— Я к тебе очень не безразлична, Эдмунд. Но дай мне немного времени.

В голосе этой прекрасной, любимой женщины он услышал столько нежности, что почувствовал невероятное облегчение. Она провела пальцами по его спине, взъерошила ему волосы, и, когда он лег рядом, ощутила, как он погружается в спокойный сладкий сон.

Магдален же в эту ночь уснуть не могла, она все думала: о своей любви, о Гае, об их ребенке. Глаза ее были сухи, губы твердо сжаты, и временами ей казалось, что она стоит на холодном каменном полу перед алтарем. На рассвете она услышала плач Авроры, поднялась и прошла в соседнюю комнату, чтобы покормить ребенка.

Эрин уже стояла над колыбелью, собираясь сменить пеленки и напевая малышке что-то успокаивающее.

— Доброе утро, моя радость, — Магдален нагнулась, чтобы поцеловать раскричавшегося ребенка. — Не волнуйся, Эрин. Девочка просто проголодалась.

Вынув из люльки младенца, она уселась на табуретку под окном и дала ребенку грудь.

Снизу, со двора, доносились звуки начинающегося дня. Голоса, торопливые шаги, громкие распоряжения, сигнал герольда сразу вслед за рассветным колоколом. Все гости должны были уехать до обеда, и всюду царила атмосфера спешных сборов. Магдален ничего не слышала: как всегда, когда она кормила ребенка, для нее во всем мире оставались только она и девочка, только двое были в этом сосредоточенном одиночестве, и даже присутствие в двух шагах Эрин и Марджери ощущалось ею очень смутно, хотя они то подсовывали ей чашку с медом, то шумно готовились к купанию ребенка.

Внезапное появление Эдмунда в дверях на мгновение нарушило эту уединенность: он никогда раньше не входил во время кормления. Приподняв ресницы, Магдален улыбнулась мужу.

— Доброе утро, милорд.

— Доброе утро, леди, — он пробежал рукой по всклокоченным волосам и поглядел на ребенка, припавшего к груди. Ошеломленно покачав головой, он тоже улыбнулся жене. — Какая хорошенькая!

— Вам надо бы одеться, милорд, — засмеялась Магдален. — Наши гости отбывают, и тебе надо будет попрощаться с ними.

— Не мне, а нам.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, извини меня, Эдмунд, но я плохо спала и падаю с ног от усталости. Я лучше пересижу этот день у себя в комнатах. Ты можешь сказать, что я себя плохо чувствую.

— А это действительно так? — спросил он, встревожившись. — Это не?…

— Нет, — тихо успокоила она его. — Но я действительно устала.

— Тогда я передам твои извинения, — сказал он радостно, готовый ради нее сегодня на все. — Тебе и в самом деле лучше остаться в стороне от всего этого шума и суеты.

Он нагнулся и поцеловал ее — так же неуверенно, как в последние две недели, но все же с чуть большей смелостью. Она не ответила на его поцелуй, но и не отвернулась.

Магдален просидела у окна все утро, прислушиваясь к суматохе, сопровождавшей всякий большой отъезд. Она не видела, как уехал Гай и его рыцари, но, услышав прощальный сигнал рога, почувствовала, как что-то в ней оборвалось. Слезы градом хлынули на ее сложенные на коленях руки. Эрин и Марджери беспомощно топтались рядом, и, когда она жестом велела им удалиться, с облегчением покинули комнату.

Магдален не могла слышать разговора, который состоялся между ее мужем и Шарлем д'Ориаком на плацу: как Шарль игриво спросил Эдмунда, нельзя ли ему на правах родственника остаться в замке еще на неделю, пока из Тулузы не придет вызов от дяди.

Магдален не могла слышать ответа своего мужа, который вынужден был сказать: двоюродный брат леди де Бресс может чувствовать себя в замке, как у себя дома.

Шарль д'Ориак приступил к исполнению своего плана еще до того, как Гай де Жерве со свитой выехал на дорогу, ведущую в Кале.

— Мадам де Бресс, разумеется, будет крайне опечалена отъездом лорда де Жерве?

Эдмунд спокойно воспринял это замечание, сделанное небрежным тоном.

— Она всегда относилась к лорду де Жерве с большим уважением, еще с тех пор, когда мы оба жили в его доме в канун нашей свадьбы, — он зашагал в направлении гарнизонного двора. — У меня кое-какие дела с дружиной, сеньор д'Ориак. Если вам угодно после обеда выехать на псовую охоту, я дам распоряжение на конюшне.

— Может быть, кузина пожелает присоединиться ко мне? — спросил Шарль, не отставая от Эдмунда ни на шаг. — В прошлый мой визит она ждала ребенка, и лорд де Жерве — такая жалость! — не позволял ей принимать участия в подобных развлечениях.

Эдмунд не отвечал, и Шарль продолжил:

— Такая заботливость в высшей степени похвальна, особенно если бы речь шла о жене.

Эти негромко сказанные слова вызвали в Эдмунде беспокойство, но он не понимал почему. Вероятно, все дело здесь было в тоне: слишком сладком и любезном, напоминавшем переспелый, подгнивший плод, а может быть, в серых глазах, серых, как у Магдален, но прищуренных и холодных?

— Полагаю, так и должно быть, — ответил он уклончиво. — Лорд де Жерве в сущности заменил ей отца, Ланкастера, в особенности в эти последние девять месяцев.

— И отсутствовавшего супруга, вероятно, тоже? — стальные глаза д'Ориака сверкнули, острые, как кинжал. И вновь Эдмунд не нашелся, что ответить.

— Моя двоюродная сестра отлично выносила ребенка, — тем временем продолжал Шарль. — Знаете, в конце декабря, когда я имел честь быть здесь, ее беременность была совершенно незаметна. В самом деле, если бы не постоянная забота о ней лорда де Жерве, никому бы и в голову не пришло, что она в положении.

Они уже подошли к гарнизонному двору, и только здесь, под аркой, д'Ориак остановился.

— Покидаю вас, чтобы не мешать вашим делам, но буду рад присоединиться к вашему обществу во время послеобеденной охоты.

Развернувшись, он удалился — только его короткий шелковый плащ развевался на ветру. Эдмунд, озадаченный, смотрел ему вслед. Лоб его был нахмурен: Шарль явно на что-то намекал, но на что именно, он так толком и не понял.

Перед обедом он поднялся к Магдален и застал ее в прихожей господских комнат: она шила вместе со служанками. Ему сразу бросились в глаза ее осунувшееся, бледное лицо и печальный взгляд. Раньше он не обратил бы на это особого внимания, но сейчас это открытие произвело на него удручающее впечатление. В чем же тут дело? Может быть, в том, на что ему намекнули, и надо искать причину ее печали?

— Гости уехали? — справилась Магдален, откладывая в сторону пяльцы.

— Да. Все, кроме… кроме твоего кузена. Он вынужден остаться еще на неделю.

Ее рука метнулась к горлу, глаза расширились от ужаса.

— Сьёр д'Ориак… Он остается?

— Я же сказал, что да, — раздраженно ответил Эдмунд. — Он должен дождаться вызова из Тулузы.

— Скажи ему, чтобы он убирался, — она говорила шепотом, и в голосе ее он услышал страх. — Что он замышляет против меня?

Пусть только посмеет, — заявил он грозно, спохватившись, что сразу должен был сказать об этом, но тут же прочел в ее глазах недоверие.

— И лорд де Жерве уже уехал… — проговорила она медленно, словно обращаясь к самой себе.

— Думаешь, он один в состоянии защитить тебя? Я сказал, значит, сделаю, голос Эдмунда звучал все громче по мере того, как в нем росли ожесточение и раздраженность, возникшие минуту назад, казалось, на пустом месте. — Оставьте нас! — приказал он резко Эрин и Марджери, которые тут же молча ушли. — Ну ответь же мне. Ты думаешь, что кроме лорда де Жерве тебя некому защитить?

Магдален молчала, пытаясь подавить страх и найти нужные слова.

— Я привыкла полагаться на его защиту, — произнесла она наконец. — Он был рядом в течение многих месяцев. Ты можешь понять это, Эдмунд?

— Полагаю, что да, — он подошел к колыбели, где ворковал младенец. — Ты мне еще не сказала, когда родился наш ребенок.

— Ты никогда не спрашивал, — спокойно ответила она, снова вставляя иголку в шитье, и только дрожание пальцев выдавало ее волнение. — Она родилась в апреле.

Эдмунд нахмурился еще больше.