Определение мысли как двух третей рефлекса действительно недостаточно. Нельзя, однако, брать приведенное определение вне контекста, в котором оно дано. Специфика задач, стоявших перед «Рефлексами головного мозга», определила и угол зрения, под которым трактуются в этой работе познавательные процессы, в частности, мышление. Сеченовский вывод о том, что «все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы» вовсе не означал отрицания специфики произвольного действия. Последнему же, в отличие от импульсивного действия, свойственна внутренняя фаза, благодаря которой совершение поступка предваряется обдумыванием, взвешиванием, выбором. Сеченову важно было пояснить, не отступая от основных положений рефлекторной теории, происхождение этой фазы. Открытие центров, задерживающих рефлексы, послужило ему не только для того, чтобы указать физиологический субстрат торможения мышечной реакции, но и для того, чтобы объяснить возможность превращения действия из реального в умственное, благодаря чему возникает, как говорит Сеченов, «поступок в мысли», т. е. внутренний план действительности.
[Ярошевский, 1958, с. 76].
Однако при рассмотрении задерживающего механизма И. М. Сеченов и здесь не удержался от широких и не совсем оправданных обобщений. Так, он стал говорить, что «во всех случаях, где сознательные психические акты остаются без всякого внешнего выражения, явления эти сохраняют тем не менее природу рефлексов» [1953, с. 96], что совсем не очевидно. В связи с задерживающим механизмом он говорит о рефлексах с задержанным концом и относит к этим рефлексам мысль, желание, намерение.
Более сложной оказалась судьба идей Сеченова о рефлексах с ослабленным двигательным концом. Спорность (а многим физиологам она казалась сомнительной и даже принципиально ошибочной) этой идеи заключалась, однако, вовсе не в утверждении существовании механизма, ослабляющего рефлекс, поскольку сам Сеченов обогатил науку открытием центрального торможения… Спорным оказалось толкование Сеченовым психологического эффекта этого механизма – связи мысли с ослаблением двигательного конца рефлекса. Спор этот имеет долгую историю и далеко не закончен.
[Ананьев, 1966, с. 47].
Однако это представление противоречит его постулату, что любой психический акт своим внешним проявлением имеет мышечное движение, о чем он говорил в предисловии к книге. Сейчас же он говорит уже о другом: «В мысли есть начало рефлекса, продолжение его, и только нет, по-видимому, конца – движения. Мысль есть первые две трети психического рефлекса» [1953, с. 99]. Выходит, не любой психический акт заканчивается мышечным движением. Наконец, вряд ли можно согласиться с Сеченовым, что умение мыслить появляется благодаря умению сдерживать конечный член рефлекса: «Теперь я покажу читателю первый и главнейший из результатов, к которому приводит человека искусство задерживать конечный член рефлекса. Этот результат резюмируется умением мыслить, думать, рассуждать», – пишет Сеченов [1953, c. 99].
В случае же, если внешнее влияние, т. е. чувственное возбуждение, остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную причину поступка… Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна.
[Сеченов, 1953, с. 100–101].
В своих рассуждениях о том, что мысль не является причиной поступка (я бы уточнил: первичной причиной), Сеченов отчасти прав: мысль что-то сделать возникает под влиянием осознания желания, хотения (т. е. как сейчас говорят – потребности), а осознание последней связано с ощущениями либо внешних, либо внутренних раздражений (ощущение голода, жажды, боли и т. п.). Но, с другой стороны, поступок в данный момент может быть следствием мысли-вспоминания (по механизму ассоциации с другой мыслью), а не следствием внешнего раздражения. Почему-то такие случаи Сеченов не рассматривает. Зато он справедливо указывает на то, что к мысли может присоединяться представление о конце рефлекса (т. е. представление о действии, поступке) и что человек часто выбирает образ действий из множества возможных. Таким образом, в средний член психического рефлекса Сеченов включает и сознательные акты, связанные с конечным этапом мотивационного процесса.
Справедливо его утверждение, что всегда можно найти причину хотению, но вряд ли можно согласиться, что осуществляемые по хотению (в соответствии с появившейся мыслью) движения целиком машинообразны (невольны). Рассуждая так, Сеченов не учитывает сознательный процесс целеполагания (и вообще не использует понятие «цель»).
Лишь в конце книги Сеченов заговорил о роли внутренних условий для осуществления произвольных движений (психического рефлекса): «Итак, вопрос о полнейшей зависимости наипроизвольнейших из произвольных поступков от внешних и внутренних условий человека решен утвердительно». И при этом он снова упорно утверждает, что «первая причина всякого человеческого действия лежит вне его» [1953, с. 114].
Это тем более странно, что Сеченов пишет не только о мысли как рефлексе с задержанным концом, но и о желании как о рефлексе того же типа: «Читателю уже известно, какое место занимает желание в процессе страстного рефлекса [т. е. рефлекса с усиленным эмоцией концом. – Е. И.]. Оно является каждый раз, когда страстный рефлекс остается без конца, без удовлетворения…» [1953, с. 110]. Но ведь желание – это хотя во многих случаях и ощущение, как пишет Сеченов, и, следовательно, отражение в сознании человека возникшей потребности (потребностного состояния), но оно не всегда возникает в связи с внешними раздражителями, а является результатом процессов, происходящих и внутри организма (биологические потребности). Кроме того, по Сеченову, желание появляется как результат неудовлетворенной потребности. Но разве сама потребность не отражается в сознании человека как желание?
Рефлекторный характер актов, где движение отсутствует, Сеченов объясняет весьма своеобразно. Для него нет разницы в том, что проявляется на третьем этапе рефлекса – движение или его задержка, так как задержку он тоже рассматривает как эффекторное звено рефлекса. Но, во-первых, задержка рефлекторного (непроизвольного) движения – это одно, а отсутствие его – это другое. Мы можем видеть лишь внешнее проявление – отсутствие движения, но не можем сказать, должно ли оно было появиться в ответ на внешнее раздражение и, следовательно, было ли оно подавлено возбуждением тормозного механизма. Во-вторых, значит ли отсутствие движения следствием того, что внешний раздражитель был другим по сравнению с тем, который вызывает это движение роковым образом, или же его подавляет более сильный (доминантный) очаг возбуждения, или, наконец, разум человека?
И. М. Сеченов пишет, что «мысль одарена в высокой степени характером субъективности» [1953, с. 100]. Но что это означает, если считать, по Сеченову, что мысль – это две трети рефлекса? То, что этот «рефлекс без конца» тоже субъективен. Если же учесть, что и слова (которые у Сеченова выступают эффекторной частью рефлекса), с помощью которых человек думает, являются «чисто субъективными слуховыми ощущениями» [1953, с. 100], то получается, что и полный рефлекс по своему характеру субъективен. И тут уже возникает неувязка со стремлением Сеченова показать объективный характер психической деятельности, ее обусловленность объективными факторами (внешними воздействиями), для чего, собственно, ему и понадобилось представление о рефлексе.
В заключение И. М. Сеченов останавливается на пробелах в его исследовании:
1) В книге «разбирается только внешняя сторона психических рефлексов, так сказать, одни пути их; о сущности самого процесса нет и помина» [1953, с. 114–115].
