Когда минута отчаяния вышла, я сел рядом с Полиной, утер ей слезы, мы обнялись и никогда больше об этом не разговаривали. В тот вечер она предложила мне переехать в Петербург и жить с ней.

Иллюзия того, что время существует – один из лучших способов начать абзац. Первая его фраза – самое важное, но и без второй никуда. Если три фразы прочитаны, считай, заинтересовал. Был шар из огня и камня, лелеемый гравитацией, шар третий от непонятной звезды, шар с возникшей на нём водой, шар, обёрнутый кислородом. Четыре стихии сложили молекулы в клетки, а клетки в живность. Одно из животных оказалось в нужное время в нужном месте, съело какую-то новинку природы и в ходе прихода осознало, что теперь может кое-что выбирать. И выбрало оно письменность, авионы и кабриолеты, хип-хоп, пиццу с грибами, астрофизику, дилдо и цирк. И летит теперь это животное верхом на своём планетоиде, одето по моде последней, закормлено до отвала плотью своих младших братьев, с лапой на алой кнопке, неизвестно куда и зачем, будет день, говорит, будет пища, будет ночь – будет алкоголь. Такова официальная версия. А может ли быть, что прошлое «дорисовывается» в ходе формирования личности? Не было ничего и родился некто, включилась его память, осознал он своё тело, родителей, комнату, дом, улицу, город, страну… Но пока малыш не преодолел очередной предел, ему неведомо, что именно там находится. Опыт Юнга, квантовая вселенная: всё, чего мы ещё не знаем, может принимать любое значение. Как только мы узнали, появляется определённость, но пока не знаем – возможно абсолютно всё. Что если, читая эти строки, ты создаёшь текст, каждую его новую страницу? Это не значит, что я не писал его. Это значит, что мы с тобой, читатель, совпали в том варианте реальности, где я написал именно то, что ты сейчас читаешь. В остальных её вариантах я написал, а ты прочитал что-то другое, либо ты читаешь другую книгу, поелику к ней тебя привели твои вкусы и судьба, а я работаю, например, врачом. Что если вера – инструмент создания будущего? Что если ты следуешь туда, куда веришь, что если твои близкие живут туда, куда верят, куда сподвигаешь их верить ты, уважаемый изобретатель животного на шаре из камня и огня. Так говорил Заратустра?

Мы с Полиной Ривес в постели нагие, из её ноутбука звучит ‘Somebody to Love’ Jefferson Airplane.

– А я кое-что придумала.

– Умница. Я уж думал, мы перебрали все позы…

– Да я не об этом! Тебе хорошо?

– Конечно.

– И мне! Давай запомним это ощущение, и если в будущем у нас будет какая-нибудь большая ссора, то мы вспомним, как хорошо нам было сейчас. Если нам удастся сохранить это в памяти, мы всегда будем счастливы.

– Хм. Давай попробуем.

Джефферсоны кончают, и до меня доносится:

– Рыжая, что это мы слушаем?

– Семён Лабиринтов.

– Почему это имя мне знакомо?

– Его весь Таганрог знает. Он посвятил мне эту песню и весь альбом.

– Будь ласкова, выключи.

– Тебе не нравится?

– Не в том дело. Я не уверен, что Семёну Лабиринтову понравилось бы, что ты слушаешь посвящённые тебе песни в постели с каким-то голым мужиком.

– Но он никогда не узнает.

– Ох… Ладно, мне не нравится.

Рыжая меняет песню. О прекрасная даль, охватившая небо. Юрию Шевчуку всё равно, с кем делит ложе Полина Ривес.

Считанные часы до разлуки. Поёт Арета Франклин. Льётся свет через белую ткань пододеяльника без одеяла, в лучах его – мы. Ослепительная молочно-огненная Полина одаривает меня долгой нежной феляцией. Бриз в камышах, ветер в ивах, пока ты на этой стороне, ты сам знаешь, что тебя ждёт. Чувствуя приближение оргазма, тяну Полину к себе. Она пытается отстраниться, но я настойчив. Серия толчков, и семя до капли выливается в алый рот. О молодость, театр игривых божеств. Верховный суд признал законным всё. Полина выглядит несколько обескураженной, и я не могу не спросить:

– Ты в порядке?

Полина кивает и спешит удалиться в ванную. Вернувшись, ложится рядом со мной и говорит:

– Ты первый, кто мне кончил в рот.

– Большая честь для меня.

– Твоя сперма на вкус как шампанское.

– Она и есть шампанское, Полина. А мне пора на поезд до Шампани.

Полина Ривес на ускользающем перроне. Через месяц она возьмёт отпуск и приедет в Таганрог. Я познакомлюсь с её мамой, она – с моей. Затем мы с Полиной уедем в Питер, и я разгадаю тайну Великого Но – таков план.

Валюсь на полку, засыпаю, просыпаюсь в Туле. В плацкарте царит скорбь. Пассажиры только что узнали о кончине Ронни Джеймса Дио.

Ронни Джеймс Дио ввёл в рок-культуру Земли «козу». Его этому жесту научила бабушка, суеверная итальянка, по чьему разумению «коза» отгоняла злых духов. «Коза» – классический жест античных римских и греческих ораторов. В индуизме есть свой аналог «козы» – карана-мудра, чья функция также аналогична европейской (отпугивание зла). В христианской иконографии жест традиционно используют те, кто несёт благую весть. Ну и Человек-Паук стреляет паутиной, складывая пальцы в «козу», тоже не просто так, например.

Паша Животное называет Таганрог старшим братом Санкт-Петербурга. Вполне резонно: Пётр Великий основал его за пять лет до Питера, намереваясь устроить тут Южную культурную столицу. Слова с делом у Петра расходились редко, но в тот раз что-то пошло не так, и Таганрог остался небольшим уездным полуостровом. Порт, яхт-клуб, пляжи, секс-бомбы загорают на трубах слива заводских отходов. Паша Животное сказал мне, что ему кристально ясно, почему Таганрог не стал Южной культурной столицей.

– Это ёбаная подсолнечная блокада, – заявляет он. – Таганрог окружён подсолнечным войском. Культурное развитие невозможно, когда ты днём и ночью лузгаешь семечки. Пока мы не вырубим этих засранцев, не выжжем кислотой их корни и не засадим тут всё тюльпанами и марихуаной, культурного роста не будет.

Рано утром прибываю в Ростов-на-Дону. Час на электричке до Таганрога, пятнадцать минут на маршрутке, и я дома. Мама в ночной смене на заводе «Ныктэ», в переводе с корейского – «Волк». Раньше это был комбайновый завод, так что рядом с ним до сих пор стоит комбайн-памятник в стиле постмодерн (то есть настоящий комбайн на постаменте). Теперь здесь собирают корейские автомобили. Мама работает в охране: смотрит в мониторы, чтобы никто опять не вынес по частям авто модели «Секунда» или «Солярис».

Мой дом и железная дверь подъезда. За ней ещё одна: деревянная, с маленькими застеклёнными оконцами. Одно выбито. Сам выбил в том году, в первую зиму после армии. Мама лежала в больнице, я навещал её после работы, а однажды вечером пригласил в гости девушку, которую любил. Она явилась, мы включили «Стиляг» Тодоровского. Не успел Гармаш допеть «Человека и Кошку», как я попытался деву поцеловать, однако ей эта идея не понравилась.

Я просил её остаться, а она просила меня вызвать ей такси. Я вызвал, проводил её до него, в подъезд возвратился и с размаху саданул кулаком по стеклу в двери. Осколки зазвенели на весь подъезд, но никто из соседей не вышел. Кисть словно бы запылала, и поверхность её кожи покрылась алыми точками, которые быстро выросли в капли, а затем в струйки крови. Порезы стремительно набухали, боль предлагала закричать. Я поднялся домой, сел на кухне и долго смотрел на капающую на линолеум кровь. В комнатном свете в ранах заблестели маленькие осколки. В них я видел, как та, которую я люблю, едет по заснеженному тёмному городу в дынно-жёлтом своём такси, видел и безмолвно предпочитал, чтобы она была рядом.