Они уже достигли того места, где дорога круто поворачивала влево. Обочина здесь поросла лавром и ежевикой, и пряный запах лавра висел в вечернем воздухе, смешиваясь с испарениями согретой за день земли.

И вдруг как из-под земли перед ними выросли шестеро дюжих молодцев в кожаных куртках, домотканых штанах и крестьянских башмаках. Вооруженные ножами, дубинками, разбойники кинулись на всадников, явно намереваясь перерезать животным сухожилия. Гай и его оруженосец, вооруженные мечами и кинжалами, тут же ринулись в бой. Но бедные пажи, у которых были только кинжалы, с трудом уклонялись от убийственных ударов тяжелыми дубинками. Мальчишки лишь отгоняли разбойников от себя, стараясь, чтобы их не стащили на землю. Гай хладнокровно орудовал мечом, успев отметить про себя, что нападавшие ведут себя странно, — они пытаются вывести из строя лошадей, а не поразить всадников. Гай был уверен в победе. Хотя разбойников было шестеро, а их четверо, тем не менее эти четверо обучены военному делу, а двое из них — Гай и его оруженосец — вооружены мечами. Такой исход был почти наверняка равнозначен для нападавших самоубийству, и действия их вновь показались Гаю непонятными.

Одна из лошадей с шумным ржанием упала, но Дик, так звали пажа, успел соскочить с нее, угрожающе размахивая кинжалом. Секундой позже тяжелая дубина с хрустом опустилась на запястье мальчишки. Дик закричал, и тут же голова его противника разлетелась как ореховая скорлупа на две части под ударом меча де Жерве.

Магдален, стараясь сдержать испуганно дергавшуюся лошадь, лихорадочно соображала, что ей делать. У нее был с собой лишь маленький, украшенный драгоценными камнями кинжал, но как его можно употребить, когда противник стоит на земле, она не представляла. Разбойники, казалось, не замечали ее, как вдруг один из них бешеным прыжком вскочил на лошадь сзади нее. Злобно выругавшись, он одной рукой обхватил Магдален, а другой хлестал кобылу веткой ежевики. Животное стремглав понеслось по дороге.

Так вот ради чего все это было задумано! Вот почему разбойники стремились перерезать именно лошадей — без них спутники Магдален не смогли бы прийти ей на помощь! Вероятно, этому сброду очень хорошо заплатили, если они рискнули напасть на противника, прекрасно понимая, что кому-то из них неизбежно придется сложить голову в этой схватке.

Мгновение потребовалось Гаю, чтобы понять все это, и столько же, чтобы разъяриться на самого себя. Уж кому-кому, а ему-то следовало быть начеку. Де Боргары еще днем показали, что у них длинные руки, и следовало проявить большую осторожность. Де Жерве развернулся, чтобы пуститься в погоню, но тут один из нападавших уцепился за поводья и начал хлестать лошадь колючей веткой. Животное ржало от страха и боли, а драгоценные секунды летели.

Тем временем Магдален, ошеломленная происшедшим и окаменевшая от страха, не дыша, замерла в седле, с отвращением ощущая горячее, потное тело бандита позади себя; тот крепко держал девушку, пытаясь одновременно вырвать у нее из рук поводья. Лошадь Магдален была резвой, не то что ее прежняя кобыла по кличке Озорница, и Магдален с ужасом подумала, что через несколько минут их уже никто не сможет догнать и никто не придет ей на помощь.

В порыве отчаяния, придавшего ей силу, она ударила что есть мочи локтем под ребро разбойнику и, со злобным удовлетворением услышав его короткое шипение, поняла, что хватка его явно ослабела. Тогда Магдален повторила удар, целясь в живот, и когда он охнул и на секунду выпустил ее, она плохо соображая, что и зачем делает, оттолкнулась от стремян, подпрыгнула, ухватилась за ветку дерева и повисла на ней. Лошадь промчалась вперед, но ее седок, придя в себя, натянул поводья. «Сейчас он вернется и схватит меня», — решила Магдален и, спрыгнув на землю, кинулась в чащу. Но она увидела Гая: он спешил ей на помощь. Шея его коня была сильно изранена, удила — в пене, глаза — навыкате. Гай несся прямо навстречу бандиту. Тот же слишком поздно заметил поднятый меч Гая. У него не осталось времени даже на молитву. Последнее, что он успел увидеть в этой жизни, это ярко-голубые глаза, рукоятка меча, сжатая двумя руками и сверкающее лезвие. Мгновением позже голова бандита летела в кусты.

Магдален все еще стояла на обочине. Ей казалось, что весь мир заполнили умирающие люди и лошади. Но ей потребовалось лишь несколько минут, чтобы очнуться и понять: все люди из ее свиты живы. Только упавшая лошадь безуспешно пыталась подняться с земли, а у ствола дерева, привалившись к нему, постанывал, держась за сломанное запястье, паж.

Подъехал Гай, засовывая в ножны окровавленный меч. Он спешился.

— У тебя на редкость сообразительная головка, милая моя, — улыбаясь сказал он. — Но теперь можешь успокоиться — с этими все кончено.

Судорожно всхлипывая, она бросилась ему на грудь. Сразу же почувствовав жар ее тела, его гибкость и податливость, Гай попытался отстраниться, но Магдален, цепляясь за него, дрожала как осиновый лист, и он уступил. Его руки сомкнулись у нее за спиной, и рыдания девушки мало-помалу начали стихать.

— Пойдем, у нас нет времени на слезы, Магдален, — сказал он, приходя в себя и все-таки отталкивая девушку. — Ты замечательно себя вела, но нужно торопиться в Савойю. Дику необходима помощь врача.

Взяв свою лошадь под уздцы, он подвел ее к двум другим уцелевшим лошадям. Нагнувшись к пажу, Гай приветливо потрепал раненого мальчика по щеке, потом перевязал ему руку платком и помог взобраться на лошадь впереди оруженосца. Магдален надо было сходить за своей кобылой, стоявшей в стороне, но при мысли об обезглавленном трупе ей стало дурно. Гай, казалось, понял ее состояние и сам отправился за лошадью.

— Ты в состоянии ехать сама? — спросил он минутой позже, когда все были готовы к отъезду. Голос его был так спокоен и мягок будто совершенно ничего не случилось.

Магдален задумалась. Если она скажет нет, Гай посадит ее впереди себя. Но она чувствовала, что ему этого не хочется — и знала почему.

— Да, вполне, милорд, — гордо вскинув голову, ответила она.

Ее тон был таким церемонным, что на какой-то момент Гай готов был презреть все условности, усадить ее на свою лошадь, как часто делал это в прежние времена их простых и естественных отношений — взрослого и ребенка. Но те времена давно прошли, и Магдален ныне казалась ему воплощением искушения. Он не знал, когда и как это случилось, и надо было с этим считаться.

— Поистине вы храбры, как все Плантагенеты, Магдален Ланкастерская, — холодно объявил он и помог ей сесть на лошадь.

Магдален такой комплимент не показался достаточным вознаграждением. Но дело было не в том: в те секунды, когда она пробыла в объятиях Гая, Магдален отчетливо понимала, что жаждет близости с ним. Но сейчас приходилось довольствоваться хотя бы тем, что он рядом, и она произнесла в ответ какую-то любезность.

Сидя за высоким столом в большом сводчатом зале Савойского дворца, Магдален тщетно высматривала Гая. Сразу по приезде он проводил свою подопечную до ее комнат и сдал на руки служанкам, посоветовав на прощание выпить для восстановления сил немного вина. Совет благоразумный, но она чувствовала себя ребенком, выставленным за дверь; казалось, никто не подумал о том, что в драме, разыгравшейся после полудня, и она принимала участие. От Эдмунда по-прежнему не было никаких сообщений, и только его оруженосец с некоторой тревогой сообщил ей, что его господин уехал без сопровождения как раз в тот момент, когда на арене объявили последнюю схватку. Магдален послала к герцогине одного из своих пажей с просьбой разрешить ей не участвовать сегодня вечером на званом обеде. В ответ пришел отказ, но не от герцогини, а от Джона Гонтского, который настаивал на ее непременном присутствии в высшем обществе. Магдален оставалось только предположить, что герцог хочет лишний раз подчеркнуть: Эдмунд находится в опале, и тем самым заставить ее в одиночестве присутствовать на вечере.