В заключение доклада, сделанного в Риме в 1932 году, Павлов еще раз повторил эту мысль: «В речи президента Американской психологической ассоциации на 1931 год Уольтера Гентера, даже несмотря на очень большие усилия оратора, психолога-бихевиориста, отделить физиологию от его психологии, прямо-таки невозможно усмотреть какую-либо разницу между физиологией и психологией. Но и психологи из небихевиористского лагеря признают, что наши опыты с условными рефлексами составили, например, большую поддержку учению об ассоциациях психологов…
Я убежден, что приближается важный этап человеческой мысли, когда физиологическое и психологическое, объективное и субъективное действительно сольются, когда фактически разрешится или отпадет естественным путем мучительное противоречие или противопоставление моего сознания моему телу. В самом деле, когда объективное изучение высшего животного, например собаки, дойдет до той степени, – а это, конечно, произойдет, – что физиолог будет обладать абсолютно точным предвидением при всех условиях поведения этого животного, то что останется для самостоятельного, отдельного существования его субъективного состояния, которое, конечно, есть и у него, но свое, как у нас наше. Не превратится ли тогда обязательно для нашей мысли деятельность всякого живого существа до человека включительно в одно нераздельное целое?» [1951, с. 393].
Итак, временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно же и психическое – то, что психологи называют ассоциацией, будет ли это образование соединений из всевозможных действий, впечатлений или из букв, слов и мыслей. Какое было бы основание как-нибудь различать, отделять друг от друга то, что физиолог называет временной связью, а психолог ассоциацией?
(Павлов И. П. Полное собрание трудов. 1949. Т. III. С. 561).
Это заявление еще раз подтверждает, что единственным методом объективного изучения психического И. П. Павлов до конца своих дней считал физиологические методы.
В этой беседе Павлов рассуждает о мышлении, в частности, обезьян. И опять поражает его безграничная вера в могущество условного рефлекса при объяснении психических явлений: «Мы сейчас имеем полную возможность изучить всю картину этого “мышления”. Вот ответ на вопрос, поставленный психологами еще две тысячи лет тому назад. Перед вами раскрывается весь механизм примитивного думания. Во всем этом “мышлении” действительно ничего нет, кроме наших условных рефлексов и цепей этих ассоциаций. Вместе с тем вы видите, до какой степени законны наши рефлексы, до какой степени они, а также все раскрытые нами закономерности работы коры находят здесь себе приложение» [1951, с. 516].
И. П. Павлов при каждом удобном случае подчеркивал, что при анализе наблюдаемых им явлений он обходится без психологических терминов. «В высших отделах нервной системы, в больших полушариях, происходит преимущественно тончайший анализ, до которого может дойти животное и человек, – писал Павлов. – И этот предмет – чисто физиологический. Я, физиолог, при изучении этого предмета ни в каких посторонних понятиях и представлениях не нуждаюсь» [1951, с. 213].
При этом И. П. Павлов ревностно относился к сохранению «объективного» подхода к изучению высшей нервной деятельности. Вот что он заявил на «Среде» 23 января 1935 года по поводу одного из своих сотрудников: «Жалко, что нет Зеленого, но я бы и при нем это сказал. Этот Г. П. Зеленый начал очень хорошо. Хорошая диссертация его была, энергически думал. Впервые рефлекс на перерыв сделал, впервые рефлекс второго порядка получил и т. д. А когда получил профессорское звание и авторитетную этикетку, то работу энергическую забросил и изобразил из себя человека, который знает не только физиологию, но и психологию, которая понимает субъективный мир. Теперь занимается пустяками… Вместо того, чтобы постараться не действовать топором, после того как научился работать рубанком, он, наоборот, бросил наши точные опыты и занялся фразеологией, игрой слов, теперь вроде Келера опровергает эти опыты» [Павловские среды …, 1949, т. III, с. 48–49].
В тот период, когда И. П. Павлов приступил к изучению условных рефлексов, он стоял на пути переворота в области основных наших утверждений относительно взаимоотношений физиологии и психологии как научных дисциплин. Один из первых своих докладов он назвал «Экспериментальная психология и патопсихология на животных». Но вскоре он убедился, что этот термин является преждевременным, так как разрешить психологические задачи ему оказалось не под силу, а пользование психологической терминологией даже мешало ему. Он перешел на позиции изучения «истинной физиологии больших полушарий головного мозга» и занялся физиологией, не считаясь с психическим миром человека. На известном этапе он утверждал, что его задача заключается в изучении физиологических явлений, в их объяснении и научном толковании. Господствовавшая в то время гносеология допускала эмпирический параллелизм, т. е. утверждение, что, независимо от того, какова взаимосвязь между материей и духом, физическим и психическим, физиологические объективные явления происходят так, как если бы субъективных явлений и не существовало вовсе. Это давало право физиологам заниматься изучением физиологических явлений без учета субъективных психологических явлений. Но это не означало, что физиология отрицала субъективный мир человека или животных, это не означало, что она принимала ту или иную точку зрения в вопросе о природе психических явлений и их связи с явлениями физическими, – физиологи только использовали из господствующих гносеологических утверждений право на самостоятельное построение физиологии вне ее связи с сопутствующими или параллельными психическими явлениями.
Но после того как был накоплен огромный материал, допускавший возможность построения основных законов нервной динамики, снова возник вопрос, являются ли такие знания полными или нет, могут ли физиологи на этом успокоиться и считать свою задачу исчерпанной. И. П. Павлов отвечал на это отрицательно. Он не считал изучение физиологии больших полушарий законченным разрешением этих вопросов и надеялся, что когда-нибудь на этой физиологической канве будет происходить изучение субъективного мира человека.
[Орбели, 1964, с. 251–252].
На одной из «Сред», обсуждая опыты с решением животными задач, которые перед ними ставили экспериментаторы, И. П. Павлов заявил: «Нужно считать, что образование временных связей, т. е. этих “ассоциаций”, как они всегда назывались, это и есть понимание, это и есть знание, это и есть приобретение новых знаний» [Павловские среды …, 1949, т. II, с. 579]. Анализ и синтез раздражений, считал Павлов, «можно и должно называть элементарным, конкретным мышлением» [1951, кн. 2, с. 222]. И еще: «Здесь психология покрывается физиологией, субъективное понимается чисто физиологически, чисто объективно. С этим приобретается очень многое. Мы начинаем понимать, каким образом происходит мышление человека, о котором столько разговоров и столько всякой пустой болтовни» [Павловские среды …, 1949, т. II, с. 586]. Очевидно, что в данном случае И. П. Павлов подменяет сущность знаний механизмом образования новых знаний.
И уж совсем трудно понять следующее заявление Павлова: «Нужно думать, что нервные процессы полушарий при установке и поддержке динамического стереотипа есть то, что обыкновенно называется чувствами в их двух основных категориях – положительной и отрицательной, и в их огромной градации интенсивностей» [1951, с. 391].
Учение Ивана Петровича Павлова о высшей нервной деятельности – это есть та экспериментальная психология и патопсихология, которую провозгласил Иван Петрович еще в 1903 г. и которую он довел до изучения в клинике человеческой невропатологии и психиатрии.
[Орбели, 1950, с. 167].
