Произошла авария в канализации на Краснокурсантском проезде. Отделение из взвода Васи Кудреватого направили на ликвидацию случившегося. Солдаты спускались в люк и ведрами таскали снизу вонючую грязь. Слесарь Громов, внешностью своей и поведением опровергающий свою фамилию, человек тихий и чахлый говорил:

– Видать родителей своих не почитали, раз довелось вам таким делом заниматься Чудак Громов, прикажут отцы-командиры – и не такое дело станешь выполнять.

А ефрейтор Телегин недавно рассказывал:

– Копали, значит, траншею. Мимо народ ходит. Две бабы остановились, посмотрели на нас и одна баба сказала: «Смотри, какие немцы молоденькие. Без охраны работают». А другая тетка ответила: «А куда они денутся? До Германии далеко отсюда».

Солдаты были одеты в старое трофейное немецкое обмундирование.

В армии не бывает так, чтобы какие-нибудь солдаты служили без командира. Хозяйственный взвод, формально состоявший в моем подчинении, кажется, составлял исключение в этом плане. Портные, сапожники, повара, снабженцы, шоферы, писаря, – все эти мало дисциплинированные ребята, вроде бы, пребывали в моем подчинении, на самом же деле они только делали вид, что подчинялись мне. Они исправно занимались каждый своим делом и мне, практически, не было никакой необходимости командовать ими. Жили они дружно.

Во взводе было три грузовых автомобиля: две еще довоенных полуторки и один «студебеккер» Шофером на «студебеккер» был назначен рядовой Леванин, замечательный во всех отношениях молодой человек: и внешне привлекательный, и характером покладистый, и добрый, и семь классов образования имел, словом, исполнительный и надежный солдат. Выпивал он очень редко и только после рейсов или во время увольнения в город, причем делал он это весьма умеренно, что ни разу не навлекало на него никаких нареканий. Но вот, что случилось однажды.

Вечером после отбоя я посидел недолгое время в кабинете политчасти и, закончив свои дела, направился в казарму на отдых. Сделать это мне не удалось, так как на хоздворе стояло только две машины, «студебеккера» не было. По времени Леванину пора было уже быть в части, но мало ли какие обстоятельства могли задержать его своевременное возвращение и я решил подождать его. Угловое здание на Красноказарменной улице, на третьем этаже которого квартировала первая рота стройбата, имело очень большой двор довольно сложной планировки. В одном из закоулков двора в небольшом помещении располагалась портновская мастерская и там же соседняя комната была приспособлена для проживания портных, писарей и водителей автомашин. Очень долго я ожидал возвращения леванинского «студебеккера» и вместе со мной бодрствовали все обитатели этого помещения, играли в домино, несколько партий я сыграл в шахматы с портным Маширкой, литовцем, призванным в армию после войны. Никто не ложился спать. И вот в начале двенадцатого часа, наконец, послышался шум мотора подъезжающего автомобиля, потом мотор заглох и раздался долгий автомобильный сигнал. Я бросился к выходу, за мной поспешили все остальные. Прямо у двери стоял «студебеккер» и неистово безостановочно сигналил. Я подбежал к машине и рванул на себя дверку кабины – навалившись на баранку, в кабине сидел совершенно бесчувственный Леванин. Я потянул его на себя и он, как куль вывалился из машины мне на руки. Мы занесли Леванина в помещение. Он был невредим, но мертвецки пьян. Я сказал ребятам, чтобы его уложили спать, а сам вместе с одним из водителей осмотрел машину. «Студебеккер» был в полном порядке, и его отогнали на стоянку. Я ушел восвояси.

На следующий день я расспрашивал проспавшегося Леванина, что с ним случилось. Путевой лист у него был в полном порядке, все ездки у него были записаны, права при нем. Я спрашивал у шофера, как он ехал, говорит, что совершенно ничего не помнит.

– А где и с кем пил?

– В Алешинских казармах. Отвозил туда брус из лесосклада, откуда-то со стороны Измайлова. Я не один ездил. Ну, а потом выпили совсем малость. Помню, как выехал за ворота, а потом отключился.

– И ничего не помнишь, как ехал, останавливал ли тебя кто-нибудь? Как это все у тебя было?

– Провал. Даже не знаю, как через проходную сюда заехал.

Вот такая история. В состоянии полной отстраненности от восприятия реальной действительности Леванин провел через Москву тяжелую машину, не нарушил ни разу дорожных правил, ни на что не наехал, ни с чем не столкнулся, не повредил машину, и сам не причинил себе никакого вреда. Как это могло быть?

Вышло распоряжение о том, что должность комсорга в Отдельных строительных батальонах вводится в штат части и становится освобожденной. Хозяйственный взвод я сдал старшине сверхсрочной службы Гутникову, мужчине серьезному и постоянно чем-то озабоченному. Я же стал освобожденным комсоргом. Свободности никакой от этого я не почувствовал, что было, то и осталось. Я продолжал заниматься теми же делами, что и прежде: проводил собрания, где удавалось это сделать, писал протоколы, организовывал выпуск стенгазет, выдумывал какие-то поручения активным комсомольцам, собирал членские взносы, заполнял карточки учета, ездил в Политотдел спецчастей Московского гарнизона на инструктажи. Но, если честно сказать, то я не очень понимал, для чего это все надо. Солдаты неохотно ходят на собрания, а если и приходят, то молча сидят и ждут, когда все закончится. Замполит говорит, надо готовить выступающих, тогда собрание будет проходить активно. А как это «готовить выступающих»? Дать им какой-то текст или просто подсказать о чем говорить? В любом случае это будет пьеса. Фальшь!

Недели две назад сорвалось комсомольское собрание второй роты, которая расположена в Военном институте иностранных языков (кстати, в этом институте в то время училась Валерия Борц). По списку в роте числилось 41 комсомолец, а на собрание пришло только 12 человек. Со мной был парторг старший лейтенант Успехов. Как же он бушевал! Вообще-то, он человек смирный, но за «идею» стоит горой. Когда поутих малость, он сказал: «А если б они активно ходили на собрания, то нам бы и делать было нечего». Интересная штука получается. Разве смысл партийной и комсомольской работы состоит только в проведении собраний?

Я прочитал в газете «Открытое письмо» советского публициста В. Финка какому-то зарубежному Эдгару Хаймену. Речь в письме идет о человеке социалистической морали. Какая там социалистическая мораль? Недостатки, материальные трудности, скудость жизни, многое определяют в поведении человека. Трое офицеров стройбата живут с семьями в штабном бараке. Трудно им на свой паек и офицерскую зарплату прокормить семьи. Вот и приходится им заводить дружбу с начальством продуктового снабжения…

Когда я служил в одной из прежних частей, мне пришлось, по каким-то делам, зайти в полковую контору ПФС. И я слышал, как за перегородкой оформляли калькуляцию на солдатский паек.

– Так, помидоры 40 грамм. Пиши.

– Ясно, 40 граммов. Помидоры красные, вкусные и прекрасные.

– Написал? Пиши дальше, соль 14 граммов,

– 14 граммов. Соль соленая, издаля привезенная.

– Сахару 25 граммов. Пиши.

– 25 граммов.

– Да, Володь, сколько ты посыльному Будрова (командир полка) вчера сахару дал?

– Килограмма четыре. Ну, самое большее четыре с половиной.

– Угу. Так, пиши дальше, картошки 250 граммов.

– Понятно – 250. Картошка мороженная немножко.

– Ну, не такая она и мороженная. Ты вот что, когда будешь в пищеблок сахар отпускать, учти те самые четыре с половиной килограмма.

Вот так и получается: литература пишет одно, а жизнь идет по своим законам и диктует свои правила.

Дошло до того, что солдат целыми взводами одевают в поношенное немецкое обмундирование. Отказываются солдаты носить эту одежду, потому что их принимают за немцев. (Интересно, откуда берется эта немецкая, бывшая в употреблении, форма?)