– Тебе нельзя сейчас выходить, – сообщил он. – Здесь комендантский час.

– Комендантский час?

– С половины десятого. Если боши поймают тебя снаружи после девяти тридцати…

– И что же они сделают? – Папин голос звенел от ярости. – Посадят в тюрьму? Расстреляют? Ну и пусть. Я просидел взаперти четыре года, а теперь я вернулся и не собираюсь позволять каким-то бошам запирать меня в моём собственном доме. Я буду приходить и уходить, когда захочу. Уйди с дороги, папа. Отойди!

Дедушка отступил в сторону, и папа открыл дверь, поднял воротник и ушёл в темноту.

Они сидели и ждали его, боясь услышать топот бегущих сапог, крики или даже выстрелы. Чем дольше они ждали, тем ужасней становились их страхи. Когда папа вернулся, через час или больше, он сказал только: «Я их видел, а они меня нет». От прогулки ярость в нём вроде бы улеглась.

Джо лежал в кровати и прислушивался к бормотанию в соседней, родительской комнате. Папа и правда вернулся домой. В последние несколько часов Джо не мог заснуть. А потом послышался кашель – приступы кашля с достаточно долгими промежутками, чтобы Джо успевал задремать до следующего приступа. Но кашель разбудил Кристину, и она всю ночь бродила туда-сюда по коридору. Джо забросил попытки уснуть и стал ждать первых звуков утреннего птичьего хора.

На следующий день деревня оживилась новой радостью. Никто не сомневался: они побеждают в войне – теперь это только вопрос времени, и всё. Им вернули двоих сыновей – можно отпраздновать. В такие времена любой повод для праздника подхватывался с жадностью. Юбера с неизменным биноклем на шее послали бить в барабан по всей деревне, и все собрались на площади послушать официальную приветственную речь мэра. Папа и Мишель Моруа стояли по обе стороны от него, но Джо показалось, что они скорее терпели торжественную речь, чем наслаждались ею. Речь завершилась обычным пожеланием – «Мы ждём того дня, – провозгласил месье Сартоль, – и, несомненно, ждать придётся недолго, – когда остальные наши отцы и братья, дяди и племянники снова к нам вернутся. Vive la France! Да здравствует Франция!» – Джо огляделся, когда все захлопали, закричали и засмеялись: – на Площади не было видно ни одного солдата.

Когда Джо пришёл на следующее утро в школу, все столпились вокруг него, поздравляя. Он не совсем понимал, что такого сделал, чтобы всё это заслужить, но ему всё равно было очень приятно. Однако не все захотели присоединиться к ликованию: некоторые на школьной площадке глядели мрачно и даже злобно, и это напомнило Джо о том, что у многих детей отцы ещё оставались в лагерях военнопленных. Лоран вроде бы не обижался на него, но ведь он был не такой человек, и к тому же у него имелись свои причины. «Я-то своего отца всё равно на дух не выношу, – сказал он, – да и мама тоже. Так что чем дольше они его там продержат, тем лучше». Лоран всегда говорил, что думает, как бы это на нём ни отразилось, и Джо восхищался этой его чертой – но сейчас из-за этого он чувствовал себя ещё бо́льшим обманщиком и самозванцем. Папа вернулся домой, а Джо хотелось бы, чтобы он не возвращался, – вот в чём заключалась правда. Как он ни старался почувствовать что-то другое, у него не получалось. Папа стал для него чужаком, притом не особенно приятным. Не то чтобы Джо его не любил или возненавидел – просто он теперь совсем его не знал и не понимал.

В воскресенье отец Лазаль сыграл громовой, оглушительный триумфальный марш на органе и возблагодарил Господа за их освобождение. В тот вечер Джо был в кафе, когда папа и Мишель вскочили и сплясали вместе на столе. Танцы выплеснулись на Площадь. Месье Ода распевал такие песни, знания которых от него никто не ожидал, а Юбер завернулся в медвежью шкуру со стены и бегал, рыча, за детишками по улицам.

Когда капрал с двумя солдатами вошёл в кафе, никто и внимания не обратил. Капрал кивнул и улыбнулся Джо и сел за столик в углу. Джо улыбнулся в ответ. И вдруг папа вскочил и пинком отправил стул в стену. Ужасная тишина, повисшая в кафе, прерывалась только рёвом и визгами, доносящимися с Площади. Мишель попытался удержать папу, но того было не остановить. Он стряхнул товарища и злобно уставился в угол, где сидели солдаты.

Дедушка встал рядом с ним.

– Пойдём домой, – сказал он.

– Попозже, – ответил папа и продолжил значительно громче: – Ну-ну, смотри-ка, Мишель, кто пришёл поприветствовать нас дома.

Он схватил бутылку и пошёл через кафе к троим солдатам.

– Гутен абенд, – поздоровался он с явной издёвкой.

– Добрый вечер, – ответил капрал, не поднимая глаз.

– Присоединяйтесь к нашему маленькому празднику, – предложил папа громко, но несколько уже невнятно от выпитого и налил вина им в стаканы.

Дедушка попытался его оттащить.

– Хватит уже, – уговаривал он. – Идём же, пойдём домой. – Но папа не обращал на него внимания.

– Вот, – продолжал он, – хорошее французское вино. – И поднял бутылку. – За победу!

Солдаты сидели неподвижно, не поднимая головы. Затем капрал встал и посмотрел папе прямо в лицо, поднимая стакан.

– Я пью за мир, – сказал он, осушил стакан и поставил его на стол.

В этот момент в дверях появился Юбер. С его головы свисала медвежья шкура, а за руку цеплялся Лоран. Завидя капрала, Юбер расплылся в улыбке. Папа протянул руку и схватил бинокль, висевший на шее Юбера. «Как мило», – сказал он. Юбер рассмеялся и приложил бинокль к глазам, потом обвёл взглядом кафе, пока не остановился на чучеле канюка, стоявшем на полке над баром, и указал на него пальцем: «Бум! Бум!» Он расхохотался, и все рассмеялись с облегчением.

– Это его, – сказал Лоран. – Тебе капрал подарил, да, Юбер? Можно увидеть всё, что угодно. Я вот видел горы на луне.

– Да ну? – едко переспросил папа. – Так, значит, мы принимаем от них подарки? – Джо подбежал к нему, он должен был объяснить. Папа должен узнать про капрала: какой он хороший и что случилось с его дочерью.

– Пап. – Он коснулся отцовской руки.

Тот развернулся к Джо, кипя от злости:

– Так он и твой дружок? – Джо отпрянул.

Капрал встал и забрал со стола пилотку.

– Доброй ночи, – сказал он и, проходя мимо Юбера, похлопал его по плечу. Двое солдат вышли вслед за ним. Папа начал отчаянно кашлять, пока его не согнуло пополам. Дедушка забрал у него бутылку и обхватил за пояс.

– Отведём его домой, Джо, – сказал он.

В следующие недели папа очень мало интересовался фермой или чем-либо ещё. Он целыми днями бродил по холмам и возвращался под вечер мрачный и сердитый. Вечера он проводил в кафе с Мишелем, и дедушка ходил вместе с ним, чтобы привести его домой до комендантского часа. Возвращался папа всегда пьяный. Джо припомнил, что он иногда приходил домой пьяным и до того, как ушёл на войну, но тогда он был рад всему миру и распевал песни, а теперь он сидел у плиты, погрузившись в мрачные раздумья. Джо даже не смел взглянуть ему в глаза, опасаясь наткнуться на обвинения и осуждение, которые, как он чувствовал, отец повсюду носил с собой. Тот папа, с которым Джо вырос, с которым он провёл целое лето в пастушьей хижине, был совсем не тем человеком, с кем они сейчас жили в одном доме. Теперь с ними жил чужак, и все они это понимали.

Однажды Джо пришёл домой и нашёл маму в кухне: она плакала. Джо обнял её, но не смог найти слов, чтобы утешить. У дедушки получилось лучше. «У него это пройдёт, Лиза, – сказал он, – вот увидишь. Поставь себя на его место. Он как будто воскрес из мёртвых – вот как это всё для него. Он приходит домой, ожидая, что всё будет как прежде, а этого нет. Ты не такая. Я не такой. Джо вон вымахал уже с него ростом. В нём много ожесточения, Лиза, много яда – но он выплеснет этот яд и освободится. Просто дай ему время». Но время шло, а всё, казалось, только становится хуже. Даже дедушкины героические усилия ободрить сына будто натыкались на глухую стену.

И для Джо, и для дедушки походы с припасами к детям в пещеру становились желанным облегчением. Джо часто уходил с Бенжамином в лес – собирать дрова. Они говорили о медвежонке и гадали, насколько он уже вырос и где теперь живёт. А дедушка поверял свои печали вдове Оркада, которая в кои-то веки сочувствовала ему, как никто другой.