Что предсказала Сумасшедшая Дженнет одиннадцатилетней девочке в то давнишнее февральское утро? — Настанет день, и ты будешь молиться, чтобы все оставалось по-прежнему, и как бы тебе ни было плохо, будешь молить Бога, чтобы ничего не менялось, из страха, что грядущее окажется во сто крат хуже.

И вот она лежит в постели и готова все отдать, чтобы ничего не менялось: чтобы Гай продолжил свой путь в Англию, чтобы Эдмунд остался с ней, чтобы он не узнал мучительной правды о непреднамеренном вероломстве жены и дяди.

Теперь один из них — Гай или Эдмунд — должен умереть от руки другого. Невозможно было представить себе, что Гай кому-то проиграет поединок. Хотя на стороне Эдмунда молодость и ярость, ему будут противостоять опыт и ловкость, не имеющие себе равных. Но Магдален знала, что Гай не способен убить Эдмунда, даже если при этом задета его честь. Он скорее подставит себя под меч чем будет биться с человеком, которого сам взрастил и доверием которого так подло воспользовался.

Любовь и кровь! — точь-в-точь, как предсказывала Сумасшедшая Дженнет. Ее любят двое мужчин, и из-за их страстной любви должна пролиться кровь!

Магдален пошатываясь встала и подошла к окну. Внутренний двор был озарен факелами, взад и вперед сновали вооруженные люди, трубили рожки. Казалось, была не ночь, а день в самом разгаре. Интересно, как эти люди восприняли приказ хозяина срочно собираться и скакать неведомо куда среди ночи? Едва ли кто-то, кроме, может быть, ближайших соратников, рискнет спросить хозяина, зачем такая спешка, да и тем Эдмунд вряд ли что-нибудь ответит. Мост опустился, затрезвонил колокол. Дружина Эдмунда де Бресса вышла в путь, когда ночь была уже на исходе.

Магдален осталась у окна. После внезапно закончившейся суматохи молчаливая пустота двора зияла как дно колодца. Сердце Магдален сжималось, стоило ей представить себе встречу двух мужчин, любящих ее. Одного из них она и сама любила, так глубоко, что невозможно было выразить словами, другой был ей дорог как искренний друг, и она была бы последней преступницей на свете, если бы пожелала ему зла.

Едва заалело на востоке небо из гостевого крыла замка вышел со своими вассалами и слугами улыбающийся Шарль д'Ориак. Для них уже были подготовлены лошади, и гости оставили замок, даже не попрощавшись с хозяйкой. Казалось, Магдален должна была бы почувствовать величайшее облегчение, но ее горе и ужас затмили все.

Шарль д'Ориак уехал в высшей степени довольный собой.

Его план был гениально прост и в полной мере оправдал себя. Он видел обоих рыцарей в бою, и яснее ясного представлял, что Эдмунд для Гая де Жерве не соперник: последнему не составит никакого труда убить в поединке вспыльчивого, импульсивного племянника. И тогда де Боргары оказываются ни при чем и все шито крыто. А пока муж и любовник леди Магдален заняты выяснением отношений, предмет их спора остается в замке без всякого покровительства и совершенно без защиты. Размышляя об этом, Шарль не мог не улыбаться. Первую стадию операции по похищению Магдален он провел безупречно. Теперь начинался второй, решающий этап.

Эдмунд гнал лошадей всю ночь, пока звезды не начали таять на небе. Он никому ничего не объяснил, но его лицо было таким замкнутым и неприступным, что никто и не осмелился поинтересоваться, какая нелегкая понесла его вместе с дружиной неизвестно куда и неизвестно зачем. Отряд оказался небольшим: четверо самых верных его вассалов, их пажи и оруженосцы, которые тянули за собой запасных лошадей.

Эдмунд не знал наверняка, успеет ли нагнать Гая раньше, чем тот достигнет Кале, да это и не имело значения: если бы Гай отплыл в Англию, Эдмунд не преминул бы последовать за ним. Эдмунд должен был встретиться с ним лицом к лицу во что бы то ни стало. Он помнил, однако, что Гай не проявлял особой спешки при отъезде, и вероятнее всего, так же не спеша и ехал, останавливаясь в замках гостеприимных баронов и в придорожных монастырях. Так что, если отряд Эдмунда будет скакать день и ночь, то вполне сможет догнать де Жерве.

На рассвете они ненадолго остановились на постоялом дворе в Руа, хозяин которого им сказал, что отряд всадников в серебристо-голубых нарядах действительно проехал мимо двумя днями ранее, без остановки. Сменив измученных лошадей, Эдмунд и его спутники в полдневную жару продолжили свой путь. Все изрядно устали, только лорд де Бресс оставался все таким же неутомимым; он был одержим, и эта одержимость придавала ему силу и поддерживала его выносливость. Преодолеть за день тридцать миль тогда было делом обычным для путешествующего верхом; примерно так, должно быть, и двигались те, когда они проследовали. При том темпе, который задал Эдмунд, меняя на каждой станции загнанных лошадей на свежих, они могли преодолеть путь вдвое больший.

Но уже под вечер лорд де Бресс понял, что не может и дальше гнать своих людей так же, как себя, и они сделали остановку в придорожной таверне. Воины и слуги уснули прямо на земляном полу, завернувшись в дорожные плащи. Эдмунд же, в запыленной одежде с почерневшим лицом и покрасневшими от бессонницы глазами, нетерпеливо мерял шагами и поглядывал на звезды, ожидая, когда они побледнеют и можно будет снова отправиться в путь. Под утро он ненадолго задремал, сидя на скамье и прислонившись к наружной стене таверны, и проснулся от внезапного чувства, будто делает что-то непозволительное, разрешив себе заснуть и забыть о священном долге — защите чести. Пока он не отомщен, он — рыцарь без чести и не имеет права на телесный или душевный покой.

В полдень они узнали, что отрад лорда де Жерве минувшей ночью останавливался в замке одного из местных, аррасеких, баронов. Эдмунд почувствовал что уже наступает на пятки противнику, они прибавили ходу и вечером, выехав на зеленую равнину, начинавшуюся сразу за Бетюном, уже издалека заметили разбитый у реки лагерь, над которым развевался флаг с изображением дракона.

За эти два дня Эдмунд не мог думать ни о чем, кроме как о необходимости как можно скорее догнать человека, подло злоупотребившего его доверием, сделавшего его рогоносцем и оставившего ему на память ребенка-ублюдка. И вот теперь, когда до цели было рукой подать, он остановил коня на гребне холма и в нерешительности посмотрел вниз, на бескрайний луг, на палатки, освещенные светом заходящего солнца. Никто из его спутников не имел представления о причинах, побудивших его к этой сумасшедшей погоне, но сейчас он понимал, что вызов может быть сделан только публично, а как объявить вслух о том, что навсегда уронит его честь в глазах всех этих людей.

Лорд де Жерве, мрачный и подавленный, прогуливался вдоль реки. В вечернем воздухе плыл запах мяса, жарившегося на углях; к лицу липла мошкара, тучами наполнившая влажный воздух. На западе он вдруг заметил группу всадников, но предзакатное солнце било прямо в глаза, и он не мог разглядеть штандарты. «Отряд небольшой. Если только за ним не следует пополнение, — подумал Гай. — Если это мирные путники, придется предложить им ночлег и защиту».

Малоприятная обязанность, если учесть, что его, Гая тяготило сейчас даже общество его собственных рыцарей. На то была причина — та же самая, по которой он не очень-то спешил добраться до Кале; Гай изо всех сил оттягивал мгновение, когда ему придется покинуть берег Франции, оставив страну, где живет любимая им женщина, где растет, ничего не ведая, его единственная дочь.

Он и не предполагал, что способен так страдать, как в последние недели по возвращении Эдмунда, вынужденный держаться в отдалении от Магдален, видеть ее даже меньше, чем в те времена, когда они были всего лишь свойственниками по мужу, а никакими не любовниками. Но тогдашняя простота их общения объяснялась тем, что они все еще чувствовали себя по старой памяти взрослым дядей-опекуном и ребенком. Однако, как выяснилось, такие отношения между зрелым мужчиной и юной, цветущей, страстной женщиной продолжаться долго не могли. Так думал Гай, но на самом деле Магдален любила его всю жизнь — когда была ребенком. Когда повзрослела, даже тогда, когда вышла замуж.