Я попятилась. Отступать было некуда, за спиной у «дорогой Эдиты» оказался шкаф, и я уперлась в него, чувствуя себя беззащитной мышкой, на которую напал страшный-престрашный ворон.

— Что. Это. Такое? — чеканя слова, повторила я, тыча пальцем в букет. — Это кости?! Ты даришь даме сердца кости?!

В глазах Себастьяна вспыхнуло что-то вроде сожаления.

— А что, не подходят, да? — печально поинтересовался он. — А я думал… Ну красиво же. Они никогда не увянут, — гордо сообщил он. — В конце концов, кости столетней выдержки — подарок получше, чем трупы цветов!

— Не хочешь дарить трупы цветов, — огрызнулась я, — подари мне какой-нибудь вазон! Только чтобы там было растение, а не прикопанная голова Цербера!

Себастьян оживился.

— Кого-кого?

О, у них нет Цербера?

— Забудь, — мотнула головой я, отбирая у него букет. — Ну и что мне с этим делать? Поставить это в воду и ждать, пока на них появятся почки? Тьфу, — я вздрогнула. — Я имела в виду зеленые побеги, а не человеческие органы!

Мне кажется, очередная брошенная невпопад фраза заметно заинтересовала Себастьяна. Потому что он, прищурившись и присмотревшись ко мне, ни с того ни с сего протянул:

— А ты как-то изменилась.

Я, крепко прижав к груди букет — ничего, если что, отбиваться буду! — серьезно взглянула на бога смерти. Местная Эдита не показалась мне невинным ангелочком, но так то мне! А может, для Себастьяна она была ласковая да нежная нимфа? У него наверняка не слишком приятная специфика работы… Впрочем, как я понимаю, быть богиней любви тоже не ах как приятно. Тут так грязно и серо, что у меня аж мороз по коже! Хотя… Не буду отрицать, мороз по коже может быть совершенно по другим причинам. Например, по той, что я в руках держу букет из костей!

— В каком это смысле, изменилась?! — поспешила возмутиться я. — Если женщина утром не успела накраситься, то это не значит, что называть её публично страхолюдиной входит в рамки приличий!

Себастьян нахмурился. Он хотел сказать что-то серьезное, но вместо этого выдал:

— О свет очей моих! — я отодвинулась ещё на несколько сантиметров и выставила вперед букет. Что-то мне его поведение не нравится! — О ясные звезды на моем небе! Ты всегда невообразимо прекрасна, и никто не сравнится с твоей красотой… — так, что-то с ним не то. — Тьфу! Какой стрелой меня подстрелил этот козел?!

— Какой козел? — удивилась я.

— Купидон твой, — огрызнулся Себастьян. — Стрела его! «Раскрывает тайные чувства и дарит людям возможность делиться ими в благопристойной форме»! В общем, Эдита, — он окинул меня внимательным взглядом, — ты и так великолепно выглядишь. Но ведешь ты себя как-нибудь не так.

Я вздохнула. Настоящая Эдита говорила что-то о том, что Себастьян заколдован… Проткнут, точнее, стрелой купидона. Если верить Себастьяну, стрела не из тех, что влюбляют, а из тех, что заставляют выпускать настоящие чувства на свободу. И, очевидно, вот этот свет очей — это как раз обращение, которое пришлось бы по душе Эдите. Я ни малейшего удовольствия от подобных песнопений никогда не испытывала, потому сейчас могла только наблюдать за богом смерти.

Интересно… Если он был влюблен в Эдиту — ну, не в меня же? — то почему не почувствовал, что был совершен подлог? Это меня смутило. Либо такие уж истинные эти его чувства, либо Себастьян что-то скрывает, либо…

Стрела бракованная.

— В первый раз, — поделился внезапно бог смерти, придвигаясь ко мне чуточку поближе и совершенно не смущаясь того, что букет с косточками теперь оказался зажат между нами, — когда я увидел тебя, ты именно такая и была. Простая, настоящая, не требующая высоких фраз и этих разукращенных во все цвета радуги тряпок. Я уж был уверен, что никогда не увижу тебя так ясно, как в том зеркале… Странно, что ты каким-то образом попала в перечень подозрительных убийств, если ты жива, Эдита, — ещё полшага, и свободного пространства между нами не осталось и вовсе. — Но сейчас я чувствую, что ты такая, как ты есть. И ты будешь принадлежать мне. Мне и только мне.

Я невольно втянула голову в плечи. Что значит, ему и только ему? И…

Проклятье. Он был влюблен не в местную Эдиту. Потому что в зеркале с подозрительными убийствами он её видеть точно не мог. Он был влюблен в меня. В очкастую, мышеподобную, загнанную, иномирную меня!

Черт, что делать-то?

Насчет вопроса «что делать» у Себастьяна был один очень толковый ответ: он планировал меня поцеловать. Склонился ко мне так близко, что случайно ускользнуть от поцелуя не получится, выдернул наконец-то мешающий ему букет и швырнул его на пол — тот разлетелся на мелкие косточки, заплясавшие по всему кабинету, — и склонился ко мне.

— Ты мой подарок… разбил… — пискнула я.

— Тебе не понравился. В следующий раз будет вазон, — пугающе пообещал Себастьян — и поцеловал меня.

Вообще, я намеревалась воспротивиться. Как раз перед тем, как перейти дорогу и, собственно, влететь под колеса автомобиля, я поклялась, что больше никогда в жизни не буду иметь ничего общего с мужчинами. Я торжественно, клятвенно заявляла, что всё это не к добру, что с мужчинами меня ничего хорошего не связывает, а в жизни нет места свободе, если рядом тащится какая-то скотина противоположного пола и пытается ещё свои проблемы перевесить на шею…

В общем, я была очень зла на своего несостоявшегося женишка, мысленно проклинала всех и вся за то, что пустила его в своё сердце и в свою квартиру, а никакие боги смерти с их поцелуями не входили в мои скромные планы начинающей мужененавистницы.

Но сопротивляться, когда тебя целует красавец-мужчина — это одно. А когда этот красавец-мужчина ещё и почти в курсе, что ты — неучтенный несостоявшийся мертвец, жертва случайности и коварства местной богини, то как-то оно…

Не до сопротивления.

И да, что уж греха таить. Себастьян был не просто пугающим, он ещё и оказался привлекательным. И я, по глупости умудрившись даже потерять очки, потянулась к нему и ответила на поцелуй настолько искренне, насколько от меня этого вообще можно было ждать.

Когда Себастьян наконец-то ослабил хватку, я осознала две вещи. Во-первых, я неплохо видела и без своих очков. А во-вторых, предыдущая Эдита очень зря сбежала от этого мужчины.

Или не зря. Потому что она явно понимала, что увидел он не её, а её двойника.

— Ты сменила духи. От тебя больше не пахнет той чертовой карамелью, — отметил вдруг он.

Нет, оно-то правда, я терпеть не могла сильные ароматы и пользовалась легким, почти неощутимым, но… Он же может понять, что я — подставная! От заявления Себастьяна я аж подпрыгнула, врезалась затылком в шкаф — и, увы, умудрилась этот самый шкаф перевернуть. Уж не знаю, что за горе работнички его конструировали, но антресоли, очевидно, державшиеся на соплях, решили объявить бой простуде, вылечить насморк и от этих самых соплей избавиться.

Иначе как объяснить то, что они с грохотом полетели вниз? А следом и та огромная кипа бумаг, которая там хранилась?

Себастьян среагировал первым. Он швырнул меня на диван, а сам свалился сверху. Получил по голове и по спине несколькими папками, а по ноге даже полочкой, но, в принципе, был куда более цел, чем если бы всё это свалилось нам на затылок. Я же умудрилась ушибить копчик — почему этот диван такой твердый?! — а теперь понятия не имела, как бы выбраться из-под Себастьяна, да желательно поскорее. Он прижимал меня к дивану всем своим немаленьким весом, и я чувствовала себя, если честно, полной идиоткой.

Моя ненависть к мужчинам грозилась пасть смертью храбрых. Вон, даже забрать её трупик будет кому, сам бог смерти валяется рядом.

Извините, не рядом.

На мне.

— Эти духи лучше, — сообщил мне на ухо Себастьян и нагло, нисколечко не задумываясь о том, что я могу быть против, поцеловал меня в шею.

— Слезь! — запротестовала я, но он держал достаточно крепко, чтобы не было ни малейшего шанса без жертв выбраться на свободу. — Бастиан!

Так, кажется, надо было сокращать его имя?