С пальцев Донтас сорвались радужные молнии, пронзившие, тотчас вспыхнувшую пламенем занавеску. Снаружи кто-то вскрикнул, а затем послышался звук падения. Схватив левой рукой горящую материю, инсифора рванула ее на себя, одновременно выбрасывая раскрытую ладонь перед собой. В нескольких ярдах от входа, на лужайке внутреннего двора лежало извивающееся тело. Несмотря на ранение, неизвестный мужчина не выпустил из рук тяжелый армейский арбалет, и пытался подняться на колени, чтобы взвести его повторно. На его правом плече и боку зияли свежие ожоги, от которых шел дымок сгоревшей плоти. Лицо убийцы было скрыло за черным тюрбаном, из-под которого виднелись только наполненные злостью и болью глаза.

Стремительным прыжком инсифора взвилась в воздух и устремилась к раненному противнику, но наемник опередил ее. Будучи опытным головорезом, отбросив попытки подняться, он дернул ручку арбалета на себя, заваливаясь на спину, и выстрелил второй раз, наотмашь. Времени, чтобы закрыться или увернуться не оставалось. Донтас успела лишь вскинуть руки, нанося ответный удар не целясь. Наугад. Пламя, охватившее оранжерею сада, взревело, вырываясь столбом и срывая ветхую крышу храма. Несчастные деревца и кусты, отделявшие девушку от убийцы, еще мгновение назад, осыпались пеплом, словно их и не было никогда. Инсифора вскрикнула и, прижимая руки к животу, покатилась по каменным плитам.

– Только не это! – замелькали мысли в предсмертной агонии. – Ранение в область живота! Давай, вспоминай! Алгоритм оказания первой помощи! Ну же!

Прикрывая лицо от жара горящего храма, Донтас попыталась нащупать древко арбалетного болта. С удивлением, она обнаружила, что его нет. Решительно разорвав на себе платье, девушка, выдохнула с облегчением, глядя на розовый рубец от ожога. В отчаянии инсифора вложила в удар такую мощь, что летящая ей навстречу смерть, была расплавлена прямо в воздухе. До цели долетела лишь раскаленная капля жидкого металла. Ударило все равно прилично, но обошлось без ранения.

Шатаясь от головокружения, вызванного откатом, столь мощного применения силы, Донтас бросилась обратно к месту, где минуту назад лежал головорез, но было слишком поздно. Голова и грудь убийцы оказались испепелены до костей, которые полопались, разлетевшись в прах вокруг трупа. С отвращением прижав руку ко рту, и сдерживая рвотные спазмы, инсифора оглянулась на келью. Бедная Олибутти лежала, завалившись на стол, и не шевелилась. На отполированных до блеска плитах пола уже растекалась багровая лужица жизни, уходящей из верной служанки. Донтас тщетно пыталась ее поднять, но старуха уже была без сознания. Время для принятия решений стремительно таяло, и инсифора, что есть сил, закричала:

– Пожар! Спасайтесь! Храм горит!

Перехватив болт, пробивший тело Олибутти насквозь, Донтас извлекла его и спрятала за пазуху. Выйдя из кельи, она забрала и то, что осталось от арбалета. Короткими перебежками инсифора направилась к черному ходу. Отовсюду уже были слышны крики всполошенных прихожан, и в атмосфере всеобщей сумятицы девушке удалось выскользнуть незамеченной. У первой встреченной по пути кучи мусора инсифора избавилась от орудия убийства, и, стараясь выглядеть естественно, направилась к дому. В отдалении все еще слышался колокольный звон, возвещающий о пожаре в храме, но Донтас уже было не до этого.

– Кто-то уже дважды пытался меня убить, – размышляла она, чуть закусив нижнюю губу. – Сначала изящное заражение тифом, теперь же грубое нападение прямо в храме. Это точно кто-то из претендентов. День экзамена настанет совсем скоро, и он или она нервничает и пускается на крайние меры.

Дойдя до дома инсифора, выждала момент, когда улица опустеет и, перебежав дорогу, начала карабкаться на высокий забор усадьбы, в которой жила. Оказавшись на стене, она осмотрела сад, и, убедившись, что остается незамеченной, спрыгнула на землю.

– Никому не стоит знать о том, что случилось сегодня, – продолжала работать ее мысль. – Пусть смерть Олибутти выглядит, как несчастный случай. Еще не хватало, чтобы меня посадили под замок. Дом станет мышеловкой, а не крепостью!

Внезапно столкнувшись с садовником, Донтас опешила, но успев взять себя в руки, заговорила, глупо хихикая:

– Куворес, представляешь, погналась за бабочкой и порвала свое любимое платье!

Слуга выглядел очень удивленным и даже немного испуганным:

– Госпожа, у вас кровь на запястье. Вы не ранены?

– О, это пустяковый порез, я уже с ним справилась. Скажи, ты не видел моего отца? Я как раз шла к нему, но нигде не могла застать, – продолжала инсифора, все больше сбивая собеседника с толку.

– Вообще-то, он недавно послал за вами. Я слышал, как его превосходительство справлялись о том, когда вы вернетесь, госпожа.

– Вернусь? Что за вздор! Я никуда не уходила, и с самого утра занималась ботаникой в саду, – вскинулась Донтас, изумленно хлопая глазами. – Ладно, если встретишь его, передай, что я у себя.

– Но, госпожа… – обронил садовник ей в след, замявшись, от того, что не знал, как ее остановить.

– Ну, что еще? – раздраженно ответила девушка, обернувшись через плечо.

– Авалле и Арскейя напали на нас, госпожа, – проговорил он, словно сам не верил в сказанное. – Война…

Куворес остался стоять, рассеянно глядя на цветущие лотосы, теребя в руках секатор, в то время как Донтас ураганом ворвалась в свои покои, опрокидывая стулья и круша все вокруг.

Уже через пару часов их семья, как и многие другие представители дворянства, были во дворце. Со всех концов Солмниса донесения и беженцы потянулись к самому сердцу солнечного королевства в Каптифлам. В тот день разбирались многие срочные вопросы, принимались решительные меры, а королевский стенографист четырежды отправлялся в канцелярию для смены бумаги на планшете.

Помимо всего прочего была решена судьба одного вопроса напрямую касающегося юной Донтас. К удивлению собравшихся, король Симрекс провозгласил, что в связи с чрезвычайным положением, в котором оказался Солмнис, ежегодный экзамен инсифор отменяется, а все учащиеся считаются сдавшими его. Это было той еще новостью. Король по большому счету имел прямое отношение только к административному управлению землей. Еще в стародавние времена, каста солнечных жрецов дистанцировала монархию от оборонных и политических функций, сводя их полномочия к хозяйственной деятельности. Теперь же Симрекс дал ясный сигнал всем дворянам, которых он собрал в Каптифлам в тот черный день: «идет война, и решать насущные вопросы будет король».

В мирное время жрецы бы уже подняли бунт, грозящий смене правящей семьи, какие случались в прошлом. Теперь же, заглядывая в глаза магистров и инсифор, Донтас видела принятие. Все были в ужасе от новостей с севера. Их можно было понять, ведь враг на пороге – проблема, куда как более важная, чем политические аспекты жизни общества. Как бы то ни было, отмена экзаменов не означала, решения вопроса с должностью покойного Вирихара. Когда король заговорил о нем, то юная инсифора сразу поняла, что место уже продано.

Симрекс даже не попытался сочинить мало-мальски ловкое объяснение своему выбору, а просто назначил на должность Интисанту. Мерзкий чванливый ублюдок, скрывавший свое происхождение, был одним из вероятных кандидатов, но наименее одаренным. Зато обладал сомнительными родственными связями при дворе, что, ожидаемо, пошло на пользу его карьере.

В тронном зале повисло напряженное молчание. Новоиспеченный магистр вышел вперед, преклонив колено перед королем, а потом снова был нарушен обычай. Инсифор должен выбрать себе второе имя из тех, что предложат ему магистры, у которых он учился.

Король Симрекс встал со своего трона и, подойдя к Интисанте, опустил руку на его голову, благоговейно произнеся:

– Поздравляю тебя, новый магистр. Да услышат о тебе все верные подданные Солмниса в этот черный час! Пусть с твоим назначением воспрянет и воинство наше! Нарекаю тебя Интисанта Свет надежды!

Такого перебора в лицемерии, Донтас не ожидала, даже от скудоумного короля. Вокруг послышались отдельные аплодисменты, но подобострастие перепуганных солов, не могло затмить их же удивление. Симрекс явно собирался извлечь пользу из всеобщего горя, что было преступно, и даже Донтас это понимала. В момент, когда королевству нужны сильные магистры, коррупцию вполне можно было трактовать, как измену родине, но почему-то все молчали.