– Жизнь, однако, иногда подкидывает нам такие, понимаешь, испытания, и наша задача – не сломаться, сделать правильный выбор, – несколько витиевато выразился Псевдоаркаша.
– Ты – враг, вражина, и ни твои намёки, ни твои славословия нисколько меня не в состоянии вышибить из седла! – гордо уведомил его Павел, приготовляясь к муке – нет, не зря он пристраивал на подоконник тисочки!
– Значит, ты выбрал честь – и я принимаю твой выбор, я принимаю твою честь, да и на кой мне твоя жизнь? Так что давай, снимай штанишки, – весело предложил Псевдоаркаша, заговорщицки подмигнув Павлу.
– Какие штанишки? – растерянно спросил Павел.
– Ты выбрал честь – так давай её мне, изволь держать слово коммуниста, – потребовал Псевдоаркаша, вновь подмигивая Павлу.
– Я никому не давал своей чести! – закричал Павел. – И никому не давал никакого слова!
– Это нехорошо, это просто плохо – менять слово коммуниста в зависимости от сиюминутной выгоды, – сурово сказал Псевдоаркаша, опять подмигнув Павлу. – Ладно, хватит выпендриваться, давай, спускай штанишки.
– Отойди от меня, не трогай меня, – расплакался Павел; а ему-то грезились тисочки – его старые добрые домашние тисочки! – Я не хочу! Я не умею!
– Я научу тебя всему, что должен уметь мужчина в твоём возрасте, – тихо сказал Псевдоаркаша и отложил автомат.
Меня завертело вокруг собственной оси: настолько дружным оказался натиск серо-гнилушечных, которых возбудили звуки горна.
– Даёшь восстание! – кричали они. – Эй вы, которые сверху, вы там не устали о нас заботиться?! А давайте меняться: вы – к нам, а мы – к вам!
Моя королева исчезла; я не мог более защищать её, но она наверняка имела возможность наблюдать за мной со стороны, из укрытия, и гордиться моим поведением – поведением лидера, освободителя.
Помня об этом, я смело преградил дорогу одному из восставших. Был он сер и прозрачен. Прекрасное каплевидной формы лицо его было искажено неприязнью либо страданием.
Что-то ещё – восхищение? – промелькнуло на лике его, когда он взглянул на меня – своего вождя, преградившего ему путь наверх, и ударил он меня в левую щёку. И снова я подставил ему левую щёку, но ударил он меня в правую.
– Пошто не отвечаешь ударом на удар, славный человек? Же ответствуй мне. Ударь меня ну, отрок божий, – предложил он и потянулся к моим рукам всем своим нежным прозрачным телом.
«Если он просит – я не вправе отказать ему», – решил я.
И я слегка толкнул его в грудь.
– Меня опять убили! Да отомстите же за меня, кто-нибудь! – прохрипел он.
И он упал и снова умер – в мученьях, вызванных моим толчком.
– Да это ж он, из пророчества – посмотрите! – закричали его серо-гнилушечные друзья, сгрудившись вокруг нас. – Поглядите на этот шнобель и эту проплешину!
И, забыв про своё восстание, они с удовольствием хлестали меня по щекам, а я не успевал им их вовремя подставлять.
И взмолился я, проявив недостойное лидера малодушие:
– Отпустите же меня, бгатия! Больно ведь мне!
Но они глумились над моими словами и моим слабым телом, а я всё равно любил их – неживых, несчастных, неприкаянных. Я любил их больше себя, всей своей чистой незапятнанной душой, что таилась под курчавой проплешиной, и если страдания моей плоти шли им на пользу – что ж, пускай, лишь бы им было хорошо и приятно.
– Контракт подписывал, сударь? Пора отрабатывать свою клизму! –приземлила меня незаметно подкравшаяся королева; она профессионально лягнула меня в бок и на всякий случай потрясла перед моим носом ксерокопией злополучного контракта.
Эти нудные Зомбины вошли как раз в тот момент, когда Павел готовился совершить прыжок из царства девственности в альфа-демократию маскулинности.
– Аркаша, что он с вами сделал? – закричали Зомбины.
– Что, что – глаза разуйте! – недовольно ответил Псевдоаркаша, оборачиваясь; штанишки его были уже приспущены, а автомат лежал слишком уж далеко.
– Нет! Нет! Нет! – трижды крикнули Зомбины; после каждого крика волосы их с хрустом и треском вставали дыбом, проламывая коросту из смеси сала и перхоти.
– Это – не Аркаша! Говорю вам ещё раз! – отчаянно завопил зависший на перепутье Павел; штанишки которого тоже были уже приспущены. – Аркаша может всё! Но этого он не может!
– Экая ты, однако, неблагодарная личность, – тяжело вздохнув, молвил Псевдоаркаша. – Да, хватайте меня, вяжите меня – я вовсе не ваш сраный Аркашка, да буду я ещё перед вами, говнюками, оправдываться!
И тут же был и схвачен, и связан.
А вскоре огромной белой птицей билась в руках Зомбинов и Лжеганга в конвульсиях мерзковитализма. До Зомбинов, наконец, дошло, сколь коварно и умело они были обмануты.
– В тюрьму их! – крикнули Зомбины.
– На Колыму их! – крикнули Зомбины.
– На кол их! – крикнули Зомбины.
– Линчевать их! – крикнули Зомбины.
– Нет! – звонким, вдумчивым голосом воскликнул Павел. – Судить их должен Аркаша – и это будет высший суд, и это будет суровый суд! Не лишайте Аркашу этой маленькой радости – не так уж много у него осталось теперь радостей!
– А чо с этим, бывшим-то, делать-то пока? Может, его этот, зажаренный, того? – с хрустом почесали в затылках Зомбины.
– Коммунисты с пленными не воюют, – напомнил Павел.
– Как пить дать, не воюют, – радостно согласились Зомбины.
– Да мы, блин, для Аркаши, да мы сбережём их в лучшем виде! – крикнули Зомбины, разрывая тельняшки и обнажая свои груди, на которых в духе новых веяний справа был изображён великий Аркаша, а слева – не столь пока великий Павел (поэтому Павел уместился на Зомбинские груди целиком, а от Аркаши вошёл только кончик носа).
– А чо с этой, бывшей-то, делать-то пока? Может, её это? Того? А то уж больно у неё эта – за которую стопку, – с хрустом почесали в затылках Зомбины.
– Коммунисты с женщинами не воюют, – напомнил Павел.
– Не воюют, не воевали, и не будут воевать! – согласились Зомбины и с облегчением отпустили Лжегангу: классовым сознанием они уже чуяли, что коммунисты с пленными и женщинами не воюют, но сказать этого не сумели бы, пока Павел не сформулировал позицию Партии по этому вопросу в почти по-глюковски чёткую и ясную сентенцию.
– Так я-то вовсе – не эта, и тем более – не женщина, – игриво встряла Лжеганга, отряхиваясь и поверчивая попкой. – Разве можно назвать меня женщиной? Я – девушка, и притом самая, что ни на есть, распривлекательная. Прости, милый, – сказала она шёпотом Псевдоаркаше. – Пути наши здесь расходятся.
Псевдоаркаша победно рыгнул, но промолчал.
– Павел! – сказала Лжеганга игриво. – Так, говоришь, ты знал Аркашу?
– Уйди, женщина, если ты женщина, – строго сказал Павел. – И останься, если ты не женщина, а товарищ, товарищ с мягким знаком на конце.
– Я – не женщина, я – с мягким знаком, и именно что на конце, и я остаюсь, – заявила решительно Лжеганга. – Мы вместе потащим этого самозванца в Квамос, к Аркаше, мы посадим его в железную клетку и погоним – как погнал бы Аркаша – ремнём через оскорблённые этим псевдо народы.
– Это здорово! – крикнули Зомбины. – В клетку, да ремнём, да к Аркаше!
Как сказали – так и сделали, а Зомбины всегда как говорили – так и делали. Псевдоаркашу посадили в оперативно сварганенную железную клетку на колёсиках, причём двое Зомбинов могли тянуть её спереди, а ещё двое – толкать сзади.
Павлова душа разрывалась между двух могучих желаний: лично доставить к Аркаше подлого самозванца или продолжить начатое вместе с Зомбинами построение новой Зомбинской жизни и собственноручно закрепить этот коренной поворот в Зомбинской истории материальным свершением, чтобы сделать этот поворот бесповоротным. В конце концов тяга к созиданию перевесила: он решил временно остаться с Зомбинами, а главой маленького отряда по транспортировке Псевдоаркаши назначил бывшую Лжегангу.
