Тётя Света приветствовала меня беззлобно, однако было ясно, что она ехала через полстраны не просто так. Я сел напротив. Полины не было видно и слышно.

– Она устала, Серёжа, – сказала тётя Света.

– От чего? От танцев?

– Да ты посмотри, в чём она ходит. Ни одной новой вещи за полгода.

– Я здесь всего два месяца.

– За два месяца тоже ни одной. Романтика это здорово, Серёжа, но материальную сторону никто не отменял.

Эта реплика меня удивила.

– По-вашему, наши отношения дали трещину из-за того, что я мало зарабатываю?

– Я этого не говорю. Но это не может не играть свою роль, уж поверь моему опыту.

– Тогда, может, для начала Полине стоит начать зарабатывать хотя бы не меньше, чем мне?

– Она танцовщик, Серёжа! Она делает, что может, но откуда там деньги…

– Она танцовщик, ясно. А я тогда кто?

Тикают часы. Тётя Света монументальна.

– Я не знаю, кто ты. Но дальше так продолжаться не может.

– Знаете, на днях Полина сказала, что хочет пойти волонтёром в детдом. Выходит, она не видит проблемы в финансах.

– Она добрая девочка, ты же знаешь.

– Добрая, только не ко мне. Чем я так провинился?

– Виноват, Серёжа, всегда мужик.

– Доброй ночи, тётя Света.

Иду и ложусь рядом со спящей Полиной Ривес, снова превращаясь из музыканта в продавца-консультанта.

Утром главспец Руслан Горбач с вечной своей щетиной, с блютуз-своей-гарнитурой устроил в салоне планёрку.

– Новости из главного офиса, – сказал он. – Приказано зачитать всем сотрудникам.

Читает с листа:

– Минувшей ночью из тюрьмы строго режима в Ленобласти сбежал Тимур Убоев, грабитель, нацист и боец без правил, более известный как Молотильня. Он переплыл Ладожское озеро на надувном матрасе и теперь предположительно находится в Санкт-Петербурге. Так как в прошлом Молотильня неоднократно совершал налёты на офисы ЗАО ЕБИ, просим вас быть предельно бдительными и проверить работоспособность тревожных кнопок, инструкция в Приложении № 1. Отметим, что беспокоиться вам не о чем, поскольку всё имущество офисов торговли ЗАО ЕБИ застраховано от разбойного нападения.

– П-прекрасно, – молвил специалист Влас Петькин. – Имущество з-застраховано, а мы?

– А безопасность продавцов в ЗАО ЕБИ не стоит под вопросом, – сказал Горбач. – У вас есть тревожная кнопка. Охрана будет здесь через минуту после нажатия.

– Говорю же, и-имущество застраховано, а на нас п-плевать. Я у-увольняюсь.

– На твоём месте, Влас, я бы хорошенько подумал, – сказал Горбач.

– У-ушам не верю! – воскликнул Влас. – О чём тут думать? Работа д-дерьмо. А теперь ещё и м-маньяк гуляет на свободе.

– Ты слушал невнимательно, – Горбач потряс бумажкой. – Тут нигде не сказано, что он маньяк.

– К-конечно, не сказано. Потому что компании это з-зачем? Про то, что Молотильня БОТу прогрыз сонную артерию, т-тоже не сказано. И про то, что он с-специалистку а-а-а-анально изнасиловал, т-тоже не сказано. И про то, что он заставил весь коллектив салона раздеться и друг-другу о-отдрочить, т-тоже не сказано.

– Тебе стоит поменьше читать жёлтую прессу, Влас, – обрывает Горбач.

Влас молча снимает бэйдж, швыряет его Горбачу под ноги и шагает в подсобку, стягивая красную майку. Горбач провожает его взглядом и говорит оставшимся:

– Кто-нибудь ещё желает совершить величайшую глупость в своей жизни?

Безмолвно мнутся коллеги. Лизанька бросает на меня томный взгляд, а я ей взглядом отвечаю: «Я тебя не брошу» Горбач, кажется, это замечает, смотрит недовольно то на меня, то на Лизаньку. Как я могу уволиться? Надо ведь жить. Надо отвести Полину на концерт Оззи Осборна. Даже если бы Молотильня ворвался в салон и под угрозой физической расправы заставил бы Лизаньку мне сделать минет, я бы не отступился. Впрочем, если бы фашист решил, что мы бы хорошо смотрелись с Горбачом, то я бы предпочёл смерть в бою.

– Хорошо, безумцев нет, – подытожил Горбач. – За работу!

Мы разошлись. По пути на кассу я заметил, что наша сладкая БОТ склонилась над чем-то у себя за столом. В планёрке Карамель не участвовала – не любила она их. Я подошёл ближе и увидел, что Таня, вооружившись суперклеем и пинцетом, лепит разноцветные стразы к задней крышке своего мобильного.

– Что это? – спросил я.

Карамель подняла довольные глаза, хлопнула длиннющими ресницами и молвила:

– Это бабочка! Нравится?

– Просто чудо, – выдохнул я.

И пошёл торговать. Денёк был так себе. Под конец его умер Мишель Монтиньяк.

В дальнем конце подсобки дверь в туалет, где мы переодеваемся в униформу ЗАО ЕБИ и назад. Одним вечером трудного дня я открыл эту дверь и увидел главспеца Лизаньку Каренину. Забыла, наверное, закрыться, а может не хотела.

Диковинные маджентовые трусики обтекают крутые бёдра, на ножках туфли цвета лаванды – больше ни единого лоскутка. Лизанька вскрикивает, хватает красную маечку, прикрывает ей спелые груди и улыбается хитро-хитро, наездница, дрянь ненаглядная, паломница по сердцам.

Захожу, Лизаньку целую, хватаю за грудь, прижимаю к раковине, дверь замыкая. Пресытившись губами и шеей, разворачиваю Лизаньку к зеркалу лицом, упираю передком в раковину, чувствуя, как между нами вскипает огромной силы молодость. Сдвинув кружево, в Лизаньку вхожу, так дрючу её, блядессу, что в торговом зале мобильники падают с витрин, схватив за локоны, слежу, чтобы внимательно она смотрела в зеркало, чтобы была себе разом актрисой и зрительницей.

– Смотри, Лизанька, смотри.

– Смотрю! Смотрю!..

– Видишь, какая ты шлюха, Лизанька?

– Вижу!.. О вижу!.. Разъеби меня, как блядь вавилонскую-у-у-у!..

И всё это за секунду в моей голове.

Я Полину люблю. Как могу люблю, как умею, всей рекомендованной миром любовью. Тем не менее оторвать взгляд от обнажённой главспеца Карениной за гранью моих сил. Стою, не моргая, пока Лизанька наконец, скривив губки, не хлопает дверью перед моим носом. Обернувшись, вижу в дверях подсобки Горбача с глазами-прицелами.

– Какие дела, предводитель?

– Осторожнее, Казанова.

– Дверь была не заперта.

– Осторожнее.

Горбач отходит во мрак, а глаза его продолжают гореть.

Ты женщина с заглавной буквы «Б» – богиня. Кириллица, латиница, сукровица, карамельная гортензия, фосгенная люцерна, жар-птичечка наша, Пандора, сыгравшая в ящик, змея в сметане, баядера в монисто из черепов, ты чёрно-голубая пчела, изящна, как хамелеон, и сексуальна, как горящая пожарная машина, осенняя Фамагуста, наивица Дульсинея, не Мэрилин и не Чарли, но Ширли Мэнсон, время-Мария в хрустальном метро, эффект бабочки. Он говорит тебе: «Я люблю тебя» Ты хочешь больше. Он говорит: «Я люблю тебя больше всех» Ты хочешь больше. Он говорит: «Я не люблю никого, кроме тебя» Ты слегка удовлетворена. Взопрела. Горячеет, бурлит виноградная кровь, румянит ланиты и плечи. Только вот он иссыхает, и судороги бороздят его изнеженный болью мозг, слово его теперь – умирающий воробей, дело его теперь – ответ за данное слово. Я гляжу на это дело в древнерусской тоске.

Наступила осень, и в офис поступили стажёры. Среди них девушка по имени Юнона Лексус – тёмная лошадка из Архангельска. Широкие зубы, волосы – чёрный янтарь. Маечка едва сдерживает полусферы грудей, разделённые малой ложбинкой, чья белизна ускользает на фоне камелопардового загара бархатной обласканной золотом кожи. Изгиб талии лихо перетекает в обтянутые джинсой бёдра – хлестать бы по ним, заставляя Юнону цокать копытцами-шпильками, скачек бы до рассвета, и под утро вложить в обессилевшие губы пару кусочков сахара.

Работать теперь интереснее. А тут ещё привезли новинку года от SALVE – сенсорные Adam 4.

– Скорее, принимайте товар! – восклицает Таня Карамель. – Первый куплю сама!