– Она мальчиком была одета, – сделал слабую попытку оправдаться.

– Одно хорошо: если Евпраксия погибла, с твоих слов все верно, то тут уж легче будет.

– Чем легче?

– Под ногами путаться не будет. А со служительницами Макоши как-нибудь договоримся и заберем девку. Если выживет, оженим тебя, и никто уже рот свой даже в шепоте за углом открыть не посмеет. Крепче любого союза будет. Союзы все лживы, тебя предадут, если будет выгода. Только брак может скрепить союз. Наследники законные, что продолжат твой род!

– Но ведь ты знаешь, что люба мне Забава – дочь твоя! И я ей люб! Почему не дозволяешь нам соединиться?! Какую-то ромейку навязываешь! – Игорь вскочил с лавки и, смутившись от собственной решительности, покраснел, сбился, но набрав воздуха, выпалил быстро, чтобы не успели остановить, прервать.

– Что скажешь, Берислав, долго он еще в чадовой рубахе без портов бегать будет? – хлопнул себя раскрытой ладонью по бедру правитель Киева. И в голосе его было столько разочарования и горечи, что решимость Игоря вмиг спала. Он не скрывал, что ничего не понимает в задумках правителя, опустил голову, тряхнул кудрями.

– Да ты все против меня делаешь!

– Сколько лет прошло, как мы в Киеве на стол сели? Много. А по сей день недовольные не вывелись, что Аскольда слово помнят. Бунта не устраивают, но по углам шепчутся, сговариваются, а мы их вывести-то не можем. Вот тут бы и пригодилась Евпраксиева дщерь Елена, враз бы рты недовольным и прикрыла! Из-за моей ошибки сбежали бабы к древлянскому Нискине, а он свово упустить не позволит. Разумеешь теперь почему тебя женить на Елене нужно?

– Разумею. Но почему Забаву за меня не отдаешь?! Али я не будущий князь?!

– Эк прыткость какая! Ты сначала одну жену обрюхать, потом о второй думать будешь!

– Не хочу потом, – Игорь опустил голову.

– Нет своей головы на плечах – будешь делать, что скажу! Законов наших не помнишь, рассказать – и все одно не поймешь, еще больше дров наломаешь! – махнул рукой князь, – И не спорь боле со мною! Зови своего человека, Берислав!

Воевода подошел к резной двери и приотворил ее. Хвост мышью проскользнул в помещение. Попутно осматриваясь и все примечая.

– Ну, что скажешь, глаза и уши?

– Нашел я женщин.

– Где? Подробного говори!

– Евпраксия вернулась к Нискине, а Елена у Мокоши, в лесах диких.

– Она ж мертвая была, не дышала! – удивился Игорь.

– Значит жива Евпраксия? – князь переглянулся с воеводой.

– Да! Девка побитой оказалась, думали вообще, что мертвая, но шевельнулась. Ведуньи Матери самые сильные… – тихо добавил Хвост, – К ним и потащили княжну… Сам княжич.

– То-то и оно, – кивнул Олег.

– Едва дотащили, чуть дух не испустила, – ответил не Хвост, а Игорь.

– Сможешь туда скрытно подвести? – обратился Олег к мужичку.

– А то! – выпятил тщедушную грудь Хвост, – До самого капища проводил скрытно! Да и княжичу дорога известна. Только… – он вдруг поник. – А лечить кто будет? Ты извини, князь, но твои мастера лучше умеют человека в мешок с костями превратить, чем наоборот. Да и не довезем…

– Нет, князь, нельзя девку обратно, обождать надо… С этими бабами ссориться – весь Киев против себя настроить, – выдохнул Берислав.

– Ступай и будь в городе, кликнем, как решим, – отпустил воевода Хвоста. Тот же в смущении – сапожки сафьяновые – мечта сказочная уплывали вслед за облаками, переступил с ноги на ногу.

– А…

– Завтра приходи поутру, – воевода положил руку на плечо Хвоста, развернул его и подтолкнул к двери.

– Ну что, Игорь, есть мысли кроме как на Забаве жениться? Вижу нет. Значит слушай меня. Поедешь, через несколько дней к храму, дорогу знаешь. Никого не удивит твой приезд – на дорогах неспокойно, да и не простую ты к ним девку привез. А князь, то есть я, беспокоюсь о ней. Она ведь на нашей земле. И будешь наезжать, не часто. Но будешь! – сжал кулак Олег, потому что реакция Игоря на его слова не понравилась, – Хвоста отправь следить, чтобы не умыкнул кто ее, как подлечат, или не сбежала.

Лечение Ольги затягивалось и, похоже, что-то шло не так.

Любава старательно отпаивала подопечную отварами, натирала мазями, но сил девушке не прибавлялось. Она не могла самостоятельно подниматься, сидеть приходилось, подложив жесткие валики из скрученных шкур или набитого душистым сеном мешка. Единственным достижением больной за столь длительное время было "овладение руками" – Ольга самостоятельно брала и держала ложку, чашу; но сильная усталость валила ее обратно; обильный пот, словно после тяжелой работы заливал глаза.

Любава лишь вздыхала и сокрушенно качала головой – она не знала чем еще можно помочь княжне. Когда же терпение лопнуло, и женщина поняла, что не справляется с возложенной на нее миссией, в ясное утро Ольгу переложили на носилки и куда-то понесли. Она испугалась, но на вопрос врачевательница ласково погладила девушку по руке и успокоила, объяснив, что ей нужен совет.

"Консилиум значит" – успокоилась Ольга и решила получить удовольствие – по ее подсчетам она провела в закрытом помещении больше двух месяцев. А тут: яркое, еще не злое по-летнему солнце, воздух с волнующим запахом жизни, да и вообще – простор!

Небольшой отряд очень быстро достиг опушки леса, лишив Ольгу возможности восхищаться увиденным.

Вновь над головою свисали мохнатые лапы елей с шишками, по ним весело скакали шустрые белки. Тропа была не хоженой, путь преграждали завалы или густая паутина, свисавшая седыми кусками размером с одеяло, отчего казалась вековой. Маленький отряд осторожно огибал такие места, не забыв совершить поклон и прошептать:

– Прости, Великая Мать, мы не потревожим…

А Ольга пытливо рылась в остатках памяти, вспоминая пантеон славянских богов, и на ум приходило лишь одно имя – Макоши – Великая Мать, это вызывало трепет и, чего таить, страх от незнания и своей физической беспомощности. Чем дальше уходил маленький отряд от поселения, тем гуще становился лес, первозданная дикая красота вызывала трепетное восхищение силой природы и даже отсутствие летнего солнечного света, который не мог пробиться сквозь густую чащу ветвей, не огорчало.

Путь оказался неблизким: дважды устраивали ночевку, каким-то чудом выходя на места стоянок предыдущих путешественников. Ольгу укладывали под навесом на деревянный настил, заботливо подстелив шкуры. Собрав сушняк, разводили небольшой костер, весело горевший всю ночь и обогревавший путников. А поутру вновь выходили на едва различимую тропу и шли-шли все дальше вглубь девственного леса.

Место, на которое они выбрались, назвать поляной было сложно: скорее проплешина, совершенно лысая, утоптанная, без единого кустика и зеленой травинки-былинки. Что за диво? А вокруг стена леса с густой паутиной. На противоположном конце прямо из земли торчала крыша, крытая таким же седым мхом и еловыми ветвями и что-то напоминающее трубу. Из нее выпускалась белая струйка дыма, витиевато вилась вверх, дробилась, рассекаемая ветками, и терялась в высоте размашистых лап елей.

Ольга пропустила момент, когда появился дивный старик в белой рубахе и широких штанах, собственно, белым у этого персонажа из русских сказок было все: борода ниже пояса, волосы кудлато обрамляли голову и небрежно спускались, спутываясь с длинными пышными усами и бородой, кожа отсвечивала прям лунной прозрачностью, чуть-чуть не сливаясь с одеждой и волосами.

"Ох ты ж! И из какой мы сказки? Это грим?! Не похоже, странно: как такого сохранить в области удалось? Где СМИ? Прохлопали такой сюжет!"

– Здрава будь, Любава, сама и люди твои! – проговорил старик, отвечая на приветствие и поклоны, – Что привело? Раненый? Так я не врачую, сама знаешь, зачем беднягу тащила, мучила?

– Спасибо на добром слове, Добромир! Знаю-знаю, что не лечишь, но тут вот какое дело, – Любава и занятный старец из сказок отошли в сторону большой коряги и зашептались.