Ну и ну, – вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы – смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек! – Он начинает перечислять:

– Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!

Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.

– Праздник продолжается! – ревет он. – Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе!27

– Не стоит, – говорю я, – мне достаточно и своей.

Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.

– Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!

Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи. Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.

– Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?

– Наверное, конверт...

– Ты так думаешь?

– Не вижу другой причины.

Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.

– Нужно все-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?

– Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.

– Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбара – лакомый кусочек.

– Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.

– Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?

– И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.

После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.

На том конце долго не снимают трубку. Я задаюсь вопросом, не остался ли он на ночь в парфюмерных объятиях неутомимой мисс Ловикайфмен, но нет. В мою ушную раковину через трубку вливается густой, как жидкая смола, бас:

– Да?

– Это Сан-А!

Наверное, мое имя заставляет его встряхнуться.

– А! Подождите секунду, мне требуется глоток дезинфицирующего, чтобы проснуться.

Бутылка виски, наверное, находится у него под рукой, так как мой слух без труда улавливает характерное бульканье.

– Готово, Сан-Антонио, слушаю Вас.

– Разве мы больше не на «ты»?

– Если ты так хочешь, почему бы нет! – говорит Рульт. – Тебе не кажется, что старый краб здорово выбил всех из колеи своей дурацкой шуткой?

– Как там утряслось с легавыми?

– Неплохо. Им сказали, что с Ямомототвердолобо случился сердечный приступ, он подошел к окну глотнуть свежего воздуха, сильно наклонился и нырнул головой в асфальт.

– Их устроила эта версия?

– Вполне. Мы ведь здесь уважаемые люди, старина, нам привыкли верить на слово.

– Конверт до сих пор у тебя?

– А как же, он лежит в сейфе. Я собираюсь завтра показать его сиру Приз-Парти, знаменитому англичанину, который поселился в Японии сразу после войны, чтобы заниматься исследованием старо японских языков со времени становления шоконата.

– Ладно. Я хочу еще кое-что спросить у тебя о стариканепрофессоре. Помнишь, перед тем как прийти в транс, он что-то выкрикнул по-японски? Ты понял, что он хотел сказать?

– Это было проклятие.

– И только?

– А разве этого тебе мало?!

– Что ты думаешь как знаток местных нравов, чем может быть вызвана подобная реакция у японца?

– Это наверняка что-то связанное с религией, но к этому, увы, мне нечего добавить.

Он зевает, как мясник, которого крупно подвели с поставкой свежего товара.

– Сейчас оставлю тебя в покое, – извиняюсь я.

– Отличная мысль! Как тебе моя обворожительная американка?

– Немного шебутная по периферии, но в остальном очень милая.

– Правда, гостеприимная?

– Скорее, она предпочитает самообслуживание!

Он смеется.

– Мне нравятся такие кадры. Они упрощают жизнь настоящим мужчинам и помогают решить физиологические проблемы.

Я прощаюсь с ним и отключаюсь на полдюжины часов, в течение которых мне снится, как искореженный профессор Ямамототвердолобо падает с неба, вопя: «Будьте вы прокляты!»

На следующее утро, когда мы спускаемся в холл, портье показывает нам на двух типов, сидящих рядом с выходом. Вышеуказанные месье встают и подходят к нам. Они среднего роста, в серых костюмах и черных соломенных шляпах в американском стиле. Оба – японцы, и у обоих на круглых лицах написано такое же радушие, как у сонного мужика, который с тяжелой похмелюги скрутил козью ножку из последней трешки28 .

Я смотрю на них без особой радости, предчувствую, что они доставят нам немало хлопот.

– Полиция, – бросает один из них по-французски, – следуйте за нами!

Берюрье смотрит на меня понурым, как уши таксы взглядом.

– Тут афиняне афигенели, персы оперстенели, сатрапы сотрапезднулись, а крестоносцы хряпнулись крестцами и остались с носом! – выдает Берю.

Что в переводе на разговорный язык означает:

– Нас хотят повязать, надо рвать когти!

Но я утихомириваю его взглядом. Не можем же мы устроить ковбойскую разборку прямо в вестибюле гостиницы! Тем более, что можно смело рассчитывать на поддержку нашего посольства.

– В чем дело? – спрашиваю я.