И он снова ждал. Ослабляя армию Семицветника. Растравляя учеников Холдона — например, Эммонто Геккарис… Натравливая на артефакторий то комиссии, то нежить.

И всё не мог понять во время пробуждений — в силе ли Витязь или нет.

Он ждал и набирался сил, и подталкивал людей или магов обращаться к смертоносцам за помощью — Алмазные Рати тоже должны были копить силы. Пока сил не станет достаточно, чтобы опрокинуть Витязя в бою…

И вот, Ратники возрождены, а сам Шеайнерес вновь на крыльях, и всё равно — чтобы одолеть Ястанира понадобился предательский кинжал.

Берцедер дернул головой, отогнал кощунственную мысль. Ученики уже вышли во двор, теперь боязливо жались подальше от Алмазных Ратей, переминались с ноги на ногу. Несовершенные. Хрупкие. У них еще столько слабостей…

Он смотрел на здание, которое было последним пристанищем его Ниртинэ — и знал, что внутри сейчас происходит великое таинство пробуждения, что только теперь, когда у него самого достаточно жизни, Шеайнерес может дать ее часть своим детям…

Эхо глухого вскрика раскатилось по древним коридорам здания так, что качнулись стены, и задрожали окрестные сосны. Крыша брызнула мелкими осколками, и в небеса взвились тени, за которыми трудно было уследить глазами. Берцедер услышал свист крыльев, дыхание магии с неба — и понял то, что давно было очевидно: Витязь и его войска обречены, кто бы ни был в их составе.

С крыльца разрушенного здания медленно сошел Морозящий, и глаза у него сияли двумя алмазами.

— К Одонару! — велел он, сопровождая свои слова жестом — туда, откуда все яснее и яснее слышался чарующий, напевный зов.

Зрелище его воинов, движущихся в сторону этого зова, наполнило силой и… жизненным холодом.

— Вот же… Холдон побери.

— Н-не поминай, н-накличешь…

— А даже если бы и… я бы посмотрел на него. В такой обстановке.

— Ф-февральская обстановка, как раз под тебя…

— Сколько мы здесь?

— Часа два… ч-черт, у меня стали часы.

— М-магия?

— Холод.

Четыре фигуры медленно брели по белому пространству. Бесконечному пространству. Разнообразия не было почти никакого: твердый, слегка похрустывающий под ногами намороженный наст, местами слегка припорошен снегом: тут недавно была оттепель, а теперь все опять замерзло. Наносы и холмы, причудливые глыбы льда, припорошённые снегом.

Ноги не проваливались, но холод убивал, глаза уже не поднимались, чтобы посмотреть на очередную ледяную горку: неровность почвы? Бывший сугроб? Разницы-то…

— Вот о чем в Семицветнике думали… когда Целестию… сюда сажали?

— Они думали «враг не пройдет», — мрачно отозвалась Дара. — Ну, и как-то неожиданно оказались правы.

— Жаль, Сакура нет, — с грехом пополам выдохнул Гиацинт. — Если бы вернуться и…

— Сам лезь за своей ящерицей, — огрызнулся Макс. — Я постою на краю и понаблюдаю. Спасибо еще, Дара нас выдернула из кабины, а то…

Холоднее стать уже не могло, но кусачие мурашки по и без того замерзшим путникам всё же забегали.

Дракона им пришлось бросить как раз два часа назад. Или вернее, бросил он их: закончилось ли у него топливо, или сработала привычка впадать в спячку при низких температурах, только дракобиль сложил крылья в воздухе и грохнулся в отвесное пике. Реакция Дары при вязке узлов на полетные артефакты оказалась очень кстати: пара секунд — и пассажиры просто провалились бы вместе с транспортным средством в глубокую расселину. А так они всего лишь шлепнулись, правда, тоже не очень вежливо, в холодный снег лицом, на один из местных пригорков. До них еще донеслось печальное и прощальное «би-и-и-и!» — дракобильчик как будто недоумевал, почему хозяева не бегут его спасать? Гиацинт рванулся было в ту сторону, но в него вцепились Кристо и Ковальски. Дара встала первой, отряхивая снег с воротника.

— Это только вещь, — сказала она коротко и жестко. — Она создана чарами, артефактом, но это только вещь. Она не стоит.

Рыцарь промолчал, но дышал тяжело и всё смотрел в сторону глубокой трещины, куда упал дракобиль. Печальные и длинные гудки донеслись еще несколько раз, потом что-то скрежетнуло — и смолкло. Белое безмолвие, которое так хорошо описывается в книжках, упало и придавило разом, и ощущалось даже и теперь, когда они перекидывались фразами…

— В сущности, зачем мы идем? Я думал, достаточно добраться до Антарктиды…

— Ага, а проводники тебе прям так на шею и повесятся, от самого бе-бе-берега…

Кристо пытался не стучать зубами, но это не получалось.

— Я думал, они маги, так что должны были знать, что прибудут гости.

— Проводники — не маги, — скупо отозвалась Дара. — И не нежить. Какие-то сущности — и до сих пор неясно, мертвые или живые, созданные Первой Сотней… Никто не знает, как их позвать…

— И мы идем черт знает куда, потому что не знаем, как их позвать?

— Мы идем, чтобы оказаться достойными этого разговора. Проводники просто так не приходят: им нужно что-нибудь… подвиг… жертва…

— Кодексы, — пробормотал Макс. В этом ледяном воздухе с ностальгией вспоминались даже смертоносцы: о них-то хоть было ясно, где их достать и как разбудить.

Кристо полез в карман за фляжкой, которой каждой из путешественников запасся еще на конечной их остановке, перед вылетом. Во фляжке была водка — прощальный привет из России, и Кристо к фляжке прикладывался уже третий раз.

— Замерзнешь окончательно, — буркнул Макс недовольно. — Это на крайний случай.

— А я не от холода, — не потерялся Кристо. — Жуть тут какая-то, ясно?

— Антарктида, как Антарктида…

Гиацинт, который чувствовал себя, соответственно имени, как цветок на морозе, жалобно охнул. На него, уже почти привычно не обратили внимания. Ледяная корка скрипела под ногами, под уходящим солнцем брызгала под ноги кровавыми отсветами, а иногда — червонным золотом сквозь хрусталь, заставляя Макса прикрывать глаза и ускорять шаг.

— Да, как же, мы же будто по кладбищу идем. Тихо, глухо, сейчас прямо мертвяки полезут…

— Не дури, какие мертвяки могут здесь быть?

— Мороженые… — ответил честный и очень озадаченный голос Гиацинта. Такие честные голоса бывают, только когда описываешь предмет, находящий в твоей непосредственной видимости.

Макс, за ним Дара, а потом уже и Кристо, оглянулись.

В двух шагах от Гиацинта стоял и нагло щерил зубы хорошо сохранившийся покойник. Вечная мерзлота не особенно обтрепала даже его меховую одежку, и о том, что он мертв, говорили только белесые, потрескавшиеся, словно выеденные глаза и совершенно синие, застывшие щеки. Покойник со скрипом потянулся и поднял руку, с которой тут же потерялась толстая рукавица. Жест смахивал то ли на приветствие, то ли на попытку схватить, но Гиацинт не стал вдаваться в такие подробности: он снес мертвяку башку в качестве ответного «здрасте». После чего, как полагается рыцарю юному и честному, задумался:

— Дара, а это не мог быть проводник?

Обледеневшее тело рухнуло вдогонку голове. Дара проводила падение глазами и машинально сказала:

— А… я не знаю.

— Теперь он полупроводник, — буркнул Макс. — Ну, будем считать, мы попросились в Целестию.

Боковым зрением он сразу же уловил зашевелившиеся вокруг сугробы и ничего отмечать больше не стал. Проводники это были, или их подручные, или еще что-то, посаженное тут просто для охраны, но Кристо оказался прав: они шли по снежному кладбищу, которое начало оживать.

Покойники, судя по одежде, разной «выдержки», поднимались отовсюду. Безо всяких зомбических жестов, душераздирающих стонов, и скрюченных пальцев. Просто и деловито, как будто прозвонил невидимый будильник. Какой-то летчик с полуоторванной рукой обмахивал с мундира снег. Еще один деловито ощупывал ледоруб. У одного ботинок намертво вмерз в лед, и ему помогали два дюжих крепыша, почему-то в немецкой форме. Не торопясь.

Такая деловитость характерна только для людей (или нелюдей) с самыми серьезными намерениями.