Мы присутствуем при осмотре папаши Бяку-Хамури. Доктор хмурится:

– Ну и ну!

– Трещина черепа? – спрашиваю я.

– Нет, но серьезная травма. Он потерял много крови?

– Порядочно.

Не говоря ни слова, лекарь делает укол, чтобы поддержать мотор старого хрыча.

– Ему требуется сделать переливание крови. Но для этого его menaundhln госпитализировать.

– Сейчас это пока невозможно, – заверяю его я. – Не могли бы вы сделать переливание прямо здесь?

– Это весьма сложно.

– Надо, доктор, – вздыхает Рульт. – Мы влипли в это дело по самые уши, и, если вы проговоритесь, нам их попросту отрежут!

Он улыбается.

– Хорошо. Я должен определить его группу крови.

И он приступает к анализу.

– Первая группа! – объявляет он. – У кого из вас такая же?

– Наверняка, у Берюрье! – восклицаю я. Мы зовем Толстяка. Нам не. удается сразу найти его, так как он заперся в комнате Барбары. Он выходит из нее нетвердой походкой, перемазанный губной помадой, как баранья ножка – горчицей.

– Ну, что там еще? – ворчит мой доблестный помадоносец. – Нельзя уж и поговорить наедине с дамой! Без того, чтобы кто-то не обломал тебя в самый ответственный гинекологический момент!

– Ты хочешь сказать «психологический»? – предполагаю я.

– Да пошел ты подальше со своими поправками, Сан-А! Ну, чего ты хочешь?

– Твоей крови!

– Хватит валять дурака, и говори, чего тебе надо!

– Я повторяю: Твоей крови!

– На кой ляд?

– У тебя какая группа?

– Первая.

– Значит, ты тот, кто нам нужен! Старикану необходимо сделать переливание крови, чтобы он не загнулся.

Негодование Толстяка напоминает тайфун на Ямайке.

– Ты шутишь или издеваешься надо мной?! – возмущается он. – Чего ради я должен отдавать свою праведную кровь этому извращенцу, который несколько часов назад хотел, чтобы меня сожрали муравьи! Французскую кровь, выпестованную на первосортной говядине и марочном вине, переливать в сточные канавы этого паршивца! Кровушку крепостью 16°! Если бы ты посмотрел на нее через мелкоскоп, ты не нашел бы в ней ни одного микроба больше, чем игольное ушко! Кровь, которую жалко пролить даже за родину, я должен дарить этому старому прохиндею! Запомни, Сан-А, если я предлагаю свою кровь на брудершафт, я сам выбираю партнера!

Наконец, он устает от своей тирады.

– Послушай, Толстяк, этот старый краб – единственный, кто может расшифровать нам эту галиматью. Мы должны во что бы то ни стало спасти его. Маленькое кровопускание тебе вовсе не повредит.

– Куда там! От всех этих любовных приключений я и так чувствую себя, как выжатый лимон.

– Не беда! Знай, Берю, что твоя благородная кровь прольется во имя истины и правосудия, как к тому обязывает наша профессия.

Он все-таки соглашается со слезами на глазах:

– Ладно. Но не больше пол-литры! Это все равно, что рассыпать бисер перед свиньями!

После плодотворных переговоров с Берю начинается переливание.

Мы задерживаем свое дыхание, чтобы видеть, как дышит БякуХамури. К середине процедуры он приходит в себя. Его жабьи веки приоткрываются, и мутный, но уже живой взгляд начинает обшаривать комнату. Он смотрит на врача, переводит взгляд на меня, затем – на Рульта. После этого его глаза медленно поворачиваются в направлении Толстяка, возлегающего на диване после своего благородного поступка. Месье Позолота, несмотря на bqe свое потустороннее спокойство, вздрагивает. Его веки опускаются, и он бормочет голосом, трудным для восприятия из-за потери зубов и перелома челюсти:

– О, чужестранцы, ваша отвага не знает границ, также как и ваше благородство!

– Аминь! – заключает Берю. Я прошу его заткнуться. То, на что я так надеялся, все-таки случилось, – старик заговорил.

– Вам не трудно разговаривать? – вежливо спрашиваю его в самое ухо.

– Отдохну на том свете, – отвечает бедняга.

– Ты только посмотри, еще один, кто начитался белибердятины, – не может продолжать компостировать мне мозги этой несусветицей, я требую срочной прибавки к жалованию!

– Тихо! – успокаиваю его я. Но Толстяка легче убить, чем успокоить. Бяку-Хамури вздыхает:

– Благородный француз, если вы захотите, я отдам вам все свои богатства в обмен на то послание!

– Вот она – гнилая интеллигенция! – резюмирует Берю.

– Какое послание? – спрашиваю я гномика – Конверт.

Тут я делаю ход конем из-под шляпы против секундной стрелки:

– Послушайте, месье Бяку-Хамури, я не стану скрывать, что конверт действительно находится у нас, но мы не знаем, в чем заключается его ценность. Если бы вы сказали нам об этом, то мы, можем быть, уже отдали его вам. Вместо того, чтобы похищать и пытать нас, вам было бы лучше всего начать с этого!

Желтолицый ханурик слабо кивает в знак согласия.

– Будь по-вашему! Тем более, что мои часы сочтены, и я уж скоро отправлюсь в страну своих предков.

Его слова трогают Берю до глубины души, и он отчаянно протестует:

– Вы зря портите себе кровь, папаша! Тем паче, что сейчас в ваших жилах течет часть моей. А она, поверьте, имеет гарантию на долгие годы...

– Спасибо, доблестный французский полицейский!

– Не за что, только вот мне нужно побыстрее восстановить калории, если я собираюсь учить гейш лионской любви!

– Хочу пить, – шепчет Бяку-Хамури.

– Хотите немного чая?

– Нет.

– Воды?

– Мне хотелось бы вина, – говорит кровный должник Толстяка. – Я его еще никогда не пил. Я переглядываюсь с Рультом.

– Это зов крови твоего дружка, – смеется он. Мы утоляем жажду старого японца. Он причмокивает хлебальником и заверяет нас, что отведал божественный нектар.

– Оставьте бутылек у меня под рукой, – настаивает Громила, – я в нем нуждаюсь ничуть не меньше, чем он.

Мы возвращаемся к откровениям раненого.

– Подойдите ближе, силы покидают меня. Мне трудно говорить...

И пошло-поехало, японский божок! Так как его история длинна, мучительна, поразительна, сложна, ужасна, исторична, истерично национальна и пронизана паузами, я предпочитаю лишь вкратце пересказать еЕ вам, дорогие читатели, потому что с вашими тампонами в тиховарках вместо мозгов, вам потребуется шестьдесят четыре года на то, чтобы в ней разобраться. Вы слушаете меня, ребята? Оттопырьте лопушата, скрестите ручки на слюнявчиках и сосредоточьте все ваше внимание, не волнуйтесь, я его не съем!