— Венды говорили, что вчера на спуске с перевала они потеряли одну из пленниц. Молодая девушка не удержалась и упала в ущелье. Это недалеко, и, думаю, ее можно найти. Если выехать сейчас, то я мог бы успеть до рассвета.

— Отлично, а эту надо помыть и постричь покороче. В общем, сделать из нее мальчика. — Прокопий довольно потер руки, упорно не называя Зару по имени. — Груди у нее, как мы видели, совсем девичьи, так что проблем не будет. Свободные сардийские шальвары, и получится мальчишка Зар, которого вы, цезарь, подобрали из жалости на дороге.

Излишняя уверенность патрикия сразу же вызвала возражения Иоанна:

— Подождите, но Зару видели слишком многие, я уже не говорю про вендов. Когда люди увидят труп, то подлог сразу же распознают.

Прокопий остановился:

— Значит, надо сделать так, чтобы опознать ее было невозможно. — Он бросил вопросительный взгляд на комита: — Сумеем?

В ответ на губах Велия появилась многозначительная улыбка:

— Все обгорелые трупы выглядят одинаково.

— Пожар! Превосходная идея, но сомнений, что это именно она, ни у кого быть не должно!

Прокопий и Лу́ка напоминали детей, играющих в заговорщиков.

— Нужна характерная примета, по которой ее опознают.

Комит мгновенно перестал улыбаться:

— Сделаем так. Я вызову конвой, ее закуют в кандалы и отведут в отдельную палатку, по случайности в ту, где хранят сухие дрова и сено для лошадей. Ночью пленница опрокинет на себя масляный светильник, и… Когда все сбегутся, то найдут лишь обгорелый труп ведьмы в кандалах.

Прокопий переглянулся с Иоанном:

— По-моему, лучше придумать мы не сможем. Начинать надо уже сейчас — времени, до рассвета, совсем не много.

Цезарь утвердительно кивнул головой и еще раз внимательно посмотрел на пленницу, словно стараясь запомнить ее в том виде, в котором больше уже не увидит.

Акциния Наксоса вся армия знала под кличкой Акси Добряк, хотя добрым его постеснялась бы назвать и собственная мать. Впрочем, мать свою он никогда не видел, и что она могла бы сказать о своем сыне, ему было совершенно неинтересно. Он не был ни добрым, ни злым, никто бы не смог с уверенностью сказать, что когда-нибудь слышал его громкий смех или видел вспышку его ярости. Он был бесстрастен, абсолютно бесстрастен и рационален. На его малоподвижном лице навсегда застыла маска скрытого раздражения — маска человека, которому осточертел окружающий его мир. Если надо было быть жестким, например, отрезать кому-то ухо, чтобы заставить вернуть долг, его люди отреза́ли. Если калечить не было нужды, то обходились простым мордобоем, но в любом случае перед экзекуцией он, смотря жертве прямо в глаза, монотонно и едва слышно вещал ей о первородности добра и недопустимости зла, тайных происках алчности и стяжательства.

Акси шел впереди своего небольшого каравана: два массивных фургона, с десяток вьючных лошадей, погонщики, слуги и пара верных бойцов — Клешня и Мера. Вокруг догорали остатки деревни, сновали какие-то варвары, растаскивая все, что не разграбили до них. Наксос морщил нос от запаха гари, раздумывая о том, что армия наконец-то остановилась и, судя по высоте стен осажденного города, надолго. Значит, надо подыскивать место для заведения и, желательно что-нибудь понадежнее, поскольку, как подсказывал опыт, полотнище шатра никогда не рассматривалось пьяной солдатней как серьезное препятствие. Вино, шлюхи, гашиш — Акси имел лицензию имперской канцелярии на все виды разрешенных в армии развлечений, и, надо сказать, лицензия эта стоила ему немало. Приходилось платить чиновникам в столице, наместникам в провинции, военным из штаба стратилата, ну и, конечно же, форс-мажор, неизменно сопутствующий его делу.

Они уже выходили из деревни, когда Клешня толкнул Наксоса, указывая на каким-то чудом уцелевшую конюшню. Стены из колотого гранита, пара стрельчатых окон на самом верху и даже почти полностью уцелевшая соломенная крыша. На фоне бушующего огня, черных пожарищ и стелющегося серого дыма этот огромный, не затронутый войной сарай смотрелся, как мираж, наведенный колдовской рукой.

— Надо брать, хозяин. — Простоватый Клешня нетерпеливо теребил пострадавшую от правосудия Царского Города левую руку. Акциний и сам понимал, что этот сарай — настоящий подарок. Лучше и быть не могло, но это-то и останавливало. Акси медлил: не любил он сюрпризы и подарки, справедливо полагая, что за все рано или поздно придется платить. Да и внутренний голос надрывался от крика: «Не ходи! Не ходи! Не ходи!», а своей интуиции он привык доверять как никому, потому-то и был жив до сих пор.

Пауза затягивалась, но все терпеливо ждали в полном молчании, и только лошади, позвякивая сбруей, вытягивали шеи, пытаясь дотянуться до придорожной травы.

— Ладно, берем! — Наксос, обреченно махнув рукой, шагнул вперед.

Весь караван, устав от бесконечных переходов, вздохнул с облегчением и последовал за ним.

Они уже подходили к зданию, когда из-за развалин сгоревшего дома выскочил полуголый варвар с безумно-счастливым выражением на перепачканном сажей лице. В руке он держал пылающий факел, и его желание зашвырнуть его внутрь сарая ни у кого не вызывало сомнений.

Акциний остановил рванувшегося было Клешню:

— Убери нож. Это же гавелины. Тронешь одного — их тут же примчится с полсотни, чтобы выпустить тебе кишки. Да и нам заодно.

Он сделал шаг навстречу пробегающему мимо них дикарю:

— Эй, милейший. Не продашь ли ты мне свой факел?

Акси не знал ни одного языка, кроме общепринятого в империи туринского, но его язык жестов понимали буквально все. Вот и сейчас гавелин остановился, уставившись безумным взглядом на серебряный динар, блеснувший в руке Наксоса.

Потом они еще некоторое время размахивали руками и спорили, говоря при этом каждый на своем языке. Наконец варвар сдался и, сунув факел в руки Акциния, схватил динар. Довольно прицокивая языком, он развернулся и уже неспешно отправился туда, откуда только что прибежал.

— Если подумать, что к этой горящей палке прилагается еще вполне пригодный сарай, то получается не так уж и дорого.

После этой глубокомысленной фразы, которую Акси задумавшись, произнес вслух, весь караван взорвался хохотом. Гоготали погонщики и слуги, ржали, как лошади, Клешня и Мера, шлюхи в фургоне вытирали выступившие от смеха слезы. Смеялись все, кроме, естественно, Акциния — тот продолжал невозмутимо рассматривать свою покупку.

Конюшня и теперь уже к ней прилегающий сгоревший дом потихоньку обживались. Люди занимались привычным делом: разгребали завалы, выносили мусор, чистили и скребли. Нужно было оборудовать питейный зал, комнату для игры в кости и еще много чего, но большинство ходило с Добряком уже не один год и знало свое дело. Сам Акси сидел на походном стуле перед домом и посасывал короткую трубку. Со стороны казалось, что он полностью погружен в раздумья и все происходящие вокруг его мало волнует, но впечатление было обманчивым. Хотя в голове его действительно роилось немало важных мыслей, это не мешало ему замечать любую мелочь, были ли то разборки между девочками, болтовня погонщиков или нерадивость слуг. Ничего не ускользало. Стоило лишь где-то возникнуть неразберихе, как немедленно там появлялся один из стражей Акциния и тумаками или криком восстанавливал порядок.

Вот и сейчас Клешня орал на замешкавшихся погонщиков, а Мера стоял за стулом своего хозяина и что-то нашептывал тому на ухо. Неожиданно привычную суету нарушил грохот лошадиных копыт и бряцание оружия. Наксос напрягся. Он предпочитал работать с простыми легионерами или варварами, а тут, судя по тому, как дрожала земля, явно шел отряд тяжелой кавалерии. «Либо высокое начальство пожаловало, либо вельможные детки из катафрактов», — подумал Акси. И тем, и другим он был совершенно не рад.

Через мгновение из-за поворота в деревню ворвалась кавалькада всадников. Подняв столб пыли, они осадили коней на площади перед конюшней. Из пыльного облака раздался могучий бас: