Впереди рубки видно было, как жена моя склонилась над умирающим; от ужасной болезни он казался зеленым. Я крепко сжал древко флага и стал в душе молится так:

— Милое, доброе, отзывчивое судно! Ты, которое так часто побеждало и усмиряло морскую стихию, плыви скорее с больным ребенком на родину, и он будет спасен.

На другой день я встал на заре и, нагнувшись над бортом, вдруг увидел, что океан, похожий только что на чашку с тяжелой ртутью, вдруг покрылся пеной от движения какого-то огромного стального веретена. Матрос бросил в воду доску. Стальной цилиндр повернулся. Показались белый живот и челюсти. Они сжимались и раскрывались со смешной и отвратительной гримасой.

— Акула! — сказал один пассажир.

Доска исчезла в глотке рыбы.

— Вот еще одна! — заметил матрос.

— А там дальше, посмотрите-ка, сколько этих чудовищ! — крикнула одна дама, забавляясь этим зрелищем.

— Наш «Сен-Дени» эскортируется флотилией подводных лодок, — пошутил лейтенант парохода.

В самом деле, эти рыбы конической формы, с кожей, имеющей вид железа или стали, то появлялись на поверхности океана, то опускались на дно, вылавливая отбросы еды, которую выбрасывали с судна, и напоминали подводные лодки.

— У этих морских тигров нюх охотничьих собак, — начал снова лейтенант. — У нас в кладовой лежит издохший баран. Они это почувствовали. Вы увидите сейчас их.

Пассажиры сгрудились у борта.

Баран, с которого не сняли шерсти и рогов, был выброшен в море двумя матросами и тут же разорван двумя акулами пополам.

— Браво! Хорошо поделили! — закричал один пассажир.

— Они не отстают от судна. — заметил лейтенант. — Предчувствуют ли они, что их ждет более тонкое блюдо: человеческий завтрак или, вернее, завтрак из человека?..

Я спросил у него, правда ли утверждение, что акулы особым нюхом предчувствуют смерть человека на пароходе.

— Да право же, эти молодцы обладают чудесной памятью и помнят, что мы бросаем тела умерших в море!..

Когда я подошел к жене, то нашел возле нее доктора на коленях перед моим сыном. Он с нежным вниманием лечил нашего малютку во все время плавания.

— Еще шесть месяцев тому назад это был сильный ребенок, тяжелый для своего возраста и с большим аппетитом, — говорила бедная мать, как будто извиняясь за хрупкость нашего маленького призрака.

…Всю эту ночь мы проплакали. Когда солнце взошло под перламутровым океаном, матрос, чистивший палубу, уронил щетку в воду. Ужасная гримаса на морде акулы была ответом на этот подарок.

Жена и я, раздавленные горем пред постелью умирающего сына, слушали его предсмертный, все слабеющий стон. Это было, как мяуканье маленького, голодного котенка.

Жена обняла меня и, задыхаясь от рыданий, сказала:

— Не нужно, чтобы он умер на пароходе!!..

Ни один из нас не смел себе признаться в чудовищном предположении, мысль о котором вас преследовала.

Сколько дней прошло в муках, которые невозможно передать никакими словами!

Наконец, наш больной спокойно уснул — и безумная надежда зародилась в сердцах наших.

Доктор подошел к нам, нагнулся и сказал:

— Не заметили ли вы, что бедное дитя…

Я и жена, обезумев от горя, защищая малютку от рук доктора вскричали:

— Он отдыхает, тише. Он спит. Пароход везет его во Францию. Там он поправится.

Вечером командир «Сен-Дени» велел позвать меня.

— По нашим правилам, — сказал он мне, — нужно хоронить мертвых на судне в двадцать четыре часа.

Я ответил:

— Что вы хотите этим сказать? Что значат ваши слова?

— До завтрашнего утра, — заметил он с неопределенным жестом.

В эту ночь, качая по очереди нашего маленького сына, мы шептали:

— Ты спишь, дитя! Спи. Когда покажется Марсель, мы разбудим тебя.

Заря востока засияла на небе. Вокруг парохода прыгали акулы.

Ужасная радость заставляла их в восторге подниматься над волнами.

Командир, его помощник, пассажиры, матросы с обнаженными головами окружили нас. Они уверяли нас, что доктор хочет осмотреть нашего ребенка.

Но он одним движением накинул на него простыню и завязал ее концы.

— Командир, — кричал я, — вы не сделаете этого преступления. Заклинаю вас…

Жена в безумии тормошила доктора.

Два матроса схватили нашего сына. С ним обращались, как с пакетом, его передавали с рук на руки. Его отняли у нас.

— Он спит. Мы клянемся!..

Акулы прыгали с такой силой, что все море вокруг кипело белой пеной.

Они почти вставали в воде, опрокидывались на спину, показывая свой живот.

— В последний раз обращаюсь к вам, командир. Подумайте. Еще четыре часа — и мы во Франции. Ваше правило диктует вам подлость, о которой вы пожалеете.

— Еще четыре часа, ради Бога! — молила жена.

— Кончайте! — приказал командир.

Его палец указывал на океан, где прыгали отвратительные акулы, и мой малютка, мой сын, брошенный в воду, был разорван на куски и проглочен ими!..

…Я видел все… Тогда я вынул револьвер — и командир упал…

Мы с женой уже собирались покинуть остров Сен-Пьер и Микелон и возвратиться через Нью-Йорк во Францию, когда случай свел нас с капитаном Дорбеленом. Его шхуна «Жоржетта-Жанна» уходила на другой день, и он предложил нам доставить нас прямо в Сен-Мало.

Хотя такой путь более долог, чем на пароходе, жена моя тотчас соблазнилась этим предложением. Она недавно только оправилась от серьезной болезни; мне велено было ни в чем ей не перечить, и я тем охотнее уступил ее капризу, что он пришелся по душе и мне. И, на другой день, мы поплыли во Францию.

Перед самым отъездом нашим получено было печальнее известие, памятное всем — о пожаре и гибели «Вольтурно»[5].

Клара особенно взволновалась этим. По натуре суеверная и притом нервная после болезни, она увидела в этом дурное предзнаменование для нашего пути. Долго мы с капитаном убеждали, уговаривали ее и, наконец, она успокоилась. Все на шхуне наперерыв старались сделать ей путешествие приятным, в особенности капитан. У него был неистощимый запас анекдотов и рассказов, правдивых и вымышленных, подобранных во всех четырех концах света, и рассказывал он их изумительно. Тут были и собственные приключения, сильно драматизированные, и легенды, который так любят моряки, в том числе и о морском змее.

— А вы-то сами, капитан, верите в этого морского змея?

— Ну, разумеется. Не в колоссального боа, конечно, о котором говорит легенда, но в чудовище, которое видели в разных местах люди, достойные веры, и в которое один французский лейтенант даже стрелял из пушки — безуспешно. Знаем же мы доисторических бронтозавров, ихтиозавров, птеродактилей — почему не допустить, что такое же чудовище, без сомнения, уже доживающее свой век, еще сохранилось где-нибудь на дне океана?

— А сирены, капитан? В них вы тоже верите?

У капитана стало серьезное лицо.

— Сирены, сударыня?.. Как вам сказать… Да вот, я расскажу вам один фактик из личных воспоминаний — вообще я об этом не рассказываю, так как мне не верят и смеются надо мной.

Это было несколько лет тому назад, в китайских водах, на борту вот этой же самой «Жоржетты-Жанны», совершавшей тогда свой первый рейс. Опасаясь бури, я вглядывался в горизонт, и вдруг вижу, у кормы, саженях в тридцати, выдвигается из воды этак до пояса фигура, очень смахивающая на человеческую, женскую.

Признаюсь, я подумал, что то мне мерещится… Протираю глава, снимаю очки… Сирена исчезла. Говорите, что хотите, ваша воля — но, по-моему, это была сирена. Она скрылась слишком быстро для того, чтобы я мог хорошенько разглядеть ее, но мне не забыть ее длинных, черных волос, рассыпавшихся по спине, с которых струилась вода. Разумеется, никто мне не поверил, что я видел сирену, так как я один ее видел.

Я не мог удержаться от улыбки. Но жена моя поспешила заверить: