Он посмотрел на меня:

– А ты бы что выбрал?

Я крепко задумался.

– Я бы взял что-нибудь из Брайтфилдовского цикла. «Как закалялся путь», что-нибудь вроде этого.

Отец поморщился:

– Так себе пьеса.

Я пожал плечами:

– А они не увидят разницы. К тому же там то и дело Тейлу поминают, тут уж никто не скажет, что пьеса вульгарная. – Я посмотрел на небо: – Главное, чтобы дождь не ливанул посреди представления.

Отец взглянул на тучи:

– Ливанет непременно. Ничего, бывают вещи и похуже, чем играть под дождем.

– Например, играть под дождем и получить плату шимами? – спросил я.

Тут торопливым шагом подошел мэр. Лоб у него блестел от пота, он слегка отдувался, как будто бегом бежал.

– Я тут потолковал кое с кем из совета, и мы решили, что ничего, можете играть и в зале, если хотите.

Языком тела отец владел безукоризненно. Было совершенно очевидно, что он оскорблен, однако вежливость не позволяет ему сказать об этом прямо.

– Я, право, не хотел бы вас обременять…

– Нет-нет, что вы, что вы! На самом деле, я настаиваю!

– Ну хорошо, раз уж вы настаиваете…

Мэр улыбнулся и торопливо удалился.

– Ну-у, чуток получше, – вздохнул отец. – Пояса пока что затягивать не придется.

– По полпенни с головы! Да-да. Кто без головы, проходит задаром! Спасибо, сэр.

На входе стоял Трип. Его дело было следить, чтобы никто не пролез бесплатно.

– По полпенни с головы! Хотя, судя по розовым щечкам вашей дамы, с вас, пожалуй, следовало бы взять как за полторы головы. Хотя это, конечно, не мое дело…

Трип был остер на язык, острее всех в труппе. Так что он лучше всего подходил для работы, где требовалось следить, чтобы никто не попытался отболтаться или проломиться силой. В своем серо-зеленом шутовском трико Трип мог ляпнуть вообще что угодно, и это сошло бы ему с рук.

– Здрасьте, мамочка! Нет, за малого платить не надо, но, если начнет орать, либо сразу дайте ему титьку, либо выйдите с ним из зала.

Трип тараторил не умолкая.

– Да-да, по полпенни. Нет, сэр, пустоголовым скидки не положено!

Смотреть, как работает Трип, можно было до бесконечности, однако мое внимание в основном занимал фургон, въехавший в городок с противоположной стороны четверть часа тому назад. Мэр долго о чем-то препирался со стариком, который им управлял, а потом умчался прочь. Теперь я увидел, как мэр возвращается к фургону в сопровождении здоровенного дылды с длинной дубинкой – местного констебля, если я не ошибся.

Любопытство взяло надо мной верх, и я принялся пробираться к фургону, стараясь не попадаться на глаза. К тому времени как я подошел достаточно близко, мэр и старик снова спорили. Констебль стоял поблизости, сердитый и встревоженный.

– Я ж вам говорю, нет у меня никакой лицензии! Мне и не нужна лицензия. Что вы, с коробейника лицензию требовать станете? С лудильщика?

– Вы не лудильщик! – заявил мэр. – И не пытайтесь выдать себя за лудильщика!

– Я себя ни за кого выдавать не пытаюсь! – возразил старик. – Я и лудильщик, и коробейник, и много кто еще. Я арканист, дубина вы стоеросовая!

– Вот именно! – упрямо отвечал мэр. – У нас тут народ богобоязненный. И всяких темных сил, которые лучше оставить в покое, нам тута не надо! И всяких неприятностей, которые бывают от вашего брата.

– От нашего брата? – переспросил старик. – Да что вы знаете про нашего брата? В здешних краях небось ни одного арканиста лет пятьдесят не бывало!

– Оно и к лучшему. Поворачивайте-ка оглобли да проваливайте восвояси!

– Ну да, конечно, стану я под дождем ночевать из-за вашей тупоголовости! – с жаром отвечал старик. – На то, чтобы снять комнату или заниматься своим делом на улицах, мне вашего разрешения не требуется. А теперь убирайтесь прочь, а не то воочию увидите, какие неприятности бывают от «нашего брата»!

На лице мэра мелькнул было страх, тут же вытесненный негодованием. Он махнул через плечо констеблю.

– Значит, будете ночевать в кутузке за бродяжничество и угрожающее поведение! А утром отпустим и поедете себе дальше, коли научитесь разговаривать культурно.

Констебль двинулся в сторону фургона, опасливо держа дубинку наготове.

Старик стоял на своем. Он вскинул руку. Передние углы фургона засветились густо-красным светом.

– Не подходите! – угрожающе сказал он. – Не то худо будет!

Сперва я удивился, потом сообразил, что странный свет исходит от пары симпатических ламп, которые старик повесил у себя в фургоне. Мне уже доводилось видеть такую лампу в библиотеке лорда Грейфеллоу. Они ярче газовых, горят ровнее свечей или обычных ламп и к тому же практически вечные. И ужасно дорогие вдобавок. Я мог бы поручиться, что в этом городишке про такие лампы никто и не слыхивал, не говоря уж о том, чтобы видеть своими глазами.

Когда свет начал разгораться, констебль застыл как вкопанный. Но, поскольку больше ничего не произошло, он стиснул зубы и снова направился к фургону.

Лицо у старика сделалось встревоженным.

– Погодите минуточку, – сказал он. Красный свет из фургона начал угасать. – Мы же не хотим, чтобы…

– Захлопни пасть, старый пердун! – рявкнул констебль. Он ухватил арканиста за локоть, как будто руку в печку сунул. Но видя, что ничего не случилось, улыбнулся и осмелел. – Не думай, что я постесняюсь шарахнуть тебя по башке, чтобы ты не творил своих дьявольских штучек!

– Молодчина, Том! – сказал мэр, буквально исходя облегчением. – Тащи его в кутузку, а потом пошлем кого-нибудь за фургоном.

Констебль ухмыльнулся и заломил старику руку. Арканист согнулся пополам и коротко, болезненно ахнул.

Из своего укрытия мне было хорошо видно, как на лице арканиста тревога сменилась болезненной гримасой, а потом гневом, все в одну секунду. Я увидел, как губы у него шевельнулись.

Вдруг откуда ни возьмись налетел яростный порыв ветра, как будто ни с того ни с сего грянула буря. Ветер качнул фургон старика, он побалансировал на двух колесах, прежде чем снова рухнул на все четыре. Констебль пошатнулся и упал, как пораженный дланью Божией. Даже там, где прятался я, примерно в тридцати футах оттуда, ветер был так силен, что я невольно шагнул вперед, словно меня грубо толкнули в спину.

– Прочь! – гневно вскричал старик. – И не тревожьте меня более! А не то я заставлю вашу кровь вспыхнуть огнем и наполню вас страхом, подобным льду и железу!

Слова эти были мне чем-то знакомы, я только никак не мог вспомнить, где я их слышал.

Мэр с констеблем повернулись и опрометью бросились бежать, кося глазом, как испуганные лошади.

Ветер улегся так же стремительно, как и поднялся. Внезапный порыв ветра длился не более пяти секунд. Поскольку вся деревня столпилась около зала, вряд ли это кто-нибудь видел, кроме меня, констебля да осликов старика, которые мирно и невозмутимо стояли в своей упряжи.

– Избавьте это место от вашего гнусного присутствия! – буркнул арканист себе под нос, провожая взглядом беглецов. – Силой своего имени повелеваю вам!

Я наконец сообразил, отчего эти слова казались мне такими знакомыми. Он цитировал строчки из сцены изгнания бесов из «Деоники». Мало кто знает эту пьесу.

Старик обернулся к своему фургону и принялся импровизировать:

– Волей моей станете вы как масло в жаркий день! Волей моей станете вы как поэт с душой священника! Лимонным кремом начиню я вас и выкину в окошко!

Он сплюнул:

– У-у, ублюдки!

Его раздражение, похоже, миновало, и он шумно, тяжко вздохнул.

– Ну что ж, могло быть куда хуже, – пробормотал старик, потирая плечо, вывернутое констеблем. – Как вы думаете, не вернутся ли они с толпой народа?

Я подумал было, что старик обращается ко мне. Потом сообразил, в чем дело. Он разговаривал с осликами.

– Вот и я так не думаю. Однако же мне уже случалось ошибаться. Ну что, остановимся на окраине и подберем последний овес?

Он забрался в фургон сзади и вернулся с широким ведром и почти пустым джутовым мешком. Вытряхнул в мешок содержимое ведра. Результат его явно разочаровал. Он взял горсточку себе, а ведро подвинул ногой осликам.