Инна протянула мне салфетку, которая мигом промокла от моих слез, как только я поднесла ее к глазам.

— Тогда… я подумала, что это совпадение. Ну или вещий сон. Лишь потом, когда я попала в лагерь и узнала, что за существо живет во мне, поняла — это тогда впервые проявился мой дар. Той ночью я изменила будущее Злате. И она убила своего мужа. Хотя, по сути, убила его я.

У меня не хватило смелости поднять взгляд. Пелена слез размыла очертания моих рук, сжимающих салфетку, моих плотно сомкнутых коленей, которые окаймлял белым пятном пол.

Я еле нашла в себе силы произнести еще несколько слов. Ведь нужно закончить.

— Через неделю после смерти мужа, Злата выбросилась из окна. Юлю отправили в детдом… И все это из-за моего длинного носа, который я всунула в чужую семью. Если бы я не…

— Прекрати! — гаркнула Инна. — Я считаю, что каждый мужчина, который поднимает руку на женщину, заслуживает смертной казни! Если б мой муж хоть раз поднял на меня руку, то я б его на месте четвертовала! Но давай не будем о правильности или о неправильности твоего поступка. Как сказал Камиль, ничего уже не изменишь и нужно простить себя.

Лёня нежно погладил меня по плечу и сказал:

— Я тоже так считаю. Кстати, я и похуже истории слышал.

— Мою слышали? — Инна с шаловливой улыбкой посмотрела то на меня, то на Лёню. Мы дружно покачали головами. — Слушайте. Если не боитесь ужастиков и черного юмора. Это случилось шесть лет назад, когда я еще работала хирургом. В одну смену я оперировала мужчину, который пострадал в автомобильной аварии. Не буду вдаваться в подробности, а то у вас волосы дыбом встанут. Так вот. Я делаю скальпелем надрез, а он постепенно затягивается. Делаю снова — то же самое. «Наверно, меня глючит от недосыпа и усталости, ведь уже вторые сутки не сплю», — думаю я, потом беру себя в руки и пробую еще… и понимаю: меня таки не глючит! Надрез срастается сам! Многое я в жизни видела и всегда держалась, но в ту ночь от шока потеряла сознание. Когда очнулась, оказалось, что пациент мой умер. И, вы же поняли, его дар перелетел ко мне.

Подруга с легкостью говорила о таких вещах… Приключись подобное со мной, я бы слезами заливалась. А Инна рассказывает свою историю, словно анекдот. Хотя дальше я поняла почему…

— Когда мой дар начал себя проявлять, в больнице стали происходить смешные и нелепые вещи. Например, пациент вставал после операции и бегал по коридору. Хотя физически не смог бы такого сделать. Или же старушка при смерти танцевала сальсу на глазах у ошарашенных родных. А всему виной мой дар, который в те короткие часы, что мне повезло прикорнуть в подсобке, развлекался как мог.

Командир подхватил ее рассказ:

— В газетах начали появляться статьи по этому поводу. Мы поняли: появился новичок с даром и не ведает, что творит. Правда, мы не сразу вычислили, кто именно из больных или врачей получил дар. Но, к счастью, успели опередить Горожан и умыкнули Инну буквально перед их носом.

— Да, я очень рада, что попала в лагерь, а не в Апексориум. — Инна с нежностью взглянула на Командира, но он сразу же отвел взгляд.

— Хорошо, что я тоже попала в лагерь, — сказала я. — Ведь в Апексориуме меня бы наверняка за подобное отдали под суд.

Лёня покачал головой:

— Не факт. Они ничего не узнали бы. Ты ведь другим прославилась. Как сейчас помню. Прихожу я к приятелю в участок, и он мне говорит: «Ты не поверишь. Задержали пятнадцатилетнюю девчонку. Она в одиночку отметелила парня и разнесла его квартиру так, будто банда головорезов постаралась». — Посмеиваясь, Лёня похлопал меня по плечу, пока я спрятала глаза, заливаясь краской. — Я сразу понял, что у нас в лагере будет пополнение.

Теплая, дружеская атмосфера между нами согревала мое сердце. Пока мы болтали о том о сем, время летело незаметно, но я все медленнее моргала и реже поддерживала разговор. Плечо друга мне показалось очень удобным, так что я устроила на него голову, прикрыла глаза… и почти мгновенно вырубилась.

Разбудила меня какая-то фраза Эммы. На голос заместителя у моих ушей повышенная чувствительность. К счастью, он прозвучал где-то далеко, и я разрешила себе еще немного понежиться в теплой кроватке и объятиях.

Объятиях?

Мои веки вмиг распахнулись. Настороженное лицо Лёни находилось всего в нескольких сантиметрах от моего. Он явно к чему-то прислушивался. Голова моя покоилась на его руке, нас укрывало одеяло. Не успела я встрепенуться от шока и начать возмущаться и выбираться из объятий, как дверь открылась и Лёня набросил на мою голову одеяло.

— Доброе утро. Ты Снежану не видел? — спросила Эмма.

Я перестала дышать и замерла. Сердце так громко колотилось в груди, что я испугалась: вдруг Эмма услышит его. Не хватало еще того, чтобы она застукала меня с Лёней в одной кровати. Отмазка — я сама не знаю, как сюда попала — вряд ли сработает.

— Не видел я никаких Снежан! — заявил друг. — Дай поспать!

— Спи себе… — буркнула Эмма, и дверь закрылась.

Наконец-то я позволила себе вдохнуть. И только воздух наполнил легкие, как во мне проснулось нестерпимое желание пнуть друга хорошенько! Но вовремя вспомнив, что даже самые слабые удары могут быть болезненны ему, я просто дотянулась рукой до его ребра и со всей силы защекотала его.

Лёня взорвался смехом и перекатился на спину, освободив меня от объятий. Я мигом выпрыгнула из-под одеяла и ступила босыми ногами на пол. Белая плитка сразу ощетинилась холодным прикосновением к моим ступням, согретым под одеялом. Я забыла о том, что собиралась читать морали другу, и принялась искать обувь.

Мои балетки стояли рядом с тапками Лёни. Какая вероятность того, что Эмма не обратила внимания на мою обувь? Один шанс из тысячи?

Тяжело вздохнув, я опустилась на койку и лениво всунула ноги в балетки.

— Как я оказалась в твоей постели?

Лёня свесил ноги с койки и ответил:

— Уснула на моем плече. А потом не хотела просыпаться, когда я тебя будил.

— Больше кроватей в госпитале нет?

Друг выдержал мой сердитый взгляд. Что-то в давно знакомом лице изменилось. И дело не в сине-желтых разводах по коже. Я только сейчас поняла, что Лёня до сих пор ничего не сказал о моих взаимоотношениях с Мартином. Ночью в подробности я не вдавалась, но даже без них из моего рассказа было понятно, что между мной и Мартином больше, чем перевод книги. И сейчас я совершенно не представляю, что происходит в голове у Лёни.

Но несмотря на его мысли, одно я должна была сказать давно.

— Прости меня. Прости, что лгала тебе.

К сожалению, от этих слов мне легче не стало. Уснувшее чувство вины пробудилось и костлявыми руками скрутило душу в жгут. Да и Лёня не обнял меня со словами: «Конечно, прощаю», — как делал сто тысяч раз прежде. Он напрягся.

— Прощу, если честно ответишь на один вопрос.

— На какой?

— Ты любишь его?

Мои глаза вмиг широко распахнулись. Дыхание перехватило.

— Меня любой ответ устроит. И да, и нет.

Я вздрогнула только от мысли о том, что внезапно в один кошмарный день могу осознать, что люблю Мартина. Те чувства, которые успели зародиться, я сожгла, а пепел запечатала за семью замками. Поэтому честно ответила:

— Нет.

Но внутри меня что-то тревожно заныло. Будто сработал встроенный детектор лжи. Я опасливо прислушалась к себе…

Заговорив уверенным голосом, Лёня отвлек меня от размышлений:

— Скажи Эмме, что я схожу куда-нибудь с ней. Забери у нее досье. Если там будет хоть одна противозаконная мелочь, мы вычеркнем Мартина из Списка и передадим его в Апексориум. А если нет — то я договорюсь с будущим Командиром о том, чтобы вышвырнуть эту мразь из лагеря.

— А книга?

— С книгой потом разберемся. Главное, что он больше не тронет тебя. Можешь не переживать. В любом случае я сделаю так, что завтра-послезавтра Мартин съедет из лагеря.

Я заставила себя растянуть губы в радостной улыбке, выражая благодарность. Почему же на душе так мерзко, противно, горько… Не хватало еще, чтобы я жалела негодяя! И не хотела, чтобы он уезжал. Совсем спятила, что ли.