В Ледовый Дворец стекаются люди в чёрном. Мы с Полиной явились пораньше, входим в зал одними из первых. Предлагаю стать возле сцены, пока есть такая возможность. Полина возражает – не хочет, чтобы нас затолкали, но я настаиваю, и мы становимся в третий или четвёртый ряд.

На разогреве стоунер-команда Lowriderz. Под конец их выступления в колонках раздаётся голос, без сомнения принадлежащий Оззи:

– Хэй! Хэй! Хэй! Хэй!..

Всю аппаратуру на сцене меняют, выходят музыканты Оззи и наконец он сам. Человеческое море реагирует такой активностью, что нас с Полиной вышвыривает к берегу. Продолжаем смотреть концерт с края зала. Полина оказалась права. Я мог бы предвидеть это, будь я каплю внимательнее в метро.

Оззи не по годам энергичен. Бьет гитаристов микрофоном по головам. Таскает из-за кулис вёдра с водой и выливает их в зал. Впервые наблюдаю живьём рок-звезду мировой величины. В этом какая-то чудовищная, неимоверная сила. И даже не в музыке дело, а в реальности всего происходящего. Не то чтобы я ставил под сомнение факт существования Оззи Осборна, но видеть его вживую оказалось чем-то совсем другим, нежели по MTV или на афише. Это было путешествие. Платишь за билеты и попадаешь в тот вариант реальности, где ты в Ледовом Дворце на концерте Оззи Осборна. Бесплатно ты мог быть в менее крутом варианте реальности. А здесь само время становится чем-то густым, осязаемым, электрическим. Есть в этом какой-то простой, но вечно ускользающий секрет. Уж Оззи точно мог бы рассказать кое-что про Великое Но. Но разве о таком говорят в телеинтервью.

Когда мы выходим из зала после концерта, я спрашиваю Полину:

– Что скажешь?

– Нормально, – холодно говорит она, даже не взглянув на меня.

Меня чуть не разрывает гнев. Я горбатил как проклятый, впаривая добрым людям барахло, на последние деньги купил билеты, а Полина Ривес демонстративно недовольна тем, что толпа нас уплотнила. Я собрал волю в кулак, выдохнул и решил, что спущу это ей с рук. Решил, что буду терпеть Полинины закидоны, потому что люблю её. Люблю страшно и со всей ответственностью, в том числе материальной, раз уж этого требуют установившийся миропорядок и Тётя Света. И всё бы ничего, если бы в тот самый момент не повстречался нам гитарист Кудрявцев. Это старый друг Полины, я с ним едва знаком. Завидев Кудрявцева, Полина мигом веселеет, прыгает ему на шею и целует в щёку со словами:

– Ой, Кудрявцев! Ну как тебе?!

– Ничего, – снисходительно говорит он, – я бы, конечно, кое-что сыграл лучше, но вообще уровень чувствуется…

– Ну да, ну да… ‘Paranoid’ – супер, правда?!..

Меня вскрыло. Надуть губы на своего мужчину – ещё куда ни шло, но при этом вешаться на шею другому – натуральное предательство. Это была не ревность, а что-то более глубокое. Я ощутил, как Полина выставляет меня дураком перед всем миром.

Храня внешнее спокойствие, сажусь в маршрутку с ними двумя. Мы с Полиной тем вечером ждали гостей, и было принято негласное решение взять Кудрявцева с собой. Негласное – так как Полина со мной не разговаривала и решила всё сама. Возле дома Полина и Кудрявцев идут в магазин, а я, ни слова не говоря, следую в квартиру. На полу нашего лифта брызги крови.

Когда Полина и Кудрявцев, смеясь и звеня пакетами, входят домой, мои дорожная сумка и чехол с гитарой уже собраны. Кудрявцев ретируется на кухню, а Полина усаживается на стул перед своим компьютером и молча смотрит в выключенный монитор. Я подхожу, целую её в лоб, оставляю ключи на столике в прихожей и отправляюсь в путешествие на край ночи. Если точнее – в Купчино.

Карамель и Меркулов согласились меня приютить.

За полночь шагаю в неведомую купчинскую тьму совсем уже другого города, слушаю Slipknot. Никаких больше мыльных пузырей и джаза, лишь шум густой, тяжёлой от влаги зелени, плиточные дома с потёками смолы, зловещие тени в подворотнях и ливень, прошивающий меня, идущий сквозь асфальт, куда-то глубоко вниз.

Насквозь промокший добираюсь по адресу в край спящих новостроек. Осталось только узнать номер квартиры, а для этого надо позвонить Карамели. Достаю телефон и слышу легендарное «Ту-ду-дуу-дуу-дум» – батарея мертва.

Вокруг ни души, кроме большого человека в трико и кожаной куртке, закрывающего какие-то роллставни – похоже, склад.

– Здравствуйте, – говорю ему, приблизившись.

Ноль реакции.

– Можно от вас позвонить?

Человек закрывает ставни на ключ и поворачивается ко мне. Лицо – долина вымытых могил, глаза – пузыри на болоте, крематориевый рот.

– Очень прошу, всего один звонок. Иначе я останусь на улице.

Человек в трико харкает мне под ноги и неспешно удаляется. Неужели придётся спать на лавке в Купчино под ливнем, со всеми вещами и гитарой? Судя по тому, что говорят про этот район, тут и при свете дня выживают только любовники, а уж ночью можно и вовсе не пытать судьбу.

Я вспомнил об Ikona 1314. Он всё еще был в кармане моей куртки. Когда Трубка Бесконечности высохла, я пару раз пробовал её включить, но безуспешно. Даже фонарик теперь больше не светил.

Я достал Ikona 1314 и нажал кнопку включения. По точнейшему ли расчёту Провидения или волей Хаоса произошло немыслимое. Экран засветился, а динамик захрипел мелодию. Это было немыслимо. Я успел дозвониться Карамели и попасть в дом, после чего Ikona отключилась – теперь уже навеки.

Впуская Нечто в свою жизнь, ты становишься его частью, инвестируешь время в его существование. Когда ты забываешь о Нечто, оно остаётся в тебе как призрак чего-то, что могло бы быть, живёт в поле вероятностного зрения. Чем больше вероятностей ты видишь, тем больше вариантов будущего можешь предусмотреть. Затем выбираешь из них план оптимальный – План Х, план запасной – План У, и на случай Полного Пиздеца – План Z (либо Й – по желанию). Действуешь согласно им, имея грацию молнии. Излишне фокусировать своё внимание на нежелательных вариантах не стоит, но держать их в уме мудро, ведь иначе они станут непредсказуемыми. Обозначив главное жирными линиями, всему остальному позволяешь быть, пока вы с этим остальным не сблизились. Если сблизились, то либо вы соприкасаетесь, либо расходитесь – зависит от тебя. Научившийся блюсти этот баланс джедай уверенно держит курс по океану времени. У ног отважного матроса кот, а на бескозырке его пчела.

Как я очутился в небеснорожденных землях Таганрога, не помню. Просыпаюсь на вокзальной лавке, окружённой сворой оглушительно лающих дворняг. Запах беляшей, рвоты и креозота. Голова трещит. Вязкая тёплая осень содержит меня в своём чреве. Сама она в чреве чего-то большего. Всё чревато большим, и всё в чреве большего – так, что ли, псы?.. Псы! Где это было?.. Ну, смолкните, плешивые! Кому сказал?.. Распугивая собак, покидаю вокзал.

Не считая гула в ушах, поразительно тихое утро. Или это я в мегаполисе отвык от тишины? Еду домой на маршрутке. Вот первый магазин ЗАО ЕБИ, где я работал. Теперь вместо него «Атлантида» – такое имя урвала сеть магазинов бытовой техники, смех да и только. Фталоцианиново-зелёные деревья, валкие частные домики, щербатый асфальт с засыпанными щебнем ямами, лавка Чеховых, одинокая больница на обрыве над морем. Вспышки из детства: халабуды из гофрокартона, жвачка Nitro с машинами на вкладышах, пломбир течёт по рукам, впервые слушаю Moby, впервые целуюсь – в море, с Наташкой, и где она теперь, где теперь группа No Doubt…

Вот моя Итака, в ней подъезд, железная дверь, за ней – вторая, деревянная, с маленькими застеклёнными оконцами. Одно выбито.

Сам же выбил два года назад, в первую зиму после армии. Мама лежала в больнице, я навещал её после работы, а однажды вечером пригласил тебя в гости. И ты пришла в можжевеловом своём платьице, в блестящих своих чулках, с персиковыми своими щеками. Принесла флешку с фото подземной стоянки, где беспорядочные рисунки на стенах и колоннах с определённого угла зрения складываются в цельный узор. Включили «Стиляг» Тодоровского. Не успел Гармаш допеть «Человека и Кошку», как я попытался тебя поцеловать, однако тебе эта затея не понравилась.