— Прошу, милорд, — она открыла дверь и отступила в сторону, пропуская его. — Надеюсь, вам здесь понравится.
— Закрой дверь, — сказал Эдмунд сипло.
Сердце Магдален бешено застучало. Закрыв дверь, она подошла к столику у очага. — Позвольте налить вам вина?
— Да, спасибо, — он взял чашу, отпил и приставил ее к губам Магдален. — Выпьешь со мной?
Магдален для приличия смочила губы, затем отвернулась и нашла воды из кувшина в медный таз. — Не желает ли милорд умыться?
Голос у нее стал низким, глухим, неузнаваемо изменившимся от волнения. Эдмунд снял шлем и швырнул его на подоконник.
— Помоги снять кольчугу.
Не прожив вместе и дня, они все же были супружеской парой, и каждый знал свои обязанности. Тело ее господина, сражавшегося за ее безопасность и благополучие, было предметом ее заботы. Она помогла Эдмунду стащить кольчугу, стеганую кожаную фуфайку, холщевую рубашку, башмаки и плотно облегающие ноги штаны. После этого она обмакнула в теплую воду кусок материи и застыла в нерешительности. Теперь полагалось обтереть тело мужа, но как это делается, она не представляла, а потому протянула влажную тряпку Эдмунду. Он, тоже нерешительно, взял ее и тщательно обтерся. Магдален подала полотенце. Оба были немы от крайнего смущения, впервые участвуя в подобном ритуале.
Нельзя сказать, что вид обнаженного мужского тела был для Магдален вновинку. В жаркие дни солдаты из гарнизона купались прямо голышом в речке у боковых ворот или просто обливались водой прямо на дворе. В этот двор девочке, конечно, ходить было запрещено, но кто может удержать скучающего в одиночестве ребенка? А в Хэмптоне она не единожды видела в соседней деревне дурачка Джека — тот ходил голый, похожий на стриженую овцу, и никому не приходило в голову сделать ему замечание. Но близость обнаженного тела Эдмунда в уединении этой маленькой комнаты совершенно парализовала ее, и она только старалась не смотреть на него. И все же она не могла не заметить его крепкого телосложения, юношеской гибкости, мускулов, вздувшихся на руках и ногах.
Все время, прошедшее со дня венчания, Эдмунд вел жизнь воина. Ему приходилось спать в канавах и в стогу, в замках и аббатствах, изнеможение порой сваливало его с ног прямо в воротах захваченного города, и он погружался в глубокий сон посреди раздетых трупов, горящих зданий, воплей насилуемых и стонов раненых. Он видел, как людей забивают насмерть дубиной и закалывают мечом, и убивал и закалывал. Он сражался один на один с противником, подчас не имея в руках ничего, кроме ножа, он познал вкус крови и хмельную радость побед. Ему доводилось быть свидетелем пыток, безжалостной резни, неправедного суда, хладнокровных экзекуций, и все это он воспринимал как неизбежную сторону своего ремесла, ибо ему от рождения суждено было оставаться воином, до тех пор пока Бог бережет его.
У него было много женщин за это время, по большей части — шлюх. Исключая одну… Но об этом он старался не вспоминать. Он уже покаялся, исполнил епитимью и получил отпущение грехов, так что можно не волноваться. Но он совершенно не имел представления, как следует вести себя с девственницей и знатной леди, а потому испытывал неудобства в обществе этой изящной, гибкой и молчаливой девушки. Ее присутствие заставляло его трепетать, а все потому, думал он, что это — его жена. Жены не шлюхи, и их уступчивость господину — совсем иное, чем уступчивость, купленная лестью или за звонкую монету.
Отвернувшись от него, Магдален чрезмерно аккуратно сложила полотенце, тем самым как бы подчеркивая, что ее обязанности теперь исчерпаны…
— Магдален!
Голос позади ее был хрипл, но страстен, рука, положенная на плечо — тверда. Он повернул ее к себе, и в глазах, ярко-голубых, как у дяди, она прочла ярость страсти, и задрожала, как котенок, до срока оторванный от живота матери-кошки. Перед лицом этой необузданной силы, перед натиском могучего тела воина она ощутила себя безнадежно хрупкой. Она вспомнила, как обращался с леди Гвендолин Гай де Жерве: мягкие речи, нежные прикосновения и легкие поцелуи. Откуда ей было знать о годах страстной любви между Гвендолин и ее мужем, когда оба были по-юношески здоровы и полны сил, и в бесконечных слияниях могучее тело Гая изливало свою страсть в нежное и хрупкое тело Гвендолин? Магдален ничего этого знать не могла, но ей так хотелось увидеть хоть каплю нежности в глазах этого незнакомого и пока что чужого мужчины!
Эдмунд же, дернув, привлек ее к себе, одной рукой обхватил ее талию, а другой резко поднял ее лицо к своему рту. Она ощутила вкус вина на его ищущем языке. Он прижал ее так сильно, что груди стало больно. Магдален уже не боялась. Безразличие и усталость заменили ей все чувства. Нет смысла противиться тому, что с ней должно произойти в ближайшие несколько минут. Однажды ведь это случается с любой женщиной, если только она не решит постричься в монахини или остаться, как леди Элинор, старой девой, содержанкой у своего брата или иного родственника.
Она упала на кровать, придавленная его телом, и ощутила, как его рука под платьем судорожно стискивает ее бедра. Она чуть приподнялась, пытаясь подобрать сбившуюся юбку и с ненавистью ожидая конца этого кошмара, хотя, наверное, эта рука и этот человек вовсе не хотят сделать ей больно.
Просто он не умел по-другому. Ему и в голову не приходило, что с ней надо обращаться не так, как с прочими женщинами, с которыми он имел дело. Он не знал, что можно иначе.
Когда все кончилось, он откатился от нее и мгновенно провалился в тяжелый сон — естественное для молодого человека следствие недельного путешествия верхом, сегодняшнего чрезмерного возлияния и усталости от совокупления.
Магдален с легким стоном вытянула ноющее тело и устремила взор в потолок. Свечи не были зажжены, и зимний полумрак оживляли только красноватые отсветы горящего камина. Платье задралось, и жесткий валик из юбок резал поясницу. Магдален наконец нашла в себе силы, осторожно выбралась из постели и расправила юбки. На простыни, где она только что лежала, осталось яркое красное пятно. «По крайней мере он получит неопровержимое доказательство невинности жены,» — подумала она, направляясь к двери и морщась от боли при каждом шаге. Тихо отдернув щеколду, она выбралась в коридор и со вздохом облегчения закрыла за собой дверь. И тут обида, жалость к себе, какая-то безысходность затопили ее сердце, и слезы неудержимо хлынули из глаз. Прижавшись к каменной стене, она опустилась на пол, и зарыдала.
Гай де Жерве поднимался по лестнице, хорошо зная дорогу к своей комнате еще по прошлому визиту. Он уже собирался открыть дверь, как вдруг услышат всхлипывания. Он оглянулся и тут заметил в конце коридора маленькую фигурку, белый чепец и горностаевая накидка сверкали в свете факела. На миг ему показалось, что это брошенная на пол сломанная кукла, но тут же понял, что это Магдален. Он быстро зашагал, почти побежал к ней, но Магдален уже отпрянула от стены, медленно встала и двинулась к лестнице.
— Магдален! — он поймал ее руку, когда она попыталась отстранить его и пройти мимо. — Что с тобой, Магдален? Что произошло?
Она отрицательно покачала опущенной головой, не поднимая заплаканных глаз.
— Ничего особенного, милорд. Я пойду в свою комнату, если вы позволите, — она медленно высвободила руку.
На секунду он задержал в своей ладони ее хрупкие пальчики, пытаясь заглянуть ей в глаза, хотя все итак было ясно. Случилось то, о чем он заставлял себя не думать, когда Магдален с тоской в глазах, но решительно вышла из зала вместе со своим супругом.
Теперь Гай, провожая ее взглядом, увидел на накидке ярко-красное пятно. С губ у него слетело проклятье в адрес Эдмунда де Бресса, но тут же Гай раскаялся. Эдмунду никто не объяснил, как ведут себя с молодой женой, и в этом виноват прежде всего сам де Жерве. Хотя излишняя чувствительность — обуза для воина, и было бы странно развивать в молодом человеке, которому до конца жизни придется глядеть смерти в лицо. «Нет, все уладится естественным путем. Перемелется, мука будет. Так было и у нас с Гвендолин,» — решил Гай и пошел в отведенные ему покои.
