— На берегу моря часто бывают шторма, но это совсем не страшно, потому что после бури море выбрасывает в дар прибрежным жителям свои сокровища. Самым ценным, понятно, издавна считается янтарь — золотые капли застывшего солнечного света, не отразившегося от поверхности волн, а утонувшего в его глубинах, — но тот, кто вместо янтаря найдет вечную память о лазурных волнах и серых бурунах, о темном морском дне и о закатном солнце на глади воды, будет счастливее в тысячи раз.

Джорджи растерянно моргает и думает, что ему, наверное, очень повезло и попался волшебный автобус — или просто слышится. Потому что он столько раз прислушивался к проезжающим мимо автобусам, и еще ни один — честное слово! — ни разу не заговаривал с ним!

Голос тем временем замолкает на пару секунд, чтобы почти сразу же начать снова:

— Звезды кружатся в собственном танце, ритм коего не уловим человеческим глазом, но зато прекрасно укладывается в такт любого, даже самого непослушного сердца. Звезды пляшут и по одной выходят из круга — спотыкаются и падают: кто на небесный свод, а кто и на земную твердь.

Голос говорит торопливо, чуть ли не глотая буквы, а то и целые слова, будто хочет залпом выплюнуть побольше текста, а то захлебнется, словно хочет отдохнуть от этой болтовни, но никак не получается.

Впрочем, и называть его слова просто болтовней язык не поворачивается.

Джорджи вертит головой, пытаясь найти источник такого восхитительного звука, и натыкается взглядом на двух людей, сидящих за ним.

У того, который трещит без умолку, золотистые искры в глазах и бронзовая кожа. Волосы, черные и взлохмаченные, прижаты к шее стянутыми с головы наушниками. Он бурно жестикулирует и говорит, останавливаясь только для того, чтобы вдохнуть. Второй, напротив, молчит, зато внимательно смотрит на первого. У него светлая кожа, украшенная мелкими убористыми витыми буквами татуировок, нежно-золотистые волосы и прозрачно-зеленые глаза. Джорджи улыбается. Ему нравятся люди с зелеными глазами.

— Светлые пушистые почки распускаются на деревьях, когда приходит весна, солнечный свет возвращается из своих дальних странствий и машет рукой: «Привет! Как вы тут без меня?»

Темноволосый замечает взгляд Джорджи и улыбается, говорит почти без паузы, передразнивая сам себя:

— Привет! Ну как вы тут без меня?

Джорджи растерянно кивает и несмело улыбается в ответ. С ним впервые заговаривают люди. Или, во всяком случае, кто-то очень похожий на них. С первого взгляда не понять.

— Лойи, — жизнерадостно представляется болтливый. Щурит глаза, разглядывая Джорджи, как будто не очень хорошо видит. Люди в таких случаях обычно носят очки, но у Лойи их нет. Джорджи бы тоже ни за что не стал носить, будь у него такие прекрасные солнечные глаза. Собственные зеленые ему, конечно, нравятся не меньше.

— Меня зовут Джорджи, — говорит он не без удовольствия. Ему очень нравится собственное имя — такое восхитительно человеческое и обычное, приятно перекатывающееся по языку. Лойи кивает и указывает взглядом на своего молчаливого приятеля:

— Это Лафале. Он не слышит и говорить не может, так что ты не удивляйся. Он хорошо читает по губам, так что отлично нас понимает. Мы с ней вместе, — многозначительно говорит он Джорджи.

Мальчик хмурится, думая, что его новый знакомый оговорился. Совершенно точно только что перед ним сидели два парня. Но он поднимает голову и видит Лафале — хрупкую девушку с огромными глазами. Девушка смущенно улыбается, глядя, как Джорджи растерянно хлопает глазами. Лойи смеется, а потом берет Лафале за руку. По телу девушки будто проходит рябь. Пылающими огненными буквами меняются надписи на ее коже. «Я люблю тебя», — читает Джорджи. Слова могут быть разными, но суть у всех одна. Лойи отпускает ладонь, и рябь бежит снова, обращая слова в новые длинные тексты. Джорджи вопросительно смотрит на так некстати замолчавшего Лойи.

— Я не очень хорошо вижу, — поясняет тот, подтверждая догадки мальчика. — Раньше, наверное, можно сказать, был слепым.

— Как это? — удивляется Джорджи. — Как же ты сейчас видишь?

Лойи пожимает плечами:

— Ну, вот так. Научился и вижу. Если ты не человек — чтобы начать видеть, иногда достаточно просто узнать, что так бывает. Или чтобы тебя увидел кто-нибудь другой. Или и то, и другое сразу.

Джорджи задумчиво кивает. И тут же вспоминает, что этому облику свойственны иные потребности. Он моргает, с изумлением понимая, что из глаз потекла влага и это, вообще-то, больно. Когда он снова смотрит, Лойи — девушка, а Лафале — снова парень. С сожалением Джорджи понимает, что его новые знакомые все-таки ну ни капельки не люди.

Лойи беспечно насвистывает что-то под нос, улыбается и смотрит краем солнечного глаза на Лафале. Джорджи ерзает на своем сиденье. Украдкой косится на собственные руки. Кожа потихоньку становится темнее и тверже. Мальчишка переводит взгляд на новых знакомых и поднимается с места.

Солнце пляшет в глазах продолжающего самозабвенно болтать Лойи:

— В старом городе каждый день рождается новая история. Начинается с одного слова, но очень быстро разрастается до целого сплетения длинных фраз. Если внимательно слушать, можно услышать их прямо в воздухе. И если ты стал персонажем того неведомого, что рассказывает их, или случайно услышал — запомни, потому что это абсолютно точно очень важно и абсолютно точно безумно хорошо. Я не знаю, что лучше: быть тем, о ком говорят, или тем, кто слышит.

Джорджи молчит несколько минут, вдумываясь в слова, затем кивает: мол, хорошо, так и сделаю. Быть и тем, и другим сразу — просто замечательно, а случайно услышанный совет — самый лучший. Лафале — кривое зеркало слов Лойи; и не будь оно кривым, они бы не дополняли друг друга, как две разные стороны единого целого, которым и вовсе не суждено было бы встретиться, потому что луна не существует без своей обратной стороны, но все равно никогда не видит ее.

Джорджи машет им рукой и выходит из автобуса, гладит ладонями на прощание теплые поручни. Он заехал чудовищно далеко от дома, но это как раз абсолютно не важно.

Джорджи торопится, выбегает на газон и замирает. Кожа становится тверже слой за слоем. Джорджи улыбается тому, кто смотрит на него сквозь небесный свод. Закрывает зеленые, как молодая листва, глаза…

И расправляет ветви.

Площадь залита светом: сейчас раннее утро, и солнце уже здорово припекает. С залива еще дует свежий ветерок, но скоро станет довольно душно. Я сижу прямо на земле, в моих руках старая гитара, и я пою блюз. В этот ранний час людей на площади совсем мало, но мне хочется просто петь для этого солнца, для этого морского воздуха. Я твердо знаю, что к обеденному часу монет в коробке из-под сигар наберется на скромный обед. Я люблю этот город за две вещи: здесь всегда тепло и в местных бистро можно хорошо пообедать. В последнее время мне пришлось полюбить рыбу: рыбная ловля здесь основной промысел и морепродукты довольно дешевы. По радио часто говорят о том, что морепродукты полезны для шестого чувства — мол, развивается интуиция и чуть ли не ясновидение. Возможно, поэтому мне снятся такие сны?

Я довольно молод — наверное, мне лет тридцать. Я живу на летней веранде одной старушки в пригороде. Вместо платы за ночлег я колю ей дрова и хожу за водой. Мы с ней почти не видимся: она все время проводит перед маленьким старым телевизором — смотрит музыкальные шоу и старые мелодрамы. Иногда, когда я вечерами играю у себя на веранде, она спрашивает меня: «Почему бы тебе не пойти на шоу и не заработать денег?» А я не знаю, что ей ответить. Во-первых, мне стыдно идти туда в своих драных джинсах, а во-вторых, там занимаются чем-то другим. Конечно, это кажется чем-то похожим на музыку, но это не совсем музыка. Мне сложно это объяснить, но та музыка, что играет у меня в голове, и музыка, слушая которую я научился играть, — это нечто совершенно другое. Это что-то свободное и чудесное. И совершенно не похожее на музыку из шоу. С таким же успехом я мог бы заявиться работать в стоматологию и сказать: «Ребят, можно я поработаю стоматологом, у меня же есть зубы!» Что-то вроде этого.