– Слазь давай! – сурово распорядился он. – Чем быстрей мы закончим, тем быстрей ты отправишься своей дорогой.

Хронист спешился. Грабили его не впервые, и он понимал, что разговорами тут ничего не изменишь. Эти мужики свое дело знали. Они не тратили сил на хвастовство и пустые угрозы. Один из них оглядел лошадь: проверил копыта, зубы, сбрую. Двое других по-военному деловито шарили в седельных сумах, выкидывая на землю все его достояние. Два одеяла, плащ с капюшоном, плоский кожаный портфель и увесистую котомку, набитую всяким добром.

– Тут все, командир! – доложил один из них. – Ну и еще овса фунтов двадцать.

Командир опустился на колени, открыл кожаный портфель, заглянул внутрь.

– Там ничего нет, перья да бумага! – сказал Хронист.

Командир оглянулся через плечо:

– Писарь, что ли?

Хронист кивнул:

– Я этим на жизнь зарабатываю, сэр! А вам от них никакого проку…

Мужик прошерстил портфель, убедился, что путник не врет, и отложил его в сторону. Потом вытряхнул котомку на расстеленный плащ Хрониста и принялся рассеянно перебирать ее содержимое.

Он забрал большую часть бывшей у Хрониста соли и шнурки для башмаков. Потом, к большому горю Хрониста, взял рубаху, купленную в Линвуде. Тонкая ткань, выкрашенная в глубокий царственно-синий цвет – не дорожная рубаха. Хронист ее даже и надеть-то ни разу не успел… Он вздохнул.

Остальное командир оставил валяться на плаще и встал. Прочие принялись по очереди шарить в вещах Хрониста.

– Дженнс, – сказал командир, – у тебя же только одно одеяло?

Один из мужиков кивнул.

– Ну вот, забирай себе одно из этих, второе одеяло тебе пригодится по зиме.

– А плащ-то у него получше моего будет, сэр!

– Бери плащ, но оставь взамен свой. Тебя тоже касается, Уиткинс. Если берешь его трутницу, оставь взамен свою старую.

– Я свою потерял, сэр! – сказал Уиткинс. – А то бы оставил.

Весь процесс протекал на удивление культурно. Хронист лишился всех своих иголок, кроме одной, обеих пар запасных носков, пакета сушеных фруктов, сахарной головы, полбутылки спирта и пары игральных костей слоновой кости. Остальную одежду ему оставили, как и вяленое мясо вкупе с недоеденным караваем невероятно черствого ржаного хлеба. Плоский кожаный портфель не тронули.

Пока мужики запихивали барахло обратно в котомку, командир обернулся к Хронисту:

– Ну, давай сюда кошелек.

Хронист отдал.

– И кольцо.

– Да в нем и серебра-то почти нет! – буркнул Хронист, стягивая кольцо с пальца.

– А на шее у тебя что?

Хронист расстегнул рубашку, показал тусклое металлическое колечко на кожаном шнурке.

– Простое железо, сэр!

Командир подступил ближе, потер колечко пальцами, уронил обратно на грудь Хронисту.

– Ну, тогда оставь себе. Я не из тех, кто встает между человеком и его верой, – сказал он, вытряхнул кошелек на ладонь и хмыкнул с приятным изумлением, пальцем перебирая монеты. – А писарям-то лучше платят, чем я думал! – заметил он, принимаясь делить добычу между своими людьми.

– А мне пару пенни не оставите, нет? – спросил Хронист. – Горяченького поесть раза два…

Все шестеро обернулись и уставились на Хрониста, словно ушам своим не поверили.

Командир расхохотался:

– Клянусь телом Господним, а у тебя яйца крепкие!

В его голосе слышалось сдержанное уважение.

– Ну, вы выглядите человеком разумным, – пожал плечами Хронист. – А кушать-то мне что-то надо!

Вожак улыбнулся – впервые за все время.

– Что ж, с этим поспорить трудно.

Он взял два пенни, продемонстрировал их Хронисту и опустил их обратно в кошелек.

– На тебе, по одному пенни за каждое яйцо!

Он бросил Хронисту кошелек и запихал в свою седельную сумку красивую синюю рубаху.

– Спасибо, сэр, – сказал Хронист. – Возможно, вам стоит знать, что в той бутылке, которую забрал один из ваших людей – древесный спирт, я им перья протираю. Если он его выпьет, на пользу это ему не пойдет.

Командир улыбнулся и кивнул.

– Видали, что бывает, когда с людьми обращаешься по-человечески? – сказал он своим, вскакивая в седло. – Рад был знакомству, господин писарь. Если сейчас пойдете дальше, дотемна как раз поспеете к Эбботсфорду.

Когда топот копыт затих вдали, Хронист перепаковал котомку, убедившись, что все уложено как следует. Потом стянул сапог, вытащил подкладку и вынул из носка сапога туго стянутый сверток монет. Часть монет переложил в кошелек, потом развязал штаны, вытащил из-под нескольких слоев одежды еще один сверток монет, и часть этих денег тоже перекочевала в кошелек.

Тут вся штука в чем – главное, чтобы в кошельке денег было столько, сколько надо. Если мало, то они разочаруются и примутся искать еще. А если многовато, то их, чего доброго, жадность обуяет.

Был и третий сверток с монетами, запеченный в черством каравае, на который могли польститься разве что самые отчаявшиеся грабители. Его Хронист покамест оставил в покое, так же как и целый серебряный талант, спрятанный в чернильнице.

С годами Хронист привык считать этот талант неразменным. До него еще ни разу никто не докопался.

Хотя, надо признаться, эти грабители были, пожалуй, самыми вежливыми, с какими ему доводилось встречаться. Учтивые, деловитые и не слишком сообразительные. Да, конечно, остаться без лошади с седлом неприятно, но в Эбботсфорде можно будет купить новую, и у него все равно хватит денег, чтобы благополучно пережить это дурацкое приключение и встретиться со Скарпи в Трейе.

Ощутив настоятельный зов природы, Хронист пробился через багровые кусты сумаха на обочине. Когда он застегивал штаны, в подлеске вдруг что-то затрещало, какая-то черная тень забилась, проламываясь через заросли.

Хронист отшатнулся, испуганно вскрикнул, потом только сообразил, что это всего лишь ворона захлопала крыльями. Посмеиваясь над собственной глупостью, он оправил одежду и снова выбрался из кустов сумаха на дорогу, смахнув невидимые нити паутины, которые налипли на лицо.

Вскидывая на плечи котомку и портфель, Хронист обнаружил, что на душе у него на удивление легко. Худшее, что могло случиться, случилось, и оказалось не таким уж страшным. В кронах играл ветерок, листья тополя золотыми монетками сыпались в колеи проселочной дороги. Чудный был денек!

Коут рассеянно листал книгу, пытаясь не замечать тишины пустынного трактира, и тут распахнулась дверь и в трактир, пятясь, вошел Грэм.

– Только-только закончил!

Грэм преувеличенно осторожно маневрировал в лабиринте столов.

– Я ее еще вчера принести собирался, да думаю – нет, дай-ка еще разок маслом покрою и дам просохнуть! И, надо сказать, правильно сделал. Господь и Владычица, эти руки еще отродясь не делали ничего красивее!

Меж бровей трактирщика пролегла небольшая морщинка. Потом он увидел в руках у Грэма плоский сверток и просветлел лицом.

– А-а-а! Подставка! – Коут устало улыбнулся. – Извини, Грэм. Это было так давно, я чуть не забыл.

Грэм посмотрел на него странно:

– Четыре месяца – это тебе давно? Да это дерево везли из самого Ариена, да еще по нынешним дорогам!

– Четыре месяца… – эхом откликнулся Коут. Но тут увидел, как Грэм на него смотрит, и поспешно добавил: – Понимаешь, когда чего-то ждешь, кажется, будто прошла целая вечность.

Он хотел улыбнуться ободряюще, но улыбка вышла какой-то больной.

По правде сказать, Коут вообще выглядел довольно больным. Нет, не то чтобы больным, а так, захиревшим каким-то. Сникшим. Как растение, которое пересадили в неподходящую почву, и теперь оно вянет оттого, что ему недостает чего-то важного.

Грэм видел разницу. Жесты трактирщика стали не такими вычурными, как обычно. Голос сделался не таким звучным. И даже глаза – не такие блестящие, как еще месяц назад. Потускнели как-то. Прежде они были как морская пена, как зеленая трава. А теперь больше смахивали на речной ил, на донышко бутылки зеленого стекла. И волосы у него прежде были яркие, точно пламя. А теперь они стали… ну, рыжими. Просто рыжими, и все.