«Ты живешь в эпицентре…» Ты живешь в эпицентре Физически нового поля, Где посеяны песни твои, Торжества и заботы. Где без меры рассеян Иль полон пустой заботы, Ходит кто-то «он гоша», С кем свел бы на нет разговоры… Но и он вдруг уходит, Он крайним остаться боится. Ах, всегда это так, Болтуны – тишине надоели! Но когда тебе грустно И, может быть, долго не спится, Посещает Грушницкий В своей знаменитой шинели… … XX век. Экспедиционная эпоха «Азиатская моя Ойкумена…» Азиатская моя Ойкумена, Тыщи лет твоим холмам и курганам. Я цыганствую в степи с балаганом, Поклоняюсь и ветрам, и каменьям. Балаган мой – не родня утлым избам, Рад не рад родниться древним просторам. А по бранным торжествам и по тризнам Рад не рад служить отечеству кровом. «…Вечор, ты помнишь»… эти строки!..» «…Вечор, ты помнишь»… эти строки! Их русский стиль и русский лад… Авроры образ волоокий И карт пасьянсовый расклад. Шумок – застольный и пристойный — Беседы, чудящейся мне. Гул томный, праздничный, престольный… Обряд гаданья при луне. А вьюга?.. Вьюжится и ныне. И женщина глядит в окно Упрямей тем, чем заунывней Мужчина пьет свое вино. И лампа меркнет вполнакала В камина чреве жестяном. Тепла – ничуть. И счастья мало В гуденье вьюги за окном. Ах, нынче противопоказан Порыв влюбляться и парить, Стихи отечественным азом И по-французски говорить, Блистать и делать реверансы, А честь – так пулей защищать! Свои романы и романсы Любимым дамам посвящать… Уж говорим не русский – «рашен», Не понимаем слова «вящий»… Увы, не славим день вчерашний И укоряем настоящий. Не можем жить без укоризны! Мы в кровь впитали исстари Обряд и русский образ жизни Японским богом материть. За что мы так «неровно дышим» Своим отеческим дымам? «Вечор…» мы помним, но не слышим. И вьюга докучает нам. «Чай с сюитой пополам…» Чай с сюитой пополам И по-флотски рис… – Ванька, ты не мсье Иван, а авантюрист. Что ты варишь, дурачок, Это можно есть?.. Верю… верю, но харчо Невозможное. «Чем мы знамениты?..»
Чем мы знамениты? Отсутствием святости. Пивнушки у нас алтари. Дай нам улыбаться До придурковатости, Ведь мы же придурки твои. …О, господи боже! Безбожникам, бабникам Открой же альковы свои И дай нам – заблудшим, Блуждающим – банщика. И бани дотла натопи. Отпарим, отмоем До алебастра Тела и улыбки свои. Дай нам улыбаться До придурковатости. Ведь мы же придурки твои. «Ищу единоверца…» Ищу единоверца. Толпа… музей… погост… О, вычисли мне, сердце, Среди друзей – врагов. Среди моих собратьев — Фанатиков идей. Средь нищих, сирых, знатных — Людей… людей… людей… О, сотвори мне чудо: До смерти потакать. Пока я жив – потуда Искать, искать, искать… «Мне снилась женщина…» Мне снилась женщина. От наготы кромешной Струился свет неведомым сияньем. А я был царь. И должен был, конечно, Владеть национальным достояньем. Завещано нам царствовать беспечно. Тем более – в дремотном состоянье. А женщина в сиянье своем вечном Мне снилась, как… крестьянское восстанье. «Ах, небеса, чреватые дождями!..» Ах, небеса, чреватые дождями! Скрипит грибами роженица – плесень. Рыбак, за лесу пойманный глазами, Идет-бредет по каменному плёсу. Ах, время, приключившееся с нами… Мы в отпуске, на море, черте где… Приходит ночь и падает под нами В игре такой знакомой – чехарде. «Заблудилась над морем чайка…» – Как зовут тебя? – Аня – Как мне звать тебя? – Чайка… Заблудилась над морем чайка. Распластав крыла, заскучала, Волны вспенила и – зачахла, Удручающе замолчала. Поплавочек, тугая пробка, Моря брошенная поверх, Мы встречались с тобой не часто, Мимолетным движеньем век. Баргузин, возмутивший море, Склонен склюнуть тебя в пучину, Склонен плюнуть в меня, мужчину, Заблудившегося у мола… Завитушки волны – волнушки… Блики солнечные – веснушки… Эй, вы там! Я палю из пушки! И швыряю горстями двушки… Эй вы, ветер и клочья пены, Вам не стыдно игрой в пятнашки Забавляться над чайкой бедной? Страшно мне… Я палю из пушки. |
