В трудную для друга Аркаши минуту Павел пришёл к нему с бутылкой и банкой, полной консервированной кильки в ароматном томатном соусе.

– Давай выпьем, – по-партийному прямо предложил Павел. – Где у тебя консервный нож?

– Ценю твою жертву, – признался Аркаша сызмальства не пившему Павлу. – Но коммунист не должен жертвовать принципами даже перед лицом вечности. Мы сделаем так: бутылку – мне, банку – тебе.

– Вечная память Ганге, – проникновенным голосом сказал Павел, поедая рыбин столовой ложкой. – Другой такой нет и не будет.

Аркаша молча осушил гранёный стакан. Говорить о Ганге он не мог, но слушать хотел.

– Эх, хороша рыбка! – сообщил Павел, вылизывая банку. – Как ты один?

– А я не один, – ответил Аркаша, допивая подарок. – Со мной земляне.

– Хорошо, что ты не один, – обрадовался Павел, с гримасой обнюхивая горлышко пустой бутылки. – Потому что я взял отпуск и завтра уезжаю. Куда – не скажу. Вернусь ли – не знаю.

– И не надо, – сказал Аркаша.

– Чего не надо? – спросил Павел.

– Ничего не надо, – сказал Аркаша и пошёл спать.

Павел не стал забирать с собой ни банку, ни пустую бутылку. Он вернулся домой налегке, а утром вышел из дома с одним лишь старинным чемоданом в блестящих металлических нашлёпках по углам, с которым его дед когда-то приехал покорять Москву.

– Мамо! – сказал Павел на прощание. – Не жди меня, мамо, вскорости. А еду я исполнять свой долг. Куда – не скажу. Вернусь ли – не знаю.

– И не надо, – сказала мать.

– Чего не надо? – спросил Павел.

– Ничего не надо, – сказала мать и пошла спать.

Совесть не позволяет мне молчать более. Здесь и теперь я вынужден открыть вам страшную тайну: я – цуцундр! Да, я – цуцундр, цуцундр, цуцундр!

Презрительно вы отвернётесь. Или не отвернётесь, если вы держите удар, но в душе у вас образуется провал – там, где раньше находилось местечко и для меня.

До вас дошло? Или ещё нет? Одним решительным рывком я завершил свой стриптиз, а вы даже не успели повязать слюнявчики под свои похотливые рты. Вы ожидали, что вам будет приоткрываться одна омерзительная тайна моей души за другой? Вы ожидали долгого изощрённого кружения моих саморазоблачительных строк вокруг так называемого сюжета под заунывные рифмы гекзаметра?

А вот хрен вам. На счёт «раз-и», «два-и» верните свои руки в исходное положение, доставайте, доставайте их из своих штанишек! Теперь, когда мне нечего больше терять в ваших глазах, когда вы знаете самое страшное, я начинаю одеваться, и одеваться я буду медленно – так, чтобы всем, кроме меня, стало тошно и скучно.

Путешествуя с чемоданом, Павел целиком полагался на своё партийное чутьё. И чутьё не подвело его: третий раз пересекая Переплюйку, Павел учуял нагнетание в атмосфере отрицательных зарядов и ещё более отрицательных разрядов. В прибрежном городишке, основной достопримечательностью которого была полосатая заводская труба, выкрашенная под цвет польско-перуанского флага15, нагнетание достигло своего нагнетательного предела.

Зарегистрировавшись в единственной гостинице по фальшивому паспорту, сработанному партийскими умельцами на имя Зомбина, Павел забросил чемодан под кровать в своём обшарпанном номере и набрал наугад пятизначный телефонный номер.

– Зомбин? – спросил он.

– Да, – с гордостью ответил Зомбин.

Павел швырнул трубку допотопного телефонного аппарата. Это был город Зомбинов. Ну, Зомбины, теперь держитесь!

Партия (она так просто и называлась: Партия, потому что была одна такая – с большой буквы) поручила ему найти этот город, и он нашёл, блестяще нашёл. С первой частью задания он справился за считанные дни: велика Россия, но чутьё Павла оказалось ей соразмерно.

– Есть указание найти этот город, – указала ему Партия. – Он засекречен – Зомбинами, – его нет на карте, и он ничем не отличается от сотен других городов нашей с тобой, Павел, необъятной Родины, за единственным исключением: там живут Зомбины. Есть информация, что Зомбины не просто так прячутся от народа: они готовят против Родины заговор, хотят её, эту Родину, продать. Есть основания полагать, что здесь Зомбины заблуждаются: Родина уже продана; но всё равно, заговор должен быть раскрыт и подавлен, как в старые добрые времена. Есть мнение, что методы подавления лучше будет избрать на месте по ситуации.

– Есть ли там партийцы, на которых я смог бы опереться? – спросил Павел.

– Есть данные, что ни единого партийца! – с горечью ответила Партия.

– Такой город не имеет права на существование, – жёстко заключил Павел. – А такая безыдейность – хуже воровства. Есть хоть одна причина сохранить этот город в живых?

– Есть, – рассмеялась Партия, дружески потрепав Павла по плечу, – и ты о ней вот-вот узнаешь, а пока привыкай к мысли о том, что Зомбины не так просты и забавны, как могут показаться с первого взгляда. Есть даже сведения, что они с потрохами продались золотому тельцу!

Посылая Павла – свою последнюю боеспособную единицу – на не очень верную, но всё же смерть, Партия не сочла нужным сказать ему главное: она, Партия, решила, наконец, идти в массы, жить их, массовыми, болями и проблемами. А как стало известно Партии из закрытых источников, главной массовой болью и проблемой является засилье в стране импортных презервативов – страшного идеологического оружия мира капитала, орудия стратегического поражения России в историческом контексте, приводящего к массовому вырождению патриотов, русской нации в целом, её поголовному обездуховливанию.

Партия сказала Павлу лишь неглавное, и то шёпотом: есть убеждение, что нужно вложить золото, отобранное у буржуев – кровопийц трудового народа, в завод по производству отечественных кондомов, которые не приводили бы к вырождению народных масс; что созрели предпосылки для его строительства, и созрели они не где-нибудь, а в самом слабом звене больной страны: в городе Зомбинов – там, в этой аномалии, как рассчитали партийные астрологи, сойдутся через две недели производственные отношения с производительными силами, что на российской территории случается редко – едва ли не раз в один сатурнианский год16.

– Итак, есть необходимость подвести итоги, – подытожила Партия. – Вот – три составных части твоей задачи: найти чудо-город, подавить заговор и на расчищенном таким образом плацдарме построить фабрику; впрочем, можешь построить не фабрику, а завод.

– А три источника, как насчёт трёх источников17, будут ли они? – показал свою эрудицию Павел.

– Есть повод, однако, напомнить тебе, что их не может не быть, и ты просто обязан иметь их, – ответила Партия с доброй улыбкой. – И они есть у тебя: это – вера в Меня, надежда на Меня и любовь ко Мне; все три источника – в твоём полном и безвозмездном распоряжении.

Павел удовлетворённо крякнул: с таким оружием, с таким убойным инструментом он мог бы найти и подавить теперь хоть Южный фланг НАТО, не то что какой-то там городишко. И ещё одно тайное и страшное оружие имел он в загашнике – оружие классового поражения, которое действовало на классового врага так же безотказно, как осиновый кол – на вампира, но Павел собирался использовать его только в самом крайнем случае, когда более гуманные средства покажут свою несостоятельность.

Какие, как вы думаете, мысли посещают курчаво-лысую цуцундрову голову? Отрастить бы, думаете вы, что думаем мы, букли, обмакнуть бы их, думаете вы, что мечтаем мы, в мюсли за чтением сонника? Вы почти угадали. «Как бы я хотел забыться и зарыться или зарыться и забыться, или забыться и забиться – но поглубже! Где бы мне забыть себя и где б мне схоронить себя, вместе со своим – открывшимся вам – позором и вместе со своими – уже известными и ещё неизвестными вам – тайнами?! Да где угодно – лишь бы быть подальше от вас!» – вот что подумал я, вот что возжелалось мне, настриптиженному.