Магдален добралась до комнаты, которую все еще делила с теткой, и стала сдирать с себя измятую одежду.
— Приготовь мне вымыться, Эрин, — коротко приказала она служанке.
— Да, миледи, — присела в реверансе Эрин. — Но сперва я, с вашего разрешения, помогу вам раздеться.
— Да, будь добра. — Магдален прекратила борьбу с кружевами и крючками, предоставив все проворным пальцам служанки.
— О, миледи, у вас кровь на накидке! — с досадой воскликнула Эрин. — А ведь до месячных еще далеко.
— Вот именно, что далеко, — вяло сказала Магдален. — Унеси платье и накидку и застирай их до блеска. Было бы очень жалко лишиться такого красивого наряда, надев его всего лишь в третий раз.
Эрин прикусила язык и воздержалась от дальнейших замечаний. Она сама уже не раз побывала в объятиях здоровяка-конюха, слуги сэра Беллера, и уж конечно, быстро сообразила, почему у госпожи запачкана накидка. Супруг, победоносно вернувшийся с войны, одержал еще одну победу — о чем тут еще спрашивать?
Магдален вымылась перед камином, и горячая вода размягчила ее тупо ноющее тело. Кровотечение остановилось, так что речь шла не более чем об обычных последствиях, сопровождающих утрату невинности. Только почему-то ей показалось, что Эдмунд де Бресс, в общем-то, так и не овладевал ею, так и не познал ее толком.
Поглощенная этой мыслью, она дала Эрин обтереть себя и выбрала для праздничного пира платье из золотистого бархата и парчовую накидку, подбитую мехом. Герцог Ланкастер щедро одарил дочь приданым после свадьбы — этого нельзя было отрицать. Вот только поводов надевать наряды за все это время так и не представилось.
Затянув платье и спрятав волосы под изящный чепчик, она решительно направилась в спальню Эдмунда. Тот еще спал, когда она вошла, но, когда дверь, хлопнув, закрылась, зашевелился.
— Милорд, давно пора вставать и одеваться на пир, — она подошла к кровати, голос ее звучал холодно и строго.
Эдмунд застонал — голова гудела с похмелья. Протерев глаза, он глянул на девичью фигурку у кровати, и все вспомнил. Он потянулся к ней, собираясь вновь затащить ее в кровать, но она резко оттолкнула его руку.
— Милорд, я только что вымылась и оделась на пир, и дважды не собираюсь этого делать. Вам позвать оруженосца?
Эдмунд сел и тут заметил пятна крови на простыне. Почесав в затылке, он посмотрел на Магдален.
— Этого следовало ожидать, — сказала она сухо. — Так бывает, когда девушка лишается невинности.
— Да, я знаю, — он нетерпеливо приподнялся в постели. — Иди ко мне, я хочу еще, дорогая.
Она отодвинулась.
— У меня после вас рана, и надо подождать, пока она заживет.
Эдмунд выглядел испуганным.
— Рана? Но мне никто никогда ни о чем таком не говорил.
— Значит, вам просто не приходилось иметь дела с девственницами, — все так же сухо возразила она. — Я позову оруженосца.
— Мне бы хотелось, чтобы ты спала со мной в этой комнате, — сказал он нерешительно, чувствуя, что робеет от ее холодной официальности. — Но я заметил, что твоих вещей здесь нет.
— Как будет угодно милорду, — ответила она, и скользнула к двери. — Я вернусь, когда вы оденетесь, и мы спустимся в зал.
Этой ночью и все последующие она спала рядом с мужем в их супружеской постели.
Магдален ерзала по бархату скамьи, измученная жарким августовским солнцем. Выходка мужа очень занимала и беспокоила ее. С того январского дня в замке Беллер его страсть только росла и стала в последнее время похожа на наваждение. Он по-прежнему был необуздан и неразборчив в выборе момента для ее удовлетворения. Хотя его страсть не воспламеняла Магдален, она и не была ей отвратительна. Эдмунд был ее мужем, и не только не хуже других, но даже и лучше многих, если внимательно присмотреться к окружающим. И хотя занятия любовью не доставляли Магдален особого удовольствия, Эдмунд во всяком случае стал гораздо осторожнее и старался не причинять ей невзначай боли. «Но, — подумала она, — при всей горячности и необузданности в спальне, в делах, касающихся рыцарской чести и воинского долга, Эдмунд всегда остается трезв, хладнокровен и крайне редко выходит из себя. Так что же могло случиться теперь?»
Ее взгляд блуждал по арене, где все было подготовлено для финальной схватки. Все рыцари, участвующие в сражениях первых двух дней, могли принять участие в этом турнире, подключившись к одной из двух команд. В течение всего дня она надеялась, что Гай де Жерве попросит у нее разрешения защищать ее цвета, и для такого случая держала в рукаве шелковый платок. Но после всего что произошло, она уже не сомневалась, что на такую просьбу со стороны Гая рассчитывать не приходится.
В палатке Эдмунда Гай задумчиво глядел на молодого человека.
— С чего тебе вздумалось вести себя столь опрометчиво?
Эдмунд сжал губы.
— Это был вопрос чести, сэр, — его оруженосец тем временем втирал масло в правую, рабочую руку, пострадавшую от яростных ударов мечом во время поединка. Он поиграл мышцами: надо было восстановить их подвижность к началу боя.
— Объясни! — сказал Гай с внезапно прорвавшимся раздражением, для которого были все основания. Жиль де Ламбер через жену приходился свойственником семейству де Боргаров, и именно об этом Гай шептал Джону Гонтскому. Уж не хотел ли этот рыцарь специально затеять ссору с мужем дочери Ланкастера?
Эдмунд помрачнел, злясь на этот вопрос, но отмолчаться было невозможно. Герцог Ланкастерский — его сюзерен, а Гай де Жерве — не только полномочный представитель герцога, но и его, Эдмунда, опекун в течение многих лет. Обругав оруженосца — что для него было совершенно свойственно, Эдмунд выгнал его из палатки.
— Сьёр де Ламбер заявил мне, что де Брессы породнились с выродком, — выпалил он, задыхаясь. — Тем самым задел честь и мою, и моей жены.
Гай кивнул. Именно это он и предполагал. Длинная тень де Боргаров наконец-то настигла и их.
— Что же ты ему ответил? — спросил он спокойно.
Эдмунд вновь закипел от ярости:
— Я заявил, что он лжец. После этого оставалось только решить спор при помощи оружия.
Все так: и сражение это должно было завершиться смертью или увечьем одного из бойцов. Де Жерве нахмурился. Эдмунд показал, что он сильнее и искуснее, но преимущество не было подавляющим. Если бы им разрешили сражаться без правил, кто знает, чей меч оказался бы более удачливым? И тогда… тогда Англия и Франция были бы вновь ввергнуты в кровавую пучину войны.
В это мгновение в палатку ворвался паж из свиты Ланкастера.
— Сьёр де Бресс? — спросил он, отвесив поклон.
— Что еще? — Эдмунд насупил брови от такой бесцеремонности.
— Я по поручению его светлости герцога Ланкастерского, — сказал паж.
Гай догадывался, что за известие принес посланник Джона Гонтского, и приготовился к бурной сцене.
— Его светлость запретил сьёру Эдмунду де Брессу принимать участие в последнем сражении, — объявил паж. — А также запрещает присутствовать за трапезой в главном зале Савойского дворца в течение трех дней.
Эдмунд побледнел. Паж, выполнив поручение, отступил на шаг и снова поклонился.
— Я ни за что не соглашусь с этим! — взорвался Эдмунд.
— Не будь дураком больше, чем ты есть, — посоветовал Гай. — Это более чем легкое наказание за твое непослушание во время турнира. И, вообще, не принимай все это близко к сердцу.
Когда Гай с пажом вышли из палатки, взбешенный Эдмунд взревел. На чем свет стоит понося своего оруженосца, он чуть было не ударил его, когда тот, не на шутку перепуганный, вбежал в палатку.
— Помоги мне! — заорал Эдмунд, указывая на кольчугу.
— Но… заключительное сражение, милорд, — запинаясь, пробормотал изумленный оруженосец. — Оно начнется через какую-нибудь четверть часа.
— Оно начнется без меня! — прошипел де Бресс, все еще белый от злобы и унижения. Как он объяснит свое отсутствие на ристалище жене? Та наблюдает за боем и ждет своего рыцаря, предвкушая, как будет им гордиться по окончании турнира. Но затем она узнает… Все узнают о том, что он наказан, и тогда… как же тогда она устыдится его!
