С двадцати четырёх лет Оксана служила в учреждениях пенитенциарной системы в должности, как там называют, контролёра, а по сути надсмотрщика, вертухая. Служила верой и правдой, искренне полагая, что работа её так же необходима и полезна, как труд врача-окулиста или зоотехника-селекционера. Оксана была убеждена, что людям не нужна свобода, до свободы они не доросли и вряд ли когда-нибудь дорастут.

Да посудите сами, рассуждала она, хорошему человеку разве нужна свобода? Хороший человек – это сплошные обязанности. Семейные перед детьми и супругом: всех накормить, одеть, научить. Должностные перед сослуживцами и начальством: вовремя заступить, не подвести, четко выполнить. Перед соседями: сохранять тишину и покой, поддерживать чистоту и порядок. А разве не так? Так. А что есть свобода? Или свобода от чего? От обязанностей, от работы, семьи, совести? Свобода от закона? Не выйдет! Я уж за этим прослежу. И проследила. К людям она привыкла относиться как к спецконтингенту и делила их на две большие категории. На тех, кто пойдёт по строгому режиму, и тех, кому сойдёт и общий. Обстоятельства сложились так, что наступили времена, когда весь советский народ по глупости амнистировали и всем скопом перевели на общий. Одна надежда, что временно. Жильцов своего подъезда Оксана Тарасовна вообще считала незаслуженно расконвоированными. У неё сильно чесались руки сделать личный досмотр, обыскать, проверить места возможной закладки и швы на одежде. У неё не укладывалось в голове, что ей нельзя обыскивать квартиры и карманы, сумки и бумажники. Да как же так, сокрушалась она, а вдруг жильцы затевают побег или бунт. Что это за манера – ставить замки изнутри камер, а не снаружи, как положено? Они, эти жильцы, могут шляться до полуночи, проносить запрещённые предметы, иметь с кем угодно свидания и получать бесконтрольные передачи. «Так нельзя, – считала Оксана Тарасовна, – я с этим не согласна». И, устроившись на место консьержки подъезда номер один дома двадцать четыре по улице Олений Вал, сержант внутренней службы, старший контролёр Стесюк О. Т. взяла всю оперативную работу в свои руки.

Работалось ей легко, да это и понятно: ведь если любишь своё дело, если лежит к нему душа и тянутся руки, то всё идёт как по маслу.

Сначала работа с активом. Оксана Тарасовна выделила группу жильцов, которые будут стучать. Нет, не делать ремонт с помощью молотка, а стучать на соседей. Кто как живёт, с кем, почему, сколько получает? А тратит? В актив вошли разные люди и не всегда пенсионеры, отнюдь. Самыми деятельными оказались как раз те, у кого всё было, но им казалось, что этого мало. Как отличить тягу к справедливости от зависти? Разве нам не внушали: что моё – то моё, а что твоё – то наше? И «грабь награбленное»? Короче, актив сформировался быстро. Крепкий, работоспособный, инициативный. Правда, не очень дружный – стучали и друг на друга. Ну, это не самый большой недостаток.

Помощь актива облегчила второе направление работы: оперативный контроль. На каждого у Оксаны было заведено досье. Кто как живет, что имеет, чего хочет. Это только в толстых книжках у людей всё сложно, а на самом деле, Оксана Тарасовна знала, человек прост и незатейлив и желает вещей простых и понятных. Этот хочет выпить, а та замуж, одним не хватает денег на машину, а другим на лекарства. Что тут мудрствовать – все хотят жрать, спать, нарушать режим и жить чуть-чуть лучше, чем сосед. Сержант Стесюк видела своих подопечных насквозь.

Она взяла за правило ежемесячно делать обход мест содержания спецконтингента, то есть жильцов. Под разными предлогами проникала в их квартиры. То заказное письмо передать, то счёт за телефон, то позвонить, а то пьяному просто ключ в замочную скважину вставить, и всё вокруг примечала и фиксировала.

Жить стали богаче, нахальней и без страха. Неприятно стали жить. Досье заполнялись новыми и новыми данными о мебели и утвари, транспорте и заграничных поездках, вставленных фарфоровых зубах и норковых шубах. А говорили что? Мололи языками что ни попадя. И про власти, и про заграницу. И то не по ним, и это не так, только успевай записывай. Оксана Тарасовна и записывала. Но не только – она и анализировала информацию, давала оценку личности. Здесь враг, там нарушитель режима, субъект не встал на путь исправления и так далее.

Получила оценку и Нина Назарова. Перечеркнув красным первую страницу досье, Оксана написала «СП», что означало «склонен к побегу».

– А вас как называть? – Цепкий взгляд остановился на лице Никития Никитовича.

– Челюскин.

– Хорошо, товарищ Челюскин. Изыщем возможность, сходим к Назаровой на жилплощадь, осмотрим её и найдём документы. Куда вам позвонить?

– Записывайте номер.

Когда консьержка оторвала карандаш от бумаги, Челюскин попрощался и направился к своей машине. Он шёл и думал, что Нина Назарова ему нравится – молодая самостоятельная женщина. Да и как же иначе, если она вызывает неприязнь у этой Стесюк Оксаны Тарасовны?

Когда Никитий Никитович уже отъезжал от дома двадцать четыре по улице Олений Вал, старший контролёр Стесюк подняла трубку, набрала записанный на потрёпанном журнале номер и, понизив голос, сказала:

– Интересовался тут один Нинкою, Челюскиным назвался, а звонить ему так…

Никогда в жизни не видела Лера такого крошечного молочника. В нём могла уместиться ровно одна капля сливок, наполнив его до краёв, даже с горкой. Рядом в блюдце размером под стать молочнику лежало сухое хрустящее печенье. Почему именно хрустящее, объяснить бы она не сумела, но казалось, стоит только к нему прикоснуться, и оно раскрошится в пыль. Впрочем, брать его Лера не собиралась. Она вообще не шевелилась. Она думала.

«Почему я не встретила тебя раньше? Почему ты оказался на моём пути только сейчас, когда всё у меня так безнадёжно запутанно, так невыносимо плохо? А с тобой становится ещё сложнее».

Она сидела в холле гостиницы и поджидала, когда же, наконец, за ней придут, возьмут под руку и поведут на Правый берег в ресторанчик «Хвост петуха».

«Улитки, рыба и розовое вино», – так описал предстоящий ужин Николя.

«Всё, что скажешь. Всё, что сочтёшь нужным. Улитки так улитки… Рыба?.. Любая, от пескаря до кита. Розовое? Значит, розовое, но если захочешь зелёное, буду зелёное, или синее, серое, фиолетовое… Только скажи, мой милый, я готова принять любое из твоих рук».

Похожий на отставного тореадора официант склонился в вопросительном изгибе:

– Желает ли мадам что-нибудь ещё?

Конечно же желает! Очень даже желает! Ещё как! Желает, чтобы сейчас, немедленно сюда вошёл он, этот Николя Пере… Дальше не помню как. Чтобы все эти богатые искушённые дамы в туалетах от «Гуччи» и украшениях от «Булгари», что расположились в парчовых креслах и на диванах холла отеля «Ритц», устремили на него взгляды, а он их не заметил, а увидел только её, свою Валери, и помахал ей от двери рукой.

– Спасибо, месье, ничего. Впрочем, ещё кофе, этот остыл.

– Мерси, мадам. Одну минуту, мадам, – проговорил официант и забрал чашку. Молочник остался на столике.

«Потом он подойдёт, опустится в кресло справа от меня и скажет… Что же он скажет? Ах да! “Я скучал по тебе”. Точно, именно так. И все на нас посмотрят с завистью. А что такое “скучать”? Скучать – это, наверное, вспоминать о радости, которая может повториться, потому как, если вспоминать о том, что повторить уже в силу трагических причин не суждено, то это значит тосковать. А ещё я хочу, чтобы снова мне было двадцать и чтобы в компанию, встречавшую на даче в Фирсановке семь с половиной лет назад год Собаки, одногруппник Саня Половников привёл не соседа Мишу Генкина, а этого Николя. Тогда бы всё сейчас было по-другому!»

Мише Генкину тогда исполнилось двадцать шесть, он заканчивал ординатуру Первого медицинского инсти тута. У него были карие, чуть навыкате глаза и редкие кудри. Она совсем не собиралась становиться девушкой Миши, но почти у всех её подруг уже появились по стоянные мальчики, а у неё никого не было. Этот факт нельзя сказать, что сильно мучил её, но всётаки слегка задевал. Ей надоели снисходительные, сочувствующие взгляды особо продвинутых сокурсниц, которых на виду у всех целовали на ступенях главного входа долговязые, в узких пальто и небрежно накинутых шарфах юноши, перед тем как посадить в по трёпанные родительские иномарки и, оставляя позади сизый дымок, увезти за горизонт. А ей, честно говоря, за горизонт не сильно-то и хотелось. Не было в ту пору у неё нужды тащиться неизвестно куда. Вдруг там придётся целоваться?