– Линчевать его! – крикнули Зомбины.

– Ганга! – веско молвил Псевдоаркаша. – Перед тобой четыре увлекательных предложения. Так выбирай же самое-самое! Самое-самое три! Самое-самое два! Самое-самое раз!

– Сажать его надо, – задумчиво произнесла Лжеганга.

– На кол, естественно? – с надеждой в голосе спросил Псевдоаркаша.

– Естественно, в тюрьму, – отвечала Лжеганга – исключительно из вредности.

– Добрая ты, – ласково сказал Псевдоаркаша.

– Что есть – то есть, – легко согласилась Лжеганга.

– Да здравствует добрая Ганга! – крикнул Псевдоаркаша.

– Да здравствует добрая Ганга! – крикнули Зомбины.

– И да здравствует злой Аркаша! – крикнул Псевдоаркаша.

– И да здравствует злой Аркаша! – крикнули Зомбины.

– Тюрьма-то есть у вас? – спросил заботливый Псевдоаркаша.

– Тюрьмы-то нет, – спохватились Зомбины.

– Но у нас есть клетка! – тут же нашлись Зомбины.

– Вот пусть и сидит в своей клетке! – крикнули Зомбины.

– Ишь, редиска, судить нас вздумал! – крикнули Зомбины.

– Теперь мы у тебя будем адвокатами! – крикнули Зомбины.

– Теперь мы будем за тебя блеять! – крикнули Зомбины.

Напрасно Павел рвал на груди тельняшку: Зомбины уже превратились из классовых врагов в классовых друзей, а деклассированных Псевдоаркашу и Лжегангу пронять чем-либо подобным было решительно невозможно.

– Коммунисты не сдаются! – ещё успел прокричать Павел, пока в рот ему не затолкали альбом с марками, кошку и канарейку.

Заломивши руки, классовые друзья погнали Павла ко Дворцу культуры химика-нефтетрейдера.

Мы снова двинулись к центру; неправильной формы поля, не использованные пока под какие-либо орудия искупления – Октябрьское, Ходынское, Ямское (так гласили указатели) – сопутствовали нам в нашем продвижении. По полям этим слонялись, явно страдая от своей неустроенности, стайки покойников.

– Бомжи – они и здесь бомжи, – презрительно морщилась королева, – им не хватило пока крюка или дыбы. Бесы-строители, бесы-девелоперы и бесы-риэлторы работают, не покладая копыт, но всё равно срывают дедлайны.

Чем ближе мы подходили к центру, тем пристойнее казались терзаемые покойники, тем наряднее и опрятнее выглядели принадлежащие им участки.

– В свинцовую запаянные джинсу и с диктофонами, вколоченными в уши, то – журналисты, – говорила королева, светясь. – Вон генерал привязан к генералу, во рту у каждого – сосулька из напалма. Кто сможет первым подпалить соседа – тому победу бесы присуждают.

– Вот те, котогых потгошат – не из таможни? – поинтересовался я, постепенно привыкая к реалиям этого круга, где лето коротко, а тени грустнолики, где свет и мрак почти неразделимы.

Королева радостно улыбнулась моей догадливости.

– А те, котогых надувают до тех пог, пока они не лопнут – это кто? Неужто магкетологи? – радуясь её улыбке и своей догадливости, спросил я.

Она кивком подтвердила моё предположение, добавив, что их, конечно, зашивают и надувают уже по новой – не пропадать же добру, и тут же затронула новую интересную тему:

– А вон – бандиты – в трудовом угаре, болтами прикреплённые к станкам, вытачивают гайки беспрерывно. За каждый брак по толстому шурупу в них вкручивают бесы-контролёры. Вон мачо с феминистками в футляры с клопами запрессованы попарно – лицом к лицу, чтоб увидать лицо.

Картина бандитских и, особенно, феминистских страданий поразила меня: каким же долготерпением надо было обладать покойникам, чтобы годами, десятилетиями, столетиями сносить подобное зверство? А ведь их за всю историю человечества скопиться должно было запредельно много, и с каждым днём становилось всё больше, бесы вряд ли могли плодиться и размножаться с такой же скоростью, и концентрация покойников на одного беса уже явно зашкаливала. Что нужно в таких условиях, чтоб занялся всеподземный пожар? Одна искра, высеченная в правильном месте. И я почувствовал всеми точками сразу, а особенно пятой: быть бунту. И если не я, цуцундр-освободитель, возглавлю его и освобожу несчастных от мук, то кто же ещё?

– Назрело, вызрело и перезрело: низы уже не могут, а вы там, наверху, не просто не можете, а и мочь не хотите, – мрачно произнесла королева, прямо читая мои мысли.

– Но долго так не может продолжаться! Году в двухтысячном они должны восстать? – задал я вопрос почти риторический, в ответ пытаясь прочесть уже её мысли.

– Да, если жертву не получат для терзаний, которая б к ним с воли провалилась, – усмехнулась королева. – Ну вот ты и попался, долгожданный!

Я решил, что её шутка удалась. В самом деле: жертва для отведения заблудших душ и вождь победоносного освободительного восстания – есть всё же некая разница между этими ролями, каждая из которых, впрочем, по-своему почётна и достойна общественного признания. Но королева на этот раз была настроена серьёзно:

– Исконное пророчество гласило: с лица он будет зело неказист – курчавые и чёрные волосья проплешину оставят неприкрытой, огромный нос, изогнутый крючком, над заячьей губой, как рок, нависнет, зато душою чист и незапятнан, сколь ни вливай в неё ток-шоу с новостями, – сказала королева, пристально всматриваясь в меня, буквально водя по мне носом.

– Так это ж я! – воскликнул я в волненьи.

– Как только белый ангел с красным галстуком в горн пионерский протрубит… – начала зачитывать пророчество королева, но белый ангел с красным галстуком не дал ей закончить: он протрубил в пионерский горн.

Раздражённый Лжегангиной вредностью, Псевдоаркаша настоял на том, чтобы их поселили в разных номерах. После трудного, исполненного подвигов дня, Псевдоаркаша, наконец, прилёг, но ему не спалось.

«Остались гнусности, которые я сегодня не совершил – а мог бы. Неправильно это как-то, не по-нашенски», – подумал Псевдоаркаша, тяжело вздохнув.

«Придётся, – подумал далее Псевдоаркаша, – пожертвовать заслуженным отдыхом. Но дело – вперёд всего».

Дело ждало его во Дворце культуры химика-нефтетрейдера, найти который не составляло труда даже ночью: все дороги в городе Зомбинов вели в этот храм городской культуры.

– Скажи-ка, любезный, – любезно спросил Псевдоаркаша охранявшего Дворец Зомбина, – тебя накажут, если я отниму у тебя автомат?

– Да, думаю, меня расстреляют, – застенчиво отвечал Зомбин, смущённо теребя ключи от Павловой клетки, висящие у него на поясе.

– Тогда я с особым удовольствием забираю твой автомат, а заодно и ключи от клетки, – с особым удовольствием произнёс Псевдоаркаша и отобрал у Зомбина автомат и ключи от клетки. – Эй, Зомбины! – закричал он, высовываясь в окно уже изнутри Дворца. – Скорей сюда! Здесь вон часовой автомат потерял – дело-то расстрельное!

Разыскав клетку с Павлом, Псевдоаркаша вскрыл её, но внутрь пока не вошёл.

– Ну что, Павка, – сказал Псевдоаркаша, передёргивая затвор автомата, – вижу, я не вовремя. Меня здесь не ждали.

– Стреляй, собака! – вместо приветствия крикнул Павел, и в неволе сохранявший абсолютное присутствие духа. – Всех не перестреляешь!

– А всех я и не буду, – улыбнулся Псевдоаркаша. – Зачем мне все? Всех пусть другие стреляют. Мне нужен ты. Я хочу тебя.

Неподалёку раздался выстрел: так, вероятно, был наказан караульный. Павел вздрогнул. Псевдоаркаша сделал скорбное лицо и перекрестился.

«Люблю Тебя! – пропел про себя Павел Аркашиным голосом. – Верую в Тебя, надеюсь на Тебя!»

В эти последние мгновения жизни он обратился к Партии всем своим бестрепетным существом.

Псевдоаркаша принял пение Павла на свой счёт и поощряюще ухмыльнулся.

– Вот видишь, – сказал Псевдоаркаша, – всеми занимаются другие. Так что, выбирай, Павлик: жизнь или партийная честь.

– Нет и не было для коммуниста вещи важнее, чем честь! Даже ты, вражина, должен бы знать это, – возвестил Павел.