Солнце медленно шло на закат. Его огненные лучи мягко касались высоких деревьев. Уже не обжигая, а обливая золотом ярко-зеленую листву. В травах между деревьями лежал вечный лесной настил из сухих листьев, на нем, с каждой следующей минутой удлиняющиеся, лежали узкие тени могучих стволов. В корнях деревьев начинала зарождаться ночная темнота.

Чем дальше в лес, тем меньше магии заката. Золотые лучи оставались где-то на стволах деревьях за спиной. Темнота выходила из-под корней деревьев все смелее и смелее, смешиваясь в траве с тенями от листвы, густой и вечно темной, почти не согретой солнцем ни сегодня, ни вчера. Долгие годы полумрака и холода даже в жаркие дни. Приглушенные звуки, настораживающие. Густые туманы осенью в низинах. Бледные ягоды, которые никогда не спели. Липкие паутины, зависшие над головой. Застоявшийся воздух. Стволы поваленных деревьев, обросшие наростами, похожими на грибы. Древний лес, края которого, как голову королевы, украшает золото. Золото, подаренное заходящим солнцем. Древний лес, сердце которого, как сердце мнительного короля, с годами все больше подернуто гнилью. Древний лес, как уснувший длиннобородый мудрец. Он много видел, много знает, много помнит, но уста его сомкнуты, и он молчит, лишь слышно, как он тихо дышит. Лес многогранен, страшен и прекрасен. Он, как королевская накидка, соскользнувшая с плеч и павшая на землю, отливает золотом на солнце, но подкладка темна.

Бирспав – древний лес. Тысячи лет тому назад с восходом к его краю пришел человек, высокий, с каштановой гривой волос и густой бородой. В руках он крепко сжимал секиру, лезвие которой было усеяно множеством зазубрин. Он многое прошел на пути к этому лесу, руки его были в шрамах, а лицо в морщинах. За ним стояли люди.

В лучах восходящего солнца сверкнула секира. Он опускал ее еще и еще. Люди за его спиной лишь следили за ним, они знали, что это только его испытание, и не смели помочь. Волосы липли к взмокшему лицу, при каждом замахе с бороды в траву слетали капли. Руки были забиты до отказа, и казалось, что мышцы вот-вот лопнут от напряжения. Но он не останавливался, и секира пела. И песня ее проникала в сердце каждого позади стоящего. Так король высек себе трон.

С тех пор Бирспав было принято называть королевским лесом. Эта история была любимой историей Мелисара. Он сидел под одним из деревьев на краю леса, ловя лицом лучи уходящего солнца. Это было его любимое место. Оно было в стороне от всех известных тропинок, уходящих в лес. Поэтому увидеть или найти его здесь мало кто мог.

Он крутил в руке стрелу, то проводя по наконечнику точильным камнем, то поднося ее к глазам, проверяя качество сделанной работы. Половина наконечника осталась где-то в дереве, и теперь он перетачивал его наново. Любой на его месте уже давно выкинул бы ее, но он дорожил ею, как одной из пяти самых любимых стрел. Точильный камень медленно делал свое дело. Над головой послышалось переплетение нескольких птичьих голосов. Маленькие коготки царапали толстую кору, серые комки перьев прыгали с ветки на ветку. Они то ли прощались с солнцем, счастливо купаясь в его золоте, то ли просили его не уходить, рассказывая ему о больших страшных ночных монстрах леса – совах.

Мелисар примерно догадывался об этом и улыбался. Он всегда мечтал о том, чтобы единственным его страхом были ночные совы. В этом случае весь день был бы в его власти, все теплые лучи, огромные ветви, мягкие ветры, холодные воды горных ручьев. Казалось бы, и город вечной жизни Ксанфос не нужен, стать бы птицей и лишиться всех людских забот.

Пение птиц резко сменилось их же визгом. Мелисар вскочил на ноги, откинув точильный камень куда-то в траву и наложив еще не отточенную до конца стрелу в лук, натянул тетиву. Птицы резко замолчали. Наступила напряженная пауза. Лучи солнца медленно сползали с верхушки дерева, погружая его во мрак. Мелисар усердно всматривался в темноту, застывшую между ветвей. Несколько перышек, покачиваясь на ветру, начали опускаться к земле. В месте, откуда они слетели, всего на миг был виден пучок красного меха. Сняв стрелу с лука, парень вновь опустился под дерево, прислонившись к его огромному стволу, улыбка на его лице сменилась на хмурость.

Он знал, чья это работа. Он грузно завалился под дерево, рассерженный тем, что пропустил последние лучи заката. Солнце ушло за горизонт, все вокруг медленно обволакивало темнотой. Резко на его голову спрыгнуло какое-то существо. Мелисар даже не дернулся, он уже давно ждал этого, разгадав того, кто убил птиц. Продолговатый зверек, весь покрытый огненно-красной густой короткой шерсткой, быстро выпутался из его густых волос и, нырнув под воротник рубашки, пробежал под ней, царапая кожу своими острыми коготками. Вынырнув из-под ее подола, он скрутился на коленях Мелисара. Это была ласка.

Еще будучи ребенком, парень любил их больше всех зверей огромного леса. Такие редкие, они влекли его тем, что даже вопреки своей яркой окраске были незаметны. Вопреки размерам были угрожающи. Изворотливые, они пробирались в любые норы, вскарабкивались на любые деревья. Он никогда не восхищался мощью огромных медведей, благородностью и поступью большерогих оленей, скоростью и силой серых волков. Он видел их всех, и все равно его влекло только к ласке, которую он смог выследить и сделать своей. Легче приручить медведя, чем ласку, но он смог.

Смог, используя древний обычай своего народа, который принято было хранить втайне от чужаков. Каждый ребенок в Стфорне при рождении получал грубо сделанное металлическое кольцо, на котором было выгравировано имя его владельца. Это кольцо много чего давало тому, кто его носил. Для жителей Стфорна не было ценнее вещи, но в окружении чужаков они всегда это скрывали. Мелисар же разлучился со своим перстнем без зазрения совести, не сожалея о своем поступке ни капли. Аккуратно срезав клочок огненной шерсти с хвоста вырывающегося зверька, где она была длиннее, он медленно, но старательно обвязал ею свой перстень, отпустил зверька, а перстень зарыл под дерево.

Сейчас он сидел как раз под тем древом, в корнях которого и покоилось кольцо. Он связал себя с лаской древним обычаем, и после того, как отпустил ее, она вернулась на четвертый день. Месяц его руки изо дня в день кровоточили от ее зубов, но постепенно она привыкла к нему. Он же если и быстро свыкся с тем, что она часто пряталась под его одежду, все же долго привыкал к тому, как ее коготки при этом врезались ему в кожу. Исцарапанная спина, грудь, живот – это стало привычным для него. Он больше не омывал глубокие кровоточащие царапины старинными настоями предков, он просто не обращал на них внимание. Ласка закалила его тело, сделав его привычным к мимолетной боли. Но с одним он не мог смириться и до сих пор – с ее кровожадными повадками. Она часто убивала больше, чем могла съесть, выпивала кровь и оставляла тушку гнить. Лишь недавно насладившись, она желала смерти вновь.

Мелисар всеми усилиями старался отучить ее от этого. Птицы на дереве стали очередной ее добычей, и порою ему казалось, что когда-нибудь она изведет весь лес, переест всех птиц. Без них к лесу добавится завершающий лоскут устрашающей картины, которая уже содержит гнилостные запахи и непроглядный мрак, гнетущая тишина.

Парень поднялся на ноги, ласка даже и не подумала соскочить с его колен, уцепившись в его штаны, она прытко скользнула вверх и, цепко работая коготками, перебежала по рубашке на плечо. Они привыкли друг к другу, все их действия уже давно слажены. Многие из деревни смеялись над ним, особенно Хорк. Он всегда потешался над ним, лишь завидев Мелисара издалека. Хорк был старше на несколько лет, выше, сильнее, всегда в светлом кожаном жилете и коротко пострижен. Он был вторым из деревни, кто воспользовался таким же обрядом, как Мелисар, зарыв кольцо и приручив зверя. Конечно же, он выбрал себе волка и всегда хвалился теми шрамами, тремя глубокими царапинами, рассекающими бровь, которые оставил ему зверь в их первой схватке. Хорк считал долгом чести измываться над Мелисаром, он называл его Приручивший Крысу и каждый раз после заливался громогласным смехом. Ему всегда вторили его дружки. Те, кто постарше, не смеялись, лишь холодно расценивали пользу от зверей. Волк, подчиняющийся человеку, был дополнительной защитой деревне, вместе с ним Хорк ходил на охоту и неизменно приносил немалую добычу. Чем же была полезна ласка? Да ничем, и так считал каждый. Даже его мать не одобряла его решения. И хотя она никогда не говорила ему об этом, он видел это по ее глазам.