Я просил тебя остаться, а ты просила меня вызвать такси. Я вызвал, проводил тебя до него, в подъезд возвратился и с размаху саданул кулаком по стеклу в двери. Осколки зазвенели на весь подъезд, но никто из соседей не вышел. Я удивился, что совсем не больно, подумал, что ни хуя себе я Росомаха, и зачем вообще в кино на руку полотенце наматывают, прежде чем вытворять такое. Но тут кисть словно бы запылала, и поверхность её кожи покрылась алыми точками, которые быстро выросли в капли, а затем в струйки крови. Порезы стремительно набухали, боль предлагала закричать. Я поднялся домой, сел на кухне и долго смотрел на капающую на линолеум кровь. В комнатном свете в порезах заблестели осколки. В них я видел, как ты едешь по тёмному заснеженному городу в дынно-жёлтом своём такси, в можжевеловом своём платьице, с азовски-лазурными своими глазами – видел и безмолвно предпочитал, чтобы ты была здесь, рядом.

Наконец я пошёл в ванную и ополоснул руку холодной водой. Осколки достал пинцетом, обработал ранения йодом, руку облёк в бинты.

С тех пор минуло два года, а новое стекло так и не вставили – во имя памяти о нас с тобой. Когда-нибудь здесь будет мемориальный витраж с аллегорическим изображением того момента, где я сажаю тебя в такси.

Для мамы приезд мой был неожиданностью. Узнав, что мы с Полиной расстались, она вроде бы особо не удивилась и сказала только:

– Теперь ясно, почему Света трубку не берёт.

Я пил с Животным. Оказалось, что он теперь поэт. Глубокой ночью мы очутились в сауне на окраине города. Рядом с Пашей я всегда чувствую себя наивным ребёнком. Допустим, прихожу в сауну с мыслью о том, что мы там будем париться. А Животное с порога говорит хозяйке:

– Зови невест!

Та оглушительно свистит, в помещение врываются семь развязных девиц и выстраиваются перед нами в шеренгу. Видя мой растерянный взгляд, Животное говорит:

– Это тебе. Не я же ушёл от женщины своей мечты.

Вот стыдоба – я хоть и пьян до совиного уханья, но готов сквозь брёвна провалиться. Ничего не попишешь, выбираю ногастую брюнетку с глазами Эми Ли. Остальные разбегаются.

– Как тебя зовут?

– Магда.

– Ох.

– Ступай в душик, – говорит Магда, протягивая мне полотенце. – Буду ждать наверху.

– Хозяйка! – кричит Животное. – Шесть пива и каких-нибудь закусок!

Приняв душ, заворачиваюсь в полотенце и поднимаюсь в предбанник. Там сидят и пьют пиво Животное и Даня Овчар, основатель группы Немезида. Теперь он в ней не играет, уступив бразды правления чёрному рыцарю Демьяну Колдунову. Овчар одевается, как футбольный болельщик, а пьёт, как стратопедарх. Как-то раз Овчар притворился геем, чтобы впутать двух гопников в драку, и до полусмерти избил обоих, при этом распевая ‘Come On Baby Light My Fire’. Никто не осмелился мешать.

– Здрав будь, поребрик!

– Шалом, православный!

Скрипнув, открывается дверь комнаты отдыха. На пороге Магда в бирюзовом неглиже.

– Ты идёшь?

– Да, я только…

– Иди-иди, – говорит Животное. – Мы никуда не денемся.

Захожу с Магдой в комнату, обитую берёзовым шпоном, где устало трепещет ночник, она закрывает дверь, усаживает меня на кровать и махом обнажает красивое измученное тело. Хорошо Животному: он обаятельный, он проституткам стихи читает, они с ним смеются. А я что?

– Так и будешь сидеть? – спрашивает Магда. – Или снимешь полотенце?

Обнажившись, замечаю в руке Магды презерватив. Она встаёт передо мной на колени, распаковывает кондом, берёт его в губы и ловко надевает на мой невольно крепнущий ствол.

– Как ты хочешь? – спрашивает Магда.

– Не знаю… Сядь на меня сверху.

– Я сверху не сажусь.

– Тогда позови управляющего.

– Что?!

– Просто шучу. Иди сюда.

Магда наконец-то впервые искренне улыбается и ложится рядом. Взбираюсь на неё. Под белой простынкой шуршит жёсткая клеёнка. Античная Магдина задница на ура резонирует с моим пьяным естеством. Жёсткие толчки. Тихий стон. Боже, ну почему это так хорошо?..

Дверь комнаты отворяется, раздаётся голос Дани Овчара:

– Серёжа! Не выйдешь на минуту?

Не прерываясь, спрашиваю:

– Что-то срочное, да?

– Да. Паша бурагозит. Я сейчас начну его убивать.

– Тю, – еле слышно произносит Магда между фрикциями.

– Ладно, – говорю, – сейчас приду.

Овчар закрывает дверь. Я сгребаю в охапку Магдины волосы, прикладываю её щекой к шершавой стене и ускоряю темп. Свободной рукой хлещу Магду по заднице, она постанывает, вскрикивает и ухает – теперь уже не притворно. Не умаляя скорость, принимаюсь рукой терзать Магде клитор, пока она не кончает. Пока её тело сотрясает оргазм, валю её на спину, избавляюсь от кондома и эякулирую на лицо.

– Эй!.. – только и произносит она.

– Эге-гей, – отвечаю. – Сверху она не садится, блядь. Ни стыда ни совести.

Заворачиваюсь в полотенце и иду на выход.

– Ты – козёл! – кричит мне вслед Магда.

– Скажешь, тебе не понравилось?

– Пошёл ты!

– Так я и думал.

В предбаннике Животное и Овчар ходят по кругу, размахивая закрытыми пивными банками, словно палицами.

– Ты охуел так базарить!

– Да пошёл ты на хуй весь!

– Что стряслось? – спрашиваю.

– Он охуел! – восклицает Животное.

– Э, ты ебанутый что ли, базаришь? – возмущается Овчар.

– Тюлень, блядь, ёбаный, мразь, хуй нюхай!

– Да на хую я королева!

– Что, блядь? – переспрашиваю я. – Ты сказал: «На хую я королева»?

Парни начинают смеяться.

– Так из-за чего сыр-бор?

– Да говорю же, опизденел.

– Ты же говорил, что он охуел.

– Да мне похуй, ебать!

– Джентльмены, я не понимаю! Дайте конкретики или уходим.

Все помолчали. Конкретика не приходила, так что пришлось уйти нам.

Частный сектор, тёмная улица с высокими заборами. Южная ночь, корчась, гибнет в надвигающейся заре. Дым тлеющих кострищ, кучи мокрого песка, автомобильные покрышки, раскрашенные под гжель. Вместо птиц летают мусорные пакеты. Группа Blur у Овчара в смартфоне. Что-то во всём этом не так, но это не наша проблема. Мы курим и шагаем по щебню туда, где нас нет.

Когда я проспался, моё тяжелейшее похмелье усугубила весть о кончине Бенуа Мандельброта.

Когда ты был человеком и рассекал шоссе на мотоцикле своём, то дивился, что деревья вдоль трассы никогда не повторяются. Как они вообще могут повторяться? И как могут не повторяться? Постоянное и изменчивое – братья-близнецы, братья-весельчаки, братья Коэны, сёстры Вачовски. Корни в земле, крона – в небе. Корни тянут в себя, крона цветёт наружу. Крона – инверсия корней, околопалиндром. Земля питает небо через корни и кроны, мы тела свои плодами наедаем, дымом трав питаем дух. Взамен дух рождает плоды ремесла, а тело – выделения разные, в небе малополезные, зато необходимые в Земле. А где вообще небо? С какой высоты оно начинается? Быть над поверхностью Земли – не значит ли быть в небе? Надо бы помнить, что мы в небе. Вырыв яму в Земле, мы в неё заливаем небо, а куча выкопанной земли часть неба вытесняет. Помнить, что мы в небе. Если мир тебе что-то должен, он только и занимается тем, что отдаёт, но если ты должен ему, то уж не поскупись. Мы в небе. Справедливость – кредо реальности. Если ты миру не должен – так дай ему что-нибудь, а он тебе вернёт с процентами больше, чем в Зверьбанке России. Поиграй с миром, брось ему мяч, брось ему кость, брось ему плоть, брось ему центральную нервную систему. Сеешь, что жнёшь, и сеешь в этот раз лучше. Сеешь, что жнёшь, и сеешь в этот раз лучше…

Снова здравствуй, город-супергерой. Поздняя осень. Ни свет ни заря иду с вокзала к метро Садовая, любуясь индевеющим Петербургом, слушаю Queens of the Stone Age. Меня ждёт койкоместо в хостеле Amor fati. Снимать квартиру или даже комнату в одиночку мне не по карману.