руками, когда палуба качалась, словно поверхность океана в шторм. Агония корабля была оглушительной. Мандрелл не слышал ни голосов, ни сигналов тревоги. Силуэты его команды разыгрывали пугающую пантомиму.

Тяжесть обрушилась внезапно и ужасно. Она придавила Мандрелла, словно огромная волна, и размазала его по палубе. Ребра трещали, нос и зубы сотрясались от вибраций. Мужчина не двигался, прикованный к палубе собственным неимоверным весом. Борясь с оковами гравитации, он приподнял голову, чтобы хоть что-то рассмотреть. На большее он был неспособен, но и этого оказалось достаточно. Мандрелл увидел, что произошло дальше.

Вопль «Сивоты» перекрыл все. С таким треском мог бы разорваться на части целый мир. Энергоснабжение отказало. Световые шары погасли. Потом из грохота и скрежета на краткий миг родился новый, чудовищный свет. Мандрелл смотрел на слепящее пламя и разряды энергии. А затем ветер пронесся над ним с ураганным ревом. И на смену ему пришел холод.

Ветер и холод — потому что «Сивоту» разорвало надвое.

Мандрелл смотрел на все в ужасе и изумлении. На это ему доставало времени. Последнего вздоха хватило, чтобы увидеть, как падает оторванная носовая часть корабля. Он видел обнаженные палубы своего крейсера. Он видел вспышки плазмы по краям раны. Он видел, как падают в бездну тысячи солдат и членов команды — крохотные фигурки, кружащийся рой. Он видел, как темная бездна затушила пламя, но свет погас не сразу. Сначала подались пустотные щиты, и их конец представлял собой цепную реакцию неимоверно ярких вспышек; защита корабля взорвалась и полетела вслед за носом.

«Сивота» обратилась в сломанную кость, обе половины которой медленно расходились в пустоте. Немыслимое зрелище. Мандрелл видел погибель столь великую, что его собственная смерть казалась пустяком. Оставшиеся секунды он прожил в состоянии мрачного изумления.

Потом ветер прекратился, и остались лишь темнота и безжалостный бесконечный холод.

Охоа прибежала на капитанский мостик как раз вовремя, чтобы увидеть, как разломилась надвое «Сивота». Орочье гравитационное оружие сработало на штурмовой луне — вспышка дикой, невообразимой мощности. Она охватила крейсер — и тот был приговорен. Луч задел «Кизик». Удар оказался всего лишь отголоском проносящейся мимо мощи, но его хватило, чтобы нарушить искусственную гравитацию фрегата и несколько раз швырнуть Охоа на стены коридора, пока она бежала на мостик. Сирены еще выли, и экраны рядом с окулюсом наполнились красными значками отчетов о повреждениях.

— Все батареи... — начала Охоа.

Она не успела сделать больше ни шагу — в верхнем левом квадранте окулюса полыхнула новая вспышка. Вся колоссальная надстройка эсминца «Железный кастелян» была поглощена смертоносным светом. Корабль начал медленно отклоняться от общего строя. В его сердцевине материализовалось некое подобие небольшой горы, чьи скалистые пики торчали из кормы и верхней части носа. Охоа смотрела на это несколько секунд, а потом, как раз перед тем, как еще более страшная вспышка поглотила судно целиком, поняла.

«Телепортация», — подумала она. Они телепортировали кусок штурмовой луны прямо в «Кастеляна».

— Всем кораблям! — закричала она дежурившему у вокса офицеру Глизе. — Открыть огонь по луне изо всех батарей, всеми торпедами. Уничтожить ее.

Глизе обернулся:

— У нас приказ...

Проклятый Ланьсан, проклятые механикусы. Если эти лишенные плоти культисты хотят дорваться до орочьих игрушек, то пусть сами и собирают их из кусков.

— У вас новый приказ, лично от меня. Ответственность тоже на мне. А теперь делай, что говорю, или пристрелю на месте!

Глизе отсалютовал и открыл канал.

— Всем кораблям, огонь! — сказала Охоа. — Все батареи, все торпеды. Уничтожить эту луну.

— Кто смеет?!. — Это донесся с фрегата «Стойкость в раскаянии» вопль Хафа.

— Я. В качестве старшего по званию из уцелевших капитанов. Открывайте огонь, Хаф, или хотите, чтобы зеленокожие расплющили ваш корабль?

Хаф отрубил связь.

Несколько секунд спустя Охоа увидела потоки снарядов и торпед, несущиеся к штурмовой луне. Имперская артиллерия рассекла темную бездну. Остальные капитаны, надо полагать, тоже отдавали приказы. Они знали, насколько высоки ставки.

Залп получился колоссальный, но, увы, слишком поздно. Прежде чем первая торпеда коснулась поверхности луны, та снова раззявила свою ужасную пасть. Орущий, исполненный ярости труп вновь ожил. Изнутри его вылетел рой орочьих кораблей. Перехватчики, бомбардировщики, истребители и торпедоносцы неслись в сторону осаждающего луну флота. Десятки были перехвачены артиллерией. Пространство вокруг штурмовой луны превратилось в огненный нимб перегретой плазмы и распадающегося металла. Еще сотни кораблей зеленокожих прорвались сквозь смертоносную завесу.

Охоа смотрела в окулюс на приближающуюся лавину хищников. Рука ее почти непроизвольно двинулась к столику тактикариума. Она постучала по командному вокс-передатчику и подключилась к широкой полосе частот, передающих рев Зверя.

У нее не было желания слышать это. Но необходимость в полной мере осознать происходящее оказалась сильна. Охоа никогда не бежала из боя и неизменно стремилась выполнить свой долг.

Но в тот момент ее действиями руководило и кое-что другое. Раззявленная пасть орочьей базы преобразила неживое в оживший череп. Лицо это обладало чудовищным притяжением, власть его была абсолютна. Охоа почувствовав собственную незначительность в присутствии безмерной грозной сущности.

«Смотри на меня! — приказывало лицо. — Ты поклоняешься божеству неподвижности. Я — бог скорости и смерти. Я — реальность. Я иду».

Она включила вокс, чтобы услышать настоящий голос, стереть слова, которые луна будто пыталась поселить в ее душе.

Охоа поклялась себе, что будет бороться с реальностью угрозы, и дух ее был равен ложному божеству.

«Я — РЕЗНЯ! — гремело на капитанском мостике. — Я — РЕЗНЯ!» Казалось, это кричала сама луна. «Я — РЕЗНЯ!» И луна порождала резню, кромсая осаждающий ее флот. Сотни кораблей обрушились на фрегаты и эсминцы. Имперские канониры перешли от нападения к защите. Каждый корабль, видимый в окулюсе, вспыхнул пустотными щитами или огненными шарами, в которые превращались распадающиеся орочьи суда. Нападающие гибли в огромном количестве. Но пасть исторгала все новые и новые корабли — бесконечное проклятие грозного божества.

«Я - РЕЗНЯ! Я - РЕЗНЯ! Я - РЕЗНЯ!»

Слово стало правдой, и правда сожгла флот.

Курланд расхаживал по краю возвышения в Великом Зале, не желая садиться. Он даже не собирался стоять возле своего места, дабы не ассоциировать себя с Верховными лордами. Магистр ордена понимая, что реальность его положения делала это разделение мнимым; теперь он принадлежал к политической машине Терры, пусть и не по своей воле.

Заявление, что Курланд смирился, граничило бы с ложью. Достаточно было сказать, что он все осознавал. Сегодня ему хотелось как можно дальше дистанцироваться от Верховных лордов. Отвращение не давало ему считать себя одним из них. Если бы Имперский Кулак сел в кресло, то мог бы даже извлечь некое удовлетворение из того, какой поворот приняли дебаты, — но магистру ордена было противно, не хотелось себя марать. Если Курланд во все это втянется, то у него появятся все основания считать себя одним из Верховных.