Первый опыт в этом деле у неё получился неудачным. Она уже училась в одиннадцатом классе, и дальше оттягивать было просто неприлично.

У него оказались липкие губы, и весь он пропах табаком и закуской. Звали его Вадик. Она потом долго тёрла в ванной рот длинной жёсткой мочалкой. Хотела даже попробовать с мылом. После к мужчинам её долго не тянуло, но… участливые взгляды, покровительственные советы сделали своё дело, и она сказала Мише Генкину «да», хотя совсем этого не хотела. А чего же она хотела? Сложный вопрос. Она далеко не всегда знала, как ей поступить, на чём остановить выбор, что предпочесть. Но зато имела твёрдое представление о том, чего ей не надо. Таким уж она была человеком. Никто не назвал бы её упрямой или упёртой, вовсе нет. Она прислушивалась к советам и уговорам, редко вступала в споры, но в результате всё почему-то складывалось наилучшим для неё образом.

Вялый роман с Мишей Генкиным продолжался четыре месяца. Всё в рамках приличий. Кафе, кино, один раз ездили на выходные за город, потом знакомство с его родителями – и у неё не хватило духу сказать «нет», когда он попросил её руки. Скрывая свои сомнения, она сказала «да». Расписались и стали жить. А в скором времени пришёл вызов в Израиль, и все генкинские родственники, весело переглядываясь, засобирались. И Миша тоже. Он только что опубликовал в «Медицинском вестнике» работу о новом методе исследования коронарных артерий сердца, послал её в Тель-Авив в медицинский центр «Фархат» и получил приглашение на работу. Дела складывались отлично. И вот тут она сказала «нет». Она остаётся и готова подать на развод. Миша развода не хотел. Он принялся настаивать, убеждать, уговаривать, но уж такой она была: её можно заставить сделать то, что она не хочет, только один раз.

Миша Генкин, перестав быть женатым, уехал в Израиль, а она осталась в Москве. Совсем одна, с сердцем, не разбуженным для чувств, не изведавшим любви. Одиночество не тяготило её, она привыкла подолгу быть одна. Родители – учёные-полярники, их от Южного полюса, от озоновых дыр за уши не оттащить. Дочь давно, чуть ли не с начальной школы, жила самостоятельной, обособленной от них жизнью. Постоянным местом прописки родителей считалась двухкомнатная квартира на улице Марата в Санкт-Петербурге, но на самом деле их родиной стал посёлок Мирный в Антарктиде. Промежутки между зимовками проходили быстро: не успели раздарить все привезённые чучела пингвинов и моржовые бивни, как пора спешить обратно. Семейные отношения поддерживались через электронную почту. Так же происходит и сейчас, ничего не изменилось. Она посылает родителям два раза в неделю короткие сообщения, а они четыре раза, по два от каждого, но ещё короче. Дочь окончила школу, потом институт, устроилась на работу, продвигалась по служебной лестнице, вышла замуж, развелась – количество электронных сообщений никогда не менялось. И вряд ли когда-нибудь поменяется.

Скоро придёт Николя и поведёт её ужинать. То, что произошло вчера, совсем не характерно для неё – ни для Леры, ни для Нины. Это было наваждением. Париж, набережная Сены, сумерки, французская речь… Как всё было бы просто и хорошо, если бы они встретились с Николя при других обстоятельствах. Встретились просто и незатейливо, как находят друг друга жаждущие любви мужчина и женщина. Если бы не сложные, даже трагичные обстоятельства её жизни, как бы она была сейчас счастлива! И ей не пришлось бы ломать голову над тем, как выпутаться из истории, которая с ней приключилась. Ей страшно подумать, что может произойти, если Николя узнает про её проблемы. Как он поступит? Не переменится ли к ней? Станет ближе? Предложит поддержку? Или махнёт рукой и уйдёт? Может, лучше порвать с ним первой?.. Ах, будь что будет! А пока ей значительно больше нравится выступать в роли авантюристки – именно так, другого слова и не подберёшь! – Леры Новиковой, чем быть одинокой тихоней Ниной Назаровой. В глубине души она боялась. Но сейчас страх отступил и она улыбалась, потому что от входа, махнув ей рукой, шёл Николя. Лера поднялась.

Старенький «Рено» ехал по правому берегу Сены сквозь тоннель, где оборвалась жизнь одной очень упрямой принцессы. Когда они выбрались наружу, Николя приоткрыл окно и впустил воздух Парижа. Тот оказался хорош: влажен и добр к пассажирам. В салоне автомобиля стало светлее, вероятно, вместе с ветерком туда попала звёздочка, правда, совсем маленькая, незаметная. Но Николя всё же сумел разглядеть лицо Леры, когда произносил:

– Мёд и перец.

– Что значит «мёд»? – удивилась Лера. – Какой «перец»?

– Такая на вкус твоя сущность. И не знаю, что в ней мне больше нравится.

– Какая-то китайская кухня. Ты не находишь? – И, не дожидаясь ответа, Лера спросила: – А куда мы всё-таки едем? Где этот «Хвост петуха»?

– Уже скоро, – ответил её спутник. – Там всё очень вкусное.

– Как моя сущность?

– Ты ещё лучше.

Единственным существенным своим недостатком Николаша считал влюбчивость. За тридцать четыре года жизни с ним уже дважды случалось это недоразумение. Недопустимое количество.

Первый раз это произошло ещё на родине, в студенческие годы.

Мимо той девушки Николаю пройти было нельзя. Дело совсем не в красоте лица или стати тела, не в гладкости кожи, нежности румянца, божественной доброте, глубине понимания, тонкости ласк, оригинальности суждений, заразительности смеха и нарядности одежд. А в том, что если теория о блуждающих по белому свету в поиске друг друга половинках верна, то именно эта девица Колина половинка и есть. И не спрашивайте почему.

Сейчас, чтобы не скомпрометировать замужнюю женщину, назовем её просто А.

Любовь вспыхнула с первой минуты, роман приключился нешуточный, страсти бушевали без перерывов, остановок и затишья. Уговаривать никого не пришлось. Коля и А. обрушились друг на друга как два водопада. Чувства между ними сразу стало столько, что хоть выжимай. Они были пронизаны любовью насквозь, исполосованы ею вдоль и поперёк, так, что не осталось живого места. Николаша (хотя тогда он ещё и не был Николашей) влюбился в А. бесповоротно, а в сердце А. зажглась самая опасная любовь – безоглядная. Согласно теории, половинки нашли друг друга и слились воедино.

Им так понравилось это! Скрупулёзно, не пропуская ни одной мелочи, они познавали друг друга, иногда торжественно и молчаливо, иногда игриво и несерьёзно, но всегда отдаваясь чувству без остатка. Они были ослеплены любовью и ничего кроме своего союза не видели. Восторг и счастье! Перед ними открылся целый мир, о существовании которого они и не подозревали, – сплетённый из рук и ног, проникновенных взглядов и тёплых слов, мир незримых нитей и тесных объятий.

– А у меня имелись сомнения в существовании любви, – как-то сказал Коля.

– Ну а сейчас, дорогой? – спросила А.

– Ты полностью развеяла их.

– Не скрою, это очень приятно делать, милый.

Любовь, которую творили Николаша и А., была удивительно прекрасна и сногсшибательно обычна. Как все, они несколько раз сбегали на край света, как все, нередко витали в облаках. В их диалогах стало проскакивать понятие «задержка» и зазвучало слово «деньги». Ничего страшного, это нормально. Сладкие ночи по-прежнему сменяли незабываемые дни, игривые вечера предвещали нежные рассветы. Любовь не затухала, наоборот, она становилась пронзительней и тоньше, словно первый голод с дороги был приглушен грубой пищей, а затем путники приступили к изысканным и сложным блюдам, где вкус задавали оттенки и нюансы, полутона и недомолвки. Как глаза постепенно начинают привыкать к темноте, так и ослепление влюблённостью проходит, и начинаешь вдруг замечать пористую кожу и обломанный ноготь, запах совсем не ландыша. Разумеется, через это проходит каждая пара, конечно, так и должно быть в период привыкания и, если хотите, смирения, но Николаше и А. было по девятнадцать лет, и они не собирались ни к чему привыкать.

«Неужели это всё, что у меня будет в жизни? Да, он прекрасный человек, и я его люблю. С ним, кажется, мне хорошо. Но как я могу сравнивать? Что я видела и испытала? Вдруг я заблуждаюсь и принимаю четверть за целое?»