На самом деле, великие дела вершатся ровно так же, как и насущные проблемы простых людей… Они доедали свои бургеры, а судьба мира уже была решена. Лёгкая и непринужденная музыка наполняла забегаловку приятной атмосферой. Когда некрасивая толстая официантка, которую звали Джесси, принесла заляпанный жиром счёт, старому миру оставалось жить всего несколько минут. Четверо лучших из лучших представителей древнейших родов обессмертивших себя, уже все решили. Питт, Джорж, Федот, и Тедди – четыре головы одного организма, разбросанные в разные тела, лишь для большей стабильности и безопасности.

На стол с дешёвым антивандальным покрытием в круглых узорах подали сочный соус для бургера, а где-то уже творилась история. Если бы салфетка, которой сейчас вытирает рот тот, кто пролил несколько капель соуса на стол, могла понимать, что сейчас происходит, она бы моментально умерла от ужаса.

Федот вытер об неё свои пухлые губы и бросил в угол стола, после чего спросил у остальных:

– Сколько там наших?

– Посольские корпуса, спецслужбы, военный контингент в соседних приграничных странах, немного, может семьдесят-девяносто тысяч человек.

– Гражданенту речь подготовили?

– Да, на лужайке под ясным синим небом.

Он с недоверием посмотрел на небо через гнутые жалюзи в дешёвой забегаловке. Небо было серым и дождливым, тот мрачный серый оттенок неба намекал на то, что в ближайшее время оно синим не станет. Но он ничего не сказал, все эти мелочи и глупости, этим займутся другие, у них есть дела поважнее. Он спросил:

– Как твой сын Джорж?

– Да всё хорошо, шалопайничает.

В разговор вмешался Тедди, благородный и очень худой, солидный гражданин, сидящий у самого окна напротив:

– Моя Джули тоже хулиганит, совсем её избаловали с Люси.

– Может быть, тебе её немножко ограничить?!

– А тебя ограничивали?

За столом раздался вялый хохот от несмешной шутки.

К разговору вернулся тот, кто его начал. Ещё не старый и солидный человек в очень дорогом костюме обычно наводил на других скуку. Он отошёл всего на минуту, позвонить по телефону в стационарной будке около закусочной.

Присаживаясь на свободное место, он скучно произнес:

– Ещё пару минут.

Никто не ответил на это, остальные трое продолжали разговор за жизнь:

– Вчера, моя жена чуть не застукала меня с секретаршей прямо в парламенте, вот был бы цирк.

– Что, не можешь позволить себе уединиться секретаршей в мотеле?

– Я в мотеле и уединялся, кто же знал, что жене захочется прийти ко мне в парламент.

В этот раз смех был несколько сильнее, после заговорил наевшийся толстяк:

– Хочу купить это заведение.

– Сначала тебе надо его продать.

– А… Я забыл.

Некоторое разочарование мелькнуло на лице уставшего от жизни толстяка. Ему уже нечего было покупать, всё и так его, всё без исключений. Потрепались ещё пару минут о том, о сем, после чего Питт, посмотрел на свои неприлично дорогие часы, какие были только у него и у одного очень известного актёра.

Немного торжественно, что не перебивало его скуки в голосе, он произнес:

– Господа, я вас поздравляю, у нас больше нет врагов.

Опять никто не удосужил его ответом, продолжили обсуждать насущные проблемы. И только небо за окном становилось все серее и темнее. Ему уже не суждено было стать синим, оно ещё само не знало этого, и лишь смутно догадывалось, принимая бледно-пепельный оттенок.

В этот момент, другая часть планеты, где обитал вечный и заклятый враг, уже была выжжена дотла ядерным оружием. Уничтожены все сколько-нибудь крупные города, военные силы заканчивали зачищать ничтожные остатки противника. И сейчас уже мало кто вспомнит название той страны, слеповатая память о которой теперь лишь искаженное название в школьном учебнике средней школы по истории.

Я брёл под электрическими лампами вдоль бетонной стены, вдыхая мерзкий смрад жизни, который поднимался с земли. Я лениво ловил руки, которые ко мне тянулись со всех сторон. Своими мыслями я был далеко, и даже не особо обращал внимание на весь спектр красноречивых взглядов, рукопожатий, молчаливого одобрения или сочувственного сострадания. Все это скользило вокруг меня, а я проплывал через это дальше. Все чаще я стал анализировать прожитое, вспоминать минувшие дни, и задавать себе вопрос: верно ли я потратил каждый день своей жизни? Но больше всего меня беспокоил другой вопрос: можно ли прожить не верно?

Протяжное железное эхо прокатилось где-то сверху, я поднял глаза в вечный мрак над электрическими лампами.

Я прожил всю жизнь под бетонными сводами с желтым электрическим освещением, и чего-то другого я не видел. Все мои знания о фабрике фрагментарны и неточны. Где мне не хватило информации, я добавлял свою фантазию. Нельзя доверять ничему, кроме своей фантазии.

Фабрика разбита на бесконечные цеха, выходящие в общую артерию для прогулок. Множество свай шириной в несколько метров улетают в своды крыши, которая тает в абсолютной тьме, ослепляя спущенными на много метров вниз лампами. По сваям сверху проложен второй этаж, где на подвесных железных мостах ходят они, граждане – хозяева мира, мы видим их крайне редко, но все же иногда видим. И каждая встреча с ними для меня целый клад новых знаний. Сверху расположены служебные помещения и гаражи для подвесных кранов, закрытые от нас тёмным холодным железом. Весь второй этаж, сложная паутина, разбросанная по всему периметру фабрики. Я думаю, граждане попадают туда через крышу, потому что они не спускаются вниз. Я лишь однажды видел их на одном уровне с нами.

Через всю фабрику раскинулся длинный коридор, в который и вливаются, подобно ручейкам, разделы жилых цехов. Всего в общий коридор выходит несколько сотен жилых цехов, таких же, как и мой. Вот и всё, ни входов, ни выходов для нас с этой фабрики нет, и все наши затеи о побеге, лишь наивные мечты. Даже если мы сможем выбраться из нашего цеха, что, в принципе, еще возможно вообразить, то что дальше? Я не знаю ни одного из здесь живущих, кто бы не мог навскидку назвать около десяти способов сбежать из фабрики. Некоторые вожди могут без запинки выдать больше двадцати вариантов побега. Но у всех вариантов, есть всего один недостаток: совершенно не ясно, что делать дальше.

Мы даже ни разу не были на улице мы не знаем, как устроен мир. Романтики говорят, что небо лилового цвета и с него вечно падает еда, а нам достается лишь малая часть этого божественного дара. С годами, я вообще перестал верить в существование открытого неба. Часть фабрики, что доступна мне, видится единственным реальным местом. Иногда мне даже кажется, что за рифлеными железными стенами абсолютная холодная пустота, и там ничего нет. И эта пустота смеётся, улыбается своим беззубым ртом, когда кто-то из нас пытается представить, что находится вне её стен. Мы даже не знаем, сколько всего зданий в нашей фабрике, сколько таких же цехов, и сколько сейчас идут так же как мы.

Я правлю в двадцать пятом цеху. Общий коридор нашего цеха суверенная территория, принадлежащая мне и моим людям. Наш цех кончается там, где начинается центральный коридор для прогулок, соединяющий все цеха в нашем здании. Длинная дорога сквозь фабрику вдоль всех цехов, которая разделена между собой двухметровым забором, с проходом в начале и конце. И каждый день мы делаем много кругов вдоль этого бетонного забора. В детстве я считал круги, а потом перестал.

Но есть и исключения в этой прямоугольной иерархии. Между 77-м и 79-м находится закрытый цех мудрецов без номера. Оттуда, к нам выходят два небольших окошка с решетками, за которым живёт вечный мрак. Иногда мы можем поговорить с безумными мудрецами оттуда, они знают ответы на многие вопросы. К ним мы обращаемся только в самых сложных ситуациях, по поверью, они сохранили истинные знания нашего рода и связь с Богами. С другой стороны, между 134-м и 137-м цехами находятся сразу два закрытых цеха размножения. Но мы никогда не видели их, потому что там идут две глухие стены, которые заканчиваются 137-м цехом. Никто и никогда не был там или же не возвращался оттуда, чтобы рассказать о нём. По характерным звукам самй жизни, которые сложно перепутать с чем-то иным, мы знаем, что там происходит. Там, не прекращаясь, куются новые и новые рабы фабрики. Я всегда гадаю, сколько еще таких помещений на нашей фабрике. Минимум еще одно, ведь с другой стороны цехов размножения есть вход, если его нет с нашей стороны.