Были они, была цель — и больше не было ничего.

— Скоро, — попробовал прошептать Берцедер, но вышло жалко. Экстер Мечтатель поторопился со своим комплиментом, когда говорил ему, что он — как вещь. Да, вещи могут чувствовать страх, и предвкушение, и Холдон знает что еще, но каждая вещь для себя — совершенство, универсальный микромир, и ни один предмет не будет буквально внутренне выть от осознания собственной ничтожности.

С Холдоном было не так. Сын Дракона был великим артемагом, но все же рождённым от живой женщины. Потому не мог избавиться от того, что связывало его с живыми: гордости, злорадства, ошибок… и страха. Иногда Берцедер забывал даже трепетать перед ним — настолько Холдон был непохож на отца.

Но Холдон, подобно лучшему артефакту, выполнил предназначение, как только были выполнены его условия. После того, как был возрождён Арктурос, Холдон провел обряд по призыву равного — последнее, чего не хватало Великому Шеайнересу в эти бессчётные годы. Последнее, без чего он не сумел обойтись тогда, перед Альтау — для чего и породил Холдона. Не смог и сейчас.

Холдон запустил невидимый механизм — а потом пал, и явились они, и стало гораздо хуже, потому что трудно испытывать вечный трепет низшего перед высшим.

Солнце давно ушло за четвертую фазу. Витязю должны были уже нанести первый удар. Жаль, нельзя этого увидеть: как Ястанир корчится от боли — за все те вещи, которые были истреблены его артефакторами в эти бесконечные века! Берцедер, взглянул на ближайших ратников и в очередной раз подивился их величавому спокойствию, молчанию… бессмертию, которое сразу угадывалось в них. Хотелось подойти и прислушаться к этому бессмертию, разгадать его тайну, хоть как-то ней причаститься…

Он уже почти набрался смелостит подойти и хотя бы взглянуть поближе, когда прямо перед ним плеснули черные драконьи крылья и прихотливой спиралью закрутился смерч. Потоки воздуха опали у его ног, а потом распластались тела — кажется, ученики, какие-то военные и даже Магистры, а потом он поднял глаза, чтобы увидеть…

Спина сама собой изогнулась в поклон.

— Ну, полно. Мне этого хватило еще пока я спал.

Морозящий встряхнул плечами и повел рукой по воздуху, приветствуя Рати, которые, словно угадав своего предводителя, подались вперед. Сила пульсировала в пальцах, не так, как в прежние времена, да. Тысячелетия сна уберегли его и позволили накопить силы — но силы вытекали всё равно, их словно выпивала магия, в древние времена обрушенная на него теми… былыми братьями. Теперь придётся пробудиться — он всё же отдал спячке слишком много. Многое сотворил и в том покойном состоянии, многих подчинил и даже нашел способ вернуть чад своих — но все же: как славно наконец проснуться и чувствовать знакомую пульсацию магии. Как славно отбросить древнюю оболочку и набившее оскомину имя — Нэриум Гхалл, легендарный герой и мудрец, тот, что помог захоронить Холдона и погрузился в провидческие странствия! Как славно знать, что Светлоликие кипят от бессильной ярости, глядя с небес….

Берцедер разогнулся, глядя на него, как и следовало глядеть: как на легенду. Он ни разу не встречался с Шеайнересом лицом к лицу, держа с ним связь через артефакты или через Магистров — как правило, Фиолетового, тем было легче всего управлять. Теперь он попросту онемел, глядя на то, как перед ним расправляет плечи былой Светлоликий, тот, кто в незапамятные времена бросил вызов Первой Сотне — и не проиграл. Совершенный настолько, что казался почти живым.

— Послезавтра мы должны быть у Одонара, — зычно объявил Морозящий, и по рядам Ратей пробежало движение, но никаких эмоций не было проявлено. — Времени немного. Впереди путь и битва, — он понизил голос и обратился к Берцедеру. — Прибывают ли союзники?

По-прежнему онемевший Берцедер только больше смешался от того, что с ним разговаривают как с равным. От молча наклонил голову.

Нежить начала свой безостановочный прилив еще три дня назад, с самым появлением Ратей. Может, ее привлекало это появление, а может, Шеайнерес бросил какой-то клич — но теперь Мажорные Леса кишели нелюдями сильнее, чем Дохлая Долина, где, как известно, клыкан на вулкашку ползет, а злыднем погоняет.

— Хорошо. Эти, — он небрежно махнул рукой в сторону раскинувшихся по земле Магистров, — могут побыть где угодно. После решу, как с ними поступить.

Он неспешно прошествовал к Алмазным Ратникам, а Берцедер остался распоряжаться. Ученики его лежали без сознания — то ли после переноса, то ли после магического удара. Впрочем, хотя бы даже они были мертвы — какое это имеет значение? Охрана Магистров уже приходила в себя. Это были маги, преданные Морозящему со всеми потрохами, отчасти посвящённые в тайну, увязшие по шею и напитанные его чарами — так что долго искать общий язык не пришлось. Вскоре гвардия подхватила Магистров при помощи магии и потащила складывать их в помещениях Ниртинэ. Разноцветные одежды Магистров подметали землю, собирая на себя сор. Берцедер проводил это зрелище взглядом, еще раз равнодушно осмотрел артемагов Ниртинэ — и заметил, что Морозящий Дракон вновь направляется от Алмазных Ратников к нему.

— Спрашивай, — велел он, останавливаясь напротив. — И не сомневайся, и уж тем более не бойся: мы — в одних рядах. Вещи отвечали тебе всегда? Я тоже отвечу. И я вижу, что ты хочешь спросить.

Берцедера действительно мучил недостойный вопрос по поводу такого скорого появления в Мажорных Лесах Дремлющего со всеми Магистрами. Кроме того, Морозящий Дракон пробудился окончательно. И эта битва послезавтра, которой ранее не было в планах. Означало ли это, что…

— Витязь… мертв? — решился он.

— Жив, — равнодушно обронил Шеайнерес. И Берцедер не поверил глазам, потому что в этот момент предводитель Ратей улыбнулся. Перед тем, как добавить: — Ненадолго.

Он совершил повелительный жест и пошел к зданию, а Берцедер двигался за ним, словно зачарованный, и каждое слово Дракона открывало ему новый свет истины.

— С самого начала было мало шансов убить Витязя. Едва ли он сам даже знает природу своих сил… а я долгое время пытался постичь её. И пришёл к выводу, что дело в Светлоликих. Силы, которые они отдали в бою с Ратниками, не рассеялись и не пропали. Часть их обратилась на Льярелей…

Шеайнерес сделал паузу, словно что-то вспоминая из неимоверно дальнего прошлого.

— Ту, что ныне называют Лорелеей, — почтительно кивнул Берцедер. — И о которой говорят, что ей назначено быть стражем Одонара, разделив при этом силы с Оплотом…

— Эустенар не знал, — спокойно вымолвил Шеайнерес. — Айдонатр едва ли знала тоже. Льярелей сама согласилась взять эти силы. Ради того, кого любила. Думала, что сможет его вернуть. Но когда коснулась его с обретённой магией Светлоликих — магия умерла и застыла, превращая её в то, что… тот хотел бы видеть. Может, от горя. Может, от прикосновения к истинной магии вещей — неважно. Однако она так и не смогла достигнуть совершенства. Жаль. Айдонатр лишь надеялась, что чувства смогут оживить магию Льярелей. И что, разделив силу с кем-то иным, она вернется и будет прежней.

— По последним сведениям, она обратилась в хрусталь уже до груди, — сообщил Берцедер. Морозящий утвердительно качнул головой.

— И это хорошо. Тогда на арене… мне показалось, что я вижу её прежней. Теперь же даже если бы вернулся тот бездник — он не спас бы её. Потому что каждый спасает себя сам. Что же касается сущности Витязя…

Древние камни пели под их ногами. Голосами тайн.

— Оставшиеся силы Светлоликих всё так и витают в Целестии — ведь она была их творением. Уходя… в свет, так сказала бы Айдонатр, так сказали бы они сами… они оставили вечную защиту для этой страны. Однако сделали это в своём стиле, — он слегка приподнял угол губ, — Эти огромные, безграничные силы снисходят лишь к тем, кто подобен Светлоликим. Не знаю, какие критерии сходства они закладывали в эти чары и закладывали ли вообще, или так вышло, что силы признают подобного своим прошлым обладателям… Однако в час Альтау эти силы выбрали Ястанира и до сих пор не оставили его. Спрашивай. Я вижу, ты хочешь.