Мелисар нередко задумывался над этим. Когда солнце полностью исчезало за горизонтом и лес наполнялся мраком, подобные этой темноте мысли украдкой пробирались ему в голову. Тогда он противился им, ведь это казалось предательством. Они рушили собою всю ту веру, которую пронесли его предки через века. Но тогда словно защитным барьером для него была мысль о возвращении в селение, где все были преданы этой вере. Он не мог отказаться от нее тогда, но теперь…
Теперь толстая стена бастиона, олицетворяющего его разум, имеет брешь, и барьера более нет. Отныне любая подобная мысль с легкостью находила место в голове Мелисара. Здесь, в пределах замка, каждое суждение обретает новый смысл. Приходит понимание того, что, лишившись надежды, лишаешься и той вуали, через которую нередко смотрел на мир, отдельные вещи или поступки. Становится видимой вся правда, и она не оказывается открытием, ты знал о ней и ранее, но проще было и дальше носить пеленающую глаза вуаль, что умело сглаживала все, искажала.
Мелисар зачерпнул еще одну пригоршню. Он не знал, когда в следующий раз ему удастся почувствовать вкус воды во рту, поэтому пил, сколько мог. Когда жжение стало невыносимым и растеклось далее, проникая изо рта в горло, он прекратил. Опустив руки на края огромной чаши, он попытался отделаться от этого чувства, но, понимая, что оно не проходит, зажал замерзшей рукой рот и начал с усилием дышать, чтобы согреть себя изнутри. Жжение постепенно отступало, а заглянув в чашу, Мелисар и вовсе о нем забыл. Колебания воды, после того как его руки несколько раз погружались в нее, мерно шли на убыль. Мелкая рябь разгладилась, и даже сквозь полумрак он увидел свое лицо.
Оно показалось Мелисару более угловатым. Скулы, ранее вовсе незаметные, теперь слегка выпирали, а румянец на щеках, о котором всегда упоминала его мать, особенно заметный в то время, когда он возвращался с охоты и подсаживался к очагу, теперь сменился темными пятнами, похожими на тени. Гладкие камни, по которым струилась вода, отбрасывая блики света, искажали его лицо, он понимал это, но вместе с этим понимал и то, что нехотя начал меняться. Его зеленые глаза будто остыли, в них что-то исчезло, но он не мог сказать что именно. Только пряди темно-русых волос, как и прежде, спадали с его лица. В них ничего не изменилось, и только это говорило ему, что он здесь всего день или два, а не несколько месяцев. Не желая больше это видеть, парень отстранился от чаши. Ему нисколько не нравился этот новый он.
Сделав пару шагов назад, он остановился. Возвращаться обратно во мрак он тоже не хотел. Излучаемый горой свет, блеклый и неживой, казался ему чем-то близким. Единственным порождением замка, которое не выглядело враждебным. Не спеша он начал обходить гору по кругу. На ходу касаясь рун, вырезанных на ободе чаши. Он скользил по ним пальцами. Некоторые из них были глубоко врезаны в камень, некоторые едва ощущались, будто письмена в книге, которые пытаешься прочесть, закрыв глаза. Неожиданно на полпути он отнял руку, заметив, что последняя из череды рун, к которым он прикасался, зажглась. Ее наполняло собой совсем не белое свечение, рождаемое горой. Эти несколько угловатых черточек, объединенных в один знак, порождали в своей глубине еле заметное темно-синее сияние. Мгновение, и через несколько знаков зажглась еще одна руна, а после еще и еще. Руны, к которым прикасался Мелисар, выборочно, через одну, несколько или целый десяток, начинали излучать свет. Он обежал пройденный им полукруг, останавливаясь возле каждой, путаясь в догадках и ощущая, как сердце участило свой ритм.
Парень замер возле последнего светящегося значка. Больше ни одна из рун не зажглась, но и те, что излучали свет, не потухли. Он ожидал, что что-то произойдет, но ровным счетом ничего не изменилось. Руны не вспыхнули ярче и не сотворили чуда. По залу, как и прежде, разносилось лишь тихое журчание воды, стекающей по гладким камням, и блики преломляющегося света так же мертвенно падали на холодные плиты. Мелисар прикоснулся к горящей руне и провел по ее контуру пальцем. Ничего. Он прикоснулся к каждой из них, вновь ничего. Отступил от горы, желая осмотреть всю ее, но она осталась прежней. Ему не хотелось верить в то, что все это ничего не значит.
Что-то отрешенным, еле слышным голосом у него в голове сравнивало эти его очередные пустые надежды с теми глупостями, в которые он верил в детстве, в которые верят все дети. Что пора повзрослеть и отказаться от них. Светящиеся руны – это не больше, чем святящиеся руны. Глупо ждать от них чудес. Проще отойти во мрак и попытаться отдохнуть. Лечь на плиты и, разглядывая гору и письмена, погрузиться в сон, ведь он так давно не спал… Но ритм сердца не уменьшался. Мелисар, как прежде, продолжал стоять у горы, пытаясь понять, что делать. Мысли об отдыхе и бессмысленности надежд он отмахнул от себя резким движением головы. В месте, которое и так лишено понимания, тяжело искать какой-либо смысл. Следует действовать.
Поэтому недолго думая он кинулся к другой стороне горы, к рунам, которых еще не касался. Возможно, в них кроется ключ к разгадке, еще несколько святящихся значков – и он узнает ответ. Однако сделав несколько быстрых, решительных шагов, он остановился. Боковым зрением парень заметил, что в чаше, в этом желобе, который обходит по кругу всю гору, что-то есть. Что-то, чего не было ранее. Развернувшись, Мелисар подошел ближе. Острый глаз охотника не подвел его, погруженные в ледяную воду и почти касающиеся ее кромки, на дне лежали фрукты. На том же месте, где он ранее зачерпывал воду. Нет, он не верил, что мог их не заметить – их сотворила магия рун.
Погрузив руку в холодную воду, он достал из нее зеленоватое яблоко, а после большую кисть винограда. Мелисар опустился на холодные плиты и, опершись спиной о гору, стряхнув с плодов капли воды, начал греть их руками. Не так уж и плохо. По крайней мере на воду и еду он совсем не рассчитывал. Думал, что придется слизывать капли влаги со стен, чтобы протянуть немного дольше, и есть сырое мясо крыс. Но виноград! Он за всю жизнь ел его всего несколько раз, когда в их селение на самом краю королевства забредали путешественники или мелкие торговцы с повозками снеди. В Стфорне же виноград не рос. Морозы, туманы и неподходящая почва были против этого.
То ли дело ягоды, разрастающиеся огромными кустами во дворах у жителей селения. Яркие точки, выглядывающие из листвы, сплошные стены которой нередко овивали изгороди. Иногда она ползла и по стенам сколоченных из бревен домов прямо на крышу. Некоторым оставалось только вырезать в ней проемы для окон, которые она, так же как и все на своем пути, нещадно заплетала. Мелисар взглянул на уже наполовину съеденную кисть винограда с благодарностью за то, что она хоть и на мгновение, но смогла отогнать весь мрак замка и дать ему окунуться в воспоминания о доме.
Наевшись, он предусмотрительно набрал еще немного яблок и сложил их в небольшую охотничью сумку, которая у него была перекинута через плечо, как и колчан со стрелами. Ранее он всегда закидывал в нее тушки подстреленных им зайцев, но теперь им овладевало предчувствие, что еще не скоро ему удастся отведать зайчатины.
Покидать зал ему не хотелось. Здесь есть еда и вода, а дальше мрак и неизвестность. Но оставаться возле горы – это не решение. Следует искать выход из этой проклятой обители. Он уже хотел шагнуть в темноту на поиски двери или какого-либо иного прохода в следующий зал, как в голову резко взбрела диковинная мысль. Мелисар вынул одну стрелу из-за плеча и приблизился к светящимся рунам. Закатив рукав на левой руке, он судорожно сглотнул, но, понимая, насколько это важно, взялся за дело.
Отливающие синевой руны принесли ему еду. Скорее всего, они еще не раз встретятся ему на пути и, несмотря на то, будет ли путь этот длинным или кончится в ближайшее время, их лучше иметь под рукой. Причем под рукой получилось в самом прямом смысле. Из-за отсутствия какого-либо куска пергамента Мелисару пришлось острием стрелы наносить себе их на кисть левой руки. Это было мучительно и больно, но он привык к подобному. Коготки ласки уже сотни раз успели исполосовать ему все тело, поэтому боль была хоть и зудящей, но терпимой. Закаленная мелким зверьком кожа не давала Мелисару даже повода скривиться, ему лишь то и дело оставалось отирать кровь рукавом, когда он слишком глубоко вонзал острие.
