С камнем на сердце Цыганков подошел к двери в дом. Толкнув ее ногой и почти не дыша, вошел в коридор. В нос ударил застоявшийся воздух. Полы были грубо сорваны. Обнаженные белые перерубы неестественно торчали из утрамбованной земли.

Он прошел дальше, в комнаты. Ужас! Дом был почти пуст. Из него вынесли все, что имело хоть какую-то ценность. Осталась только огромная железная кровать, наверное, не пролезшая в двери, да куча старого тряпья, беспорядочно валявшегося на полу.

Николай ходил по комнатам и шептал:

– Дед, дед, что же ты не дождался!

Дом, в котором он вырос, в котором был по-детски счастлив, в котором грезил первыми юношескими мечтами, встретил его холодной ледяной пустотой.

Совершенно обессилев морально и физически, Цыганков рухнул на старую кровать. Рухнул плашмя, головой вниз. Бывший капитан спецподразделения, имеющий боевые награды, прошедший суровую школу выживания – теперь плакал, словно заблудившийся в лесу пятилетний ребенок. Плакал и думал о том, что же это за штука такая – жизнь?

Недавно перенесший тяжелую травму организм не выдержал перенапряжения. И Николай незаметно уснул.

Очнулся он, когда уже в единственное с неплотно закрытыми ставнями окошко прокрался первый лучик солнца. Перевернувшись, сел, осмотрелся. Будто прошедшая ночь могла что-то изменить. Нет, все по-прежнему.

Сирота! Это слово засело в мыслях теперь как-то по-особенному очень колюче. Совершенно обреченно. Только теперь оно обрело твердый настоящий смысл, а не тогда, давно, когда еще в детстве разглядывал Николай фотографии погибших в автокатастрофе родителей.

«Придется смириться еще и с этим, – сказал он сам себе. – Вставай, сирота! Жизнь продолжается».

Он разделся до пояса и в трико вышел во двор.

Первым делом открыл ставни. Потом, сделав несколько физических упражнений, через калитку на заднем дворике выбежал в степь. Бескрайность ковылей и чабрецов!

Побежал к пруду. Зеркальный располагался где-то в километре от родного дома. Сразу за водоемом целый остров смешанного леса в море степи. Красота!

Вода оказалась обжигающе холодной. Немудрено. Пруд еще до конца не вскрылся. И хотя лед почти растаял, но все-таки еще кое-где виднелись из воды темные спины рыхлых мини-айсбергов. Но закаленный капитан запаса знал, что пройдет совсем немного времени и все станет на свои места – вода будет чистой и прозрачной, как слеза. Ну и, уж конечно, потеплеет.

Умывшись, Николай трусцой засеменил обратно к дому, вспоминая на ходу, какой сегодня день недели. «Да, нужен календарь».

Вернувшись в дом, оделся. Пожевал печенье, запил лимонадом. Снова вышел во двор. «Мать честная! Сколько же дел предстоит переделать! Похоже, скучать здесь не придется. Ничего, пусть знают люди, что хозяин на хуторе появился».

Прежде чем заняться работой, Цыганков решил сходить на местное кладбище. Оно было метрах в пятистах от дома. Одной стороной прилегало к неглубокой балке, а другой упиралось в нестройные ряды заброшенных садов. И только в ширину ничего его не стесняло. Но люди покинули Кульково. Некому стало жить и умирать – некого стало тут хоронить.

Николай открыл скрипучую калитку и оказался среди могил односельчан. Раньше он иногда бывал здесь. Здесь были могилы и его родителей.

Налетевший ветерок зашевелил кое-где висевшие на крестах металлические венки. Они заскрипели, будто ожив, будто приветствуя редкого посетителя.

С минуту постояв у могилы родителей, он побрел дальше, к относительно свежему холмику. Цыганков не видел деда мертвым, поэтому ему до конца не верилось, что ЭТО произошло на самом деле. Надпись на кресте рассеяла все сомнения. Бабушка рядом. Она отмучилась еще в далеком 1988-м.

На похороны он тогда не успел. Батальон участвовал в крупномасштабных учениях войск Варшавского договора. Учения под кодовым названием «Щит-88» проходили на Магдебургском полигоне. А срочная телеграмма, минуя бесчисленные каналы гражданской и военной связи, слишком задержалась. Николай все-таки поехал, но не успел. После очень переживал. Бабушка с детства заменяла мать.

С дедом вообще отдельная история. Бывший фронтовик Никифор Савельевич стал для внука настоящим отцом, товарищем, учителем. Он любил разговаривать с внуком открыто, «по душам». Любил честность и благородство.

«Ну вот, родные мои, вы и вместе, – рассуждал теперь Николай, присев на корточки у дорогих сердцу могил. – С другой стороны, это хорошо, что я не видел, как смерть исказила ваши добрые лица. Для меня вы всегда живы. – Он поднялся. – Нужно будет поставить оградку и столик со скамеечкой».

Еще долго простоял бывший капитан, подставляя лицо свежему весеннему ветру. Все собирался уйти, но никак не мог. Будто ноги к земле приросли. Терять близких – всегда тяжело.

Вернувшись в пустой дом, занялся наведением порядка. Среди разбросанных вещей нашел пару поношенных, но еще добрых телогреек. И некоторые необходимые в быту принадлежности. Жизнь налаживалась.

Осмотревшись во дворе, Николай обнаружил под навесом горку березовых поленьев. Через несколько минут он затопил в доме старую печку. Дым, вылетая из трубы, синим покрывалом окутывал двор. «Есть тепло – значит, будет жизнь».

В течение двух последующих недель изо всех сил старался Цыганков наладить быт. Одному, отрезанному от мира, было очень тяжело. Но в душе он уже твердо решил, что именно теперь ему и нужна такая жизнь. Именно она должна стать искуплением за прошлое. Именно она должна помочь ему, Николаю, стать спокойным, уверенным в себе человеком. И еще: пусть видят все и знают о том, что не умерло Кульково!

Через время Цыганков понял, что нужно завести хоть какую-то живность. Во-первых, с экономической точки зрения неплохо. А во-вторых, хорошо было бы хоть иногда с кем-то поговорить. Иначе совсем одичаешь.

После недолгих раздумий он решил: кролики. С детства в них влюблен. Спокойные и во всех отношениях приятные зверьки. Но где их взять? Только в Глазовке.

Дарья Михайловна, у которой он когда-то квартировал, доучиваясь в школе, без проблем помогла ему. Женщина была очень рада встрече.

Так появилось у Николая первое хозяйство – три длинноухих серых зверька, кролики-великаны. В бесконечных хлопотах проходили дни за днями. Он переделывал изгородь, вскапывал огород, ремонтировал колодец и выполнял еще кучу всяких неотложных мелочей. Везде работы – непочатый край. Задумываться было некогда.

Только иногда вечерами находила на Цыганкова непонятная тяжелая грусть. Почему он не сразу занялся всеми этими деревенскими делами? Почему возникали теперь перед его глазами безжизненные страшные картины из прошлого? И тогда он выскакивал из дома на улицу и бежал в степь, куда глаза глядят. Измотав до предела организм, возвращался и обессилено падал на кровать. И уже засыпая, чувствовал Николай, как теплится в груди крохотный огонек надежды на то, что прошлое все-таки оставит его в покое.

Он и не заметил, а уже подходил к концу третий месяп с того момента, как дом Цыганковых перестал пустовать.

Шла середина июля.

Два с половиной месяца не было дождей. Каждый новый день, начиная с полудня, царила невыносимая жара. Жуткое огнедышащее марево расстилалось над потрескавшейся серой землей.

Бывшие колхозники, а ныне работники сельхозкооператива, каждое утро собирались у кирпичного здания МTМ, чтобы уже оттуда отправиться на сенокосы и в поля. Люди приходили молчаливые, злые, задумчивые. Жара и суховеи делали свое черное дело.

– Теперь об урожае и думать нечего! – обреченно вздыхали агрономы. – Да и сено сгорело на корню.

И колхозники горевали. Похоже, скотину будет нечем кормить. А как без нее выжить – никто не представлял.

Отправляясь в поля, люди недовольно бурчали:

– Тут забросили нас все, а тут и природа обижает. Против! Все против! Не будет зерна и картошки – хоть ложись и помирай. В собственной стране никому не нужны. Да, участь незавидная. Нагрянут кредиторы богатенькие. Не спрячешь, и семенное заберут. Этим все равно, хоть подыхай.