В связи со всем этим, Лиат оказалась в замкнутом круге. С одной стороны, искренность дружбы Галь и Шели, вместе с ее собственной привычкой к ним, заставляла ее упорно молчать о своих переживаниях. С другой стороны, то, что Шахар, предмет ее обожания, тоже был членом компании, не позволяла ей отдаляться от товарищей. И ей пришлось создать себе свой имидж, в который она сама часто готова была с радостью поверить. Кроме того, она воспитала в себе восприятие жизни и отношений между людьми как театра, или, грубее, маскарада, и, в вынужденном своем актерстве, обнаружила для себя очень большую выгоду.

Дело в том, что, оставаясь неразгаданной загадкой для друзей, сама Лиат видела их насквозь, не упуская ни детали. Проницательная от природы, красноречивая девушка замечала все слабости своих близких, и научилась безошибочно с ними обращаться. Например, всегда поддакивая Галь, она заставляла ее доверяться ей и выбалтывать все личное, а вступая в дискуссии с Шели, исподтишка чернила ее в глазах Галь.

Немного иначе обстояло с парнями. Только Одед, как наиболее простодушный и застенчивый, мог сгодиться ей на роль «подружки», а Хен и Шахар, рано созревшие мужчины, были больше заняты собой и своими девчонками. И все-таки Лиат добивалась своего: подыгрывая, споря, интересуясь, льстя, иронизируя, комментируя, тонко ловя настроения друзей и проявляя немалую гибкость, она проникала в их "святая святых" и ощущала себя хозяйкой пусть не своего, но, хотя бы, чужого положения.

Но только ей одной было известно, чего ей стоили эти победы над друзьями! Ей, выглядевшей неуклюже в любом вечернем модном платье, подобному таким, какие приобрели сегодня Галь и Шели! Через несколько дней они будут блистать в своих новых нарядах на вечеринке, а она явится туда, как обчно, в юбчонке и короткой майке, смотреть на их успехи и утешаться тем, что острота ее ума гораздо полезнее их привлекательности. А они, почивая на своих лаврах, вновь слепо поверят в то, что и она отлично проводит время. Попробуй Лиат открыться им сейчас, попробовать все объяснить! Реакцией последует шок. Они не смогут ей поверить! В худшем случае, назовут ее притворщицей и дурой, и будут тысячу раз правы. Уж слишком тесно пристала проклятая маска к ее лицу, и, конечно, теперь было слишком поздно что-либо менять. Не поймут. Не поверят. Особенно Галь.

Всю ночь за окном дул порывистый пыльный ветер, изжигающий внутренности и засыпающий песком растительность во дворе дома, отчего она казалась неживой. И всю ночь напролет не спала Лиат, орошая подушку слезами лишь ей понятного, мучительного чувства обиженности жизнью.

Уже за час до назначенной встречи с друзьями чтобы вместе отправиться на вечеринку, Одед Гоэль был полностью готов. Он принял душ, намаслил свои гладкие темные волосы чтоб они не топорщились, надел темно-синие джинсы и пеструю облегающую футболку, и уселся в своей комнате перед маленьким телевизором в ожидании. Но юноша не следил за программой. Рука его бессильно лежала на пульте переключения каналов, а лицо выражало усталость и грусть.

Одед не был рад предстоящей вечеринке. Подобные шумные мероприятия всегда утомляли его. Будучи любителем тишины и уединения, молодой человек ощущал себя прескверно там, где гремела музыка и толпились разные группы с пивом в руках и с сигаретами в зубах. Он старался держаться поодаль от скопления веселящихся, упирался, когда знакомые тянули его в гущу танцующей толпы, стеснялся девиц, которые бесцеремонно пытались завязать с ним знакомство. На все школьные праздники Одед являлся исключительно в числе своей шестерки, ради чувства защищенности.

Он, вообще, был всегда рядом с товарищами – шла ли речь о походе, дискотеке или просто посиделках у одного из них, – и дарил им частицу того своего внутреннего тепла, которое привносило в их общение неизъяснимый свет. Существо безобидное и покладистое, Одед по праву звался совестью компании, и не только ее одной, но и чуть ли не всего класса. Тихий, скромный, внимательный, приветливый и добродушный, он снискал симпатии многих. Даже шпана никогда не трогала его. Лиат, при всей ее ироничности, так и не нашла для него колких слов. Для развязных приятелей Хена и Шахара – Рана, Янива, Эреза и Авигдора, – с которыми те, особенно Хен, любили погонять шары в бильярдных и выпить пива, он являлся немного второсортным, зато удобным помощником и благодарным слушателем.

Однажды, Галь справедливо отозвалась о нем так: "лучшего мужа для домохозяйки не сыскать, потому, что он будет всегда, по ее указке, ходить для нее за покупками, нянчить детей, мыть полы и даже нарезать овощи для супа". Галь… Вот уж если бы она разрешила ему совершать для нее все это, он бы всю жизнь носил ее на руках!

Украденная фотография красавицы была единственным решительным поступком парня во имя обладания ею – пусть иллюзорно, но хоть как-нибудь! Каждый день, закрываясь в комнате, Одед ласкал обреченным взглядом изображение полуголой девушки, проводил дрожащим пальцем по очертаниям ее груди и бедер, касался ртом запечатленных на снимке ее улыбающихся алых губ, и мечтал о неком чуде, которое вознаградит его за пытку безответной страсти. Надежда его была мертва, а жгучее чувство, упрямо кромсавшее его сердце, словно подчинило себе волю молодого человека. Он наивно искал утешения в мысли, что его любовь была по-настоящему идеальной, именно в силу своей платоничности и несбыточности. И, вовсе не глядя по сторонам в поисках замены своей невозможной страсти, Одед радовался уже тому, что постоянно виделся с Галь, понятия не имевшей о тех чувствах, что крылись за его спокойным выражением лица, во время общих встреч шестерки. Нынешняя вечеринка была одним из таких моментов общения с Галь. Когда та пустится плясать в обнимку с Шахаром, он, из своего угла, украдкой будет ею любоваться, пылая желаньем, сгорая от ревности.

Юноша встал, выключил телевизор, и, разминаясь, заходил по комнате шатающейся походкой. Ему не хотелось выходить в гостиную, откуда доносились оглушительные визги его младших сестер-близнецов и строгий голос матери, пытавшейся накормить их ужином. Эти пятилетние чертовки уже порядком достали его сегодня. Кстати, ему бы не помешало вздремнуть, – вечер будет долгим!

Развозка была назначена на два часа ночи, и он, разумеется, пробудет там до тех пор. Улизнуть пораньше было бы неплохо, да вот только друзья засыплют его вопросами, почему, что не так, и тому подобное. Лучше всего будет избежать этой неловкости, связанной еще и с тем, что придется искать их в дискотечной толчее и объяснять свое решение под нестерпимый рев музыки. Он уж постарается, по словам Хена, расслабиться и оттянуться.

А завтра, все свои впечатления от вечеринки он, по обыкновению, изложит в стихах, которые никто, кроме него, никогда не читал. Уже третья внушительных размеров тетрадь с собранием его произведений пополнится еще одной, а то и двумя попытками заставить бумагу говорить вместо него, обращаясь к невидимым слушателям. В исполненных горького лиризма поэтических строках он создаст себе любой образ, осуществит какую угодно сказку, даже преувеличит свои истинные чувства, не столько ради поэзии, сколько во имя жалости к себе. Он привык все вносить в этот своеобразный дневник своей души, и часто цитировал себе куски собственных произведений:

В прошлом году, зимой, Дана Лев поручила им с Галь и еще троим одноклассникам водрузить над классной доской длиннющий плакат с расписанием уроков. Тот день, как он сейчас помнил, был хмурым и дождливым, но в классе стояло непередаваемое веселье. Стул, на который залезла Галь, предательски зашатался, и Одед, одной рукой прибивая плакат, другой страховал девушку, которая острила, что либо она свалится, либо вся их работа пойдет ко всем чертям. Свидетели его попыток удержать и плакат, и Галь, заливались хохотом, которым заразился и сам Одед: