Не прилагалось никаких усилий, чтобы прикрыть огромные пучки искусственных связок и трубопроводы, идущие через кафедру от благословенных машин Золотого Трона. Он был святыней обоих миров, Терры и Марса, и тихий шелест, сопровождавший его работу, звучал в равной мере успокаивающе для нервов и для проводов. Вот почему кардиналы несли здесь стражу с тех пор, как Император пребывал тут, и та же причина привела сюда Месринга. Впрочем, он не искал тишины.

— Приговорены — вы, все, — пробормотал он, дрожа и гневно взирая на горстку седовласых служителей церкви, сидящих в немой молитве по всему храму. — Чем верить в Него, лучше ублажать Великого Зверя.

— Император прощает и защищает, — спокойно сказал Мендельев, словно уже слышал все мыслимые и немыслимые предсмертные богохульства.

— Это прегрешения Императора навлекли на человечество медленную погибель. Тысячелетия распада — и вот, последнее проклятие. Вот оно, ваше священное наследие. Такое, от которого может спасти лишь Зверь.

Исповедник, пусть и приговоренный к тому же аду, что ожидал их всех и только слабые намеки на который сейчас претерпевал Месринг, лишь улыбнулся:

— В бессмертном состоянии Императора проявляется Его божественная сущность.

— Прекрати. Я и сам могу наизусть пересказать всю эту лицемерную ложь.

— Вам нужна новая истина? — произнес Мендельев, по-прежнему тихо, но намного тверже. — Вы прожили долгую и хорошую жизнь, ваше преосвященство. Всегда выглядели образцом благочестия и добродетели... со стороны. — Месринг уловил затаенный упрек. — Император не ценит жалость к себе. Поверьте, ваше преосвященство, ничто так не облегчает смертный час, как сохранение толики благодати.

— «Благодати», — злобно повторил Месринг. — Вулкан мертв!

Исповедник пожал плечами:

— Как и многие его братья.

— Ты на удивление благодушен.

— Беспокойство — для молодых.

— Старики, умирающие в благодати, — это то, что удерживает овец в овчарнях, а волков — за порогом.

Сколько бы их ни использовали как метафору в писании, настоящего волка Месринг ни разу не видел. Они принадлежали лесу, горам, ночи: гроза прямоходящих обезьян, которые даже через тысячи поколений, живших в городах-ульях, и после всех ядерных зим не утратили страх перед темнотой. Они символизировали то, что поднимется из глубин, когда погаснет последняя люмен-лампочка: не Хаос, но порождения Хаоса.

Месринг заморгал, понимая, что говорил на повышенных тонах и что голос его эхом отражался от далеких машин, но что было умирающему до тех, кого он потревожил?

— Имперские Кулаки были уничтожены, Витори. Это ложь Удо поставила на стены самозванцев со знаком черного кулака. И моя ложь тоже. И Курланд ее поддерживает. Люди верят в ложь. Они все — ложь.

Он сам удивился, когда по щекам его потекли слезы.

Мендельев осторожно сжал его плечо.

— Экклезиарх плачет. Это хорошо. Облегчите свою душу от грехов.

— Я плачу, потому что хочу оторвать Вангоричу голову и насадить ее на шест!

— Поговорите со мной, ваше преосвященство. Я здесь, чтобы слушать, — что бы вы ни сочли необходимым сказать.

Месринг поднял глаза, услышав звук приближающихся шагов, но увидел всего лишь пономаря, который пришел зажечь свечи. Он закашлялся, плюясь кровью, полез в пропотевший внутренний карман рясы и достал пустой стеклянный сосуд, который затем поставил на молитвенный столик перед Мендельевым.

— Что это? — спросил исповедник.

— Безразличие Императора. Яд, полученный через поцелуй кающегося. Экклезиарх, купленный за несколько жалких дней жизни.

— Купленный?..

— Мой алхимик сумел продлить действие последней дозы, которую принесла Виенанд, но не более. — Он показал на пустой сосуд. — Завтра я буду мертв. — Он буквально прошипел последнее слово, охваченный внезапным приступом боли. Перед глазами все плыло — как краска на здании миссии где-нибудь в подулье под кислотным дождем. Что-то теплое потекло по внутренней поверхности ноги. Посланник Зверя на орбите Святой Терры был побежден, и Месринг более не знал, к кому обратиться. — Если... не случится... чудо.

Словно по сигналу — он молился, чтобы это был знак, что Император действительно бдит и прощает, — монолитные Врата Неумирающих, ведущие к залу с Золотым Троном, отворились, и показалась процессия людей в рясах.

Их возглавлял святой отец, размахивающий драгоценным кадилом, а позади шли девственные хористы в длинных одеяниях. Служителей церкви сопровождали Фратерис Темплар в сияющих панцирях, с церемониальными позолоченными лазружьями на плечах, с холодно горящими психосиловыми штыками. Месринг не мог сказать, сколько их там: глаза видели слишком плохо, чтобы сосчитать, но несколько минут спустя процессия ушла, и ворота перегородил — буквально — единственный воин Адептус Кустодес.

Страж был четырехметрового роста, в золотой броне мастерской работы, с алебардой явно не церемониального вида. Адептус Кустодес были сотворены тем же, кто породил примархов, и пусть они не могли сравниться с полубогами, но превосходили Адептус Астартес. Увидев это создание, Месринг почувствовал первые уколы сомнения по поводу слабости Бога-Императора.

— Вы не посмеете, — прошипел Мендельев.

— Экклезиарх обладает властью...

— Просить за других, не ради себя. Император проливает слезы по Его павшим воинам. Для Его воинов.

— Он не оставляет мне выбора. Не может быть, чтобы я умер вот так по Его воле. Просто невозможно.

Архикардинал в щегольском белом облачении и драгоценной митре прошел сквозь завесу благовоний и песнопений, опустился на одно колено и поцеловал пальцы Месринга. При воспоминании о том, как он в последний раз допустил подобную демонстрацию почтения, у Месринга сжались кулаки. Этого человека звали Вильбран. Его должность капеллана Императора имела, естественно, по большей части церемониальное значение, но и считалась невероятно престижной.

Месрингу подумалось, что Вильбран при любом раскладе имеет хорошие шансы стать его преемником.

Произнеся формальное приветствие, архикардинал отошел. Мимо него прошелестел «слезный» паж со сморщенным, измученным лицом человека, который состарился, несмотря на медикаменты, замедляющие половое созревание и конец невинности. Он нес золотой реликварий на шелковой подушечке. Паж простерся перед Вильбраном, и тот открыл коробочку. Внутри на подкладке из надушенной материи лежал сосуд, выточенный из цельного алмаза. В нем находилась единственная капля блестящей жидкости.

У Месринга перехватило дыхание, когда Вильбран почтительно поднял сосуд и передал ему.

Император проливал слезу за каждого из Своих воинов, павших в бою. Их собирал особый штат священнослужителей, и единственной капли хватало, чтобы исцелить человека от любых ран.

Он принял сосуд ватными пальцами, не без труда открыл флакон и опрокинул его на свой иссохший язык.

И ничего не почувствовал.

Жидкости было так мало, что он даже не ощутил ее прикосновения. Он чувствовал, как крутит кишки, чувствовал туман в голове и звон в ушах. Он крепко зажмурился и вознес Императору молитву, чтобы тот воспользовался последним шансом явить Свою силу. Ничего. Вообще, совсем ничего.

Он крепче сжал сосуд и прижал его ко лбу сильно, до пореза.

Он не уйдет незаметно. Теперь он знал меру лжи.

И если человек столь могущественный, как Месринг, падет, то и земля содрогнется. 

Терра - Императорский Дворец

КЧ 0, 00:41:26

Госпожа Каваланера Брассапас, Рыцарь Забвения из ордена Сестер Безмолвия, сидела, прямая как стрела, во главе стола, положив руки па закованные в броню бедра. Ее старинный алый доспех покрывали древние терранские узоры, письмена на исчезнувших языках и идеограммы, отображающие события из давней мифической эпохи. Полоски пергамента, прикрепленные к броне восковыми печатями, украшали ее тело нечитаемым, похожим на паучьи лапы шрифтом. Высокий латный горжет закрывал рот и нос, и с миром ее связывал лишь взгляд, непроницаемый, как темная материя. Она была неприкасаемой, пустой, одной на триллион, — гомозиготный носитель мутировавшего гена парии, делавшего ее нечувствительной к любым формам пси-воздействия. Полезная черта, пусть даже не слишком приятная для окружающих.